Александр Николаев
Delirium tremens

– Извините, – Зобин смущенно улыбнулся, – я считаю, что чем меньше в теории постулатов, тем ближе она к истине…

Маккинли долго молчал. Отхлебывал подостывший чай. Снова и снова перелистывая тетрадь.

– Я понял принцип, и он, как бы это сказать, – Эндрю долго не мог подобрать слова, – крайне красив, тем не менее…

– У нас был авиаконструктор, который считал, что если самолет красив, он обязательно полетит.

Теперь к окну подошел американец. Воздуха не хватало. Зобин протянул ему сигарету.

– Спасибо, я не курю.

Зобин закурил сам – не класть же ее обратно – и встал рядом. За ледяной коркой на стекле расплывалась далекими огнями морозная темнота.

– Вы много курите… Теперь я понимаю, почему Вам отказывают, и почему Вы не хотите бороться. Во все это не верится, даже при полном понимании процесса, – вздохнул Эндрю и снова замолчал.

Так они и стояли у окна. Молча. Михаил Дмитриевич курил. Маккинли пытался разглядеть что-то там, в искаженном ледяном мире за стеклом. Минуту или две. Может быть десять…

– Вернемся к моему предложению, – наконец взбодрил себя американец, – Вы утверждаете, что есть тема, которая привлекает Вас больше рыбалки?

– Есть, – Зобин больше не улыбался.

– Не могу не спросить, и больше чем это? – он кивнул в сторону, лежавшей на столе тетради.

– Больше. Только повторюсь, она фактически не имеет практического применения. Зачем она Вам?

– Не мне, а Вам! – Маккинли почувствовал себя божеством.

– Впервые с начала нашего разговора, я Вас не понимаю.

– Все очень просто. Мы выделим Вам необходимую сумму в полном объеме. На оба проекта. С условием, что Вы обязательно закончите работу над генератором. Кроме этого, мы хотим получить результаты этих Ваших… исследований, которые не будут иметь практического применения. Может, мы найдем в них какой-нибудь толк. Согласны?

Глава, в которой еще один разговор

– Слушай, Лара, а кто он? – Маккинли с Сибирячкой ушли последними. На улице было темно и морозно.

– Студенно, – она зябко поежилась, судорожно поведя плечами, – Да теперь уже, в общем, никто… Когда-то мне казалось, что я его любила. Но все это было очень давно.

– Может, вызовем такси? – предложил Эндрю, – Уже поздно и холодно.

– Нет, – в ее голосе прозвучали умоляющие нотки, – сто лет тут не была. Пойдем пешком? Здесь недалеко.

– Мне показалось, что ты замерзла.

– Не страшно. В самый раз. Давно я так, зимними ночами не гуляла. Пойдем пешком?

– Ладно, пойдем, – Маккинли не возражал, тем более, он собирался с ней поговорить.

– Мы вместе с ним учились в университете, в одной группе, и жили в одном дворе, – продолжила она свой рассказ, – он всегда мне казался человеком не отсюда.

– А он тебя? – американец был удручающе прям.

– Что он меня? – переспросила Лариса.

– Он тебя любил? – не отставал Маккинли.

– Андрюша, тебе никто не говорил, что ты страшный зануда? – вздохнула она, – А он меня не замечал…

– Он не обращал внимания на женщин?! – Маккинли не исключил и такой вариант.

– Ты не только зануда. Ты еще и дурак! – она демонстративно ускорила шаги.

– Не обижайся, – он мигом догнал ее и продолжил, – Значит, у него была другая?

– Была… – после некоторого молчания Сибирячка вздохнула и продолжила, – он всегда был себе на уме. В компании не стремился. Вечно где-то пропадал. На рыбалке, или, если сезон, любил собирать ягоды, грибы. Просто садился на велосипед и на день-два исчезал из города. Был талантливее любого из нас, а учебой не горел. Наши мальчишки боготворили его, остолопы, за то, что он мог сорвать любую лекцию, любой семинар. Просто встать и сказать преподавателю: «Мне кажется, Вы ошибаетесь…» И все. Занятие тонуло в анархии. Каждый занимался, чем хотел, а Миша с преподавателем исписывали километры доски… уже после первого курса они бегали от него, как от чумы…

А еще он сильно и нежно любил свою маму. И для нее кроме Мишеньки никого не существовало на свете. Она растворилась в нем. Помню, бывало, выйдет на улицу, смотрит, не появится ли, если он где-то задерживался. Не могла усидеть дома. Переживала. Ждала…

– А кто она? – Эндрю продолжал оставаться собой.

– Кто она? Мишина Мама? – переспросила Сибирячка и тут же нервно остановилась, поняв, что Маккинли интересует не она, – Знаешь, я тебя ненавижу! Ну нельзя же быть таким… таким… – она так и не нашлась, каким таким нельзя быть занудному американцу и снова замолчала.

– Ты же сама сказала, что все это было очень давно.

Пару минут они шли по сияющей зимней аллее, молча. Только звонкий хруст промороженного плотного снега гулко сопровождал их шаги в густой ночной тишине.

– Так. Одна кукла. Ничего особенного. Она училась не с нами. На экономическом. Двумя курсами позже.

– А почему кукла?

– Потому что, ненастоящая. Дура пластмассовая. Без души. И сердца.

Эндрю притормозил и сморщил лицо:

– Пластмассовая…

– Что?

– Да ничего, продолжай.

Еще какое-то время они шли в тишине. Лариса не могла собраться с мыслями.

– Я не знаю, как они познакомились. Он два года носил ее на руках. Забросил учебу. Подрабатывал грузчиком, дворником… Еще кем-то… Однажды, во дворе, я видела, как плачет его мать, умоляя Мишу вернуться в университет. Только, все равно, на парах он появлялся редко и вечно усталый. И все это лишь для того, чтобы лишний раз сводить ее в ресторан или купить ей какую-нибудь ерунду. А она принимала все это, как должное…

На нашем факультете, в лаборатории, работал старый инженер, Левин, вел у нас практикумы. Он относился к Мише, как к сыну, говорил, что такого студента у него еще не было. Казалось, он больше всех переживал за то, что Зобин променял его занятия на такую вот любовь. Я не знаю, что он ему, в конце концов, наговорил, но ему удалось убедить Мишу вернуться к учебе. Тем более, на носу был диплом. Конечно же, Зобину пришлось как-то с ней объясняться, что ему необходимо будет сосредоточиться и окончить-таки, университет. Но она поняла это по-своему…

– Ты говорила, тут близко, – Маккинли замерз. Он беспокойно, с надеждой вглядывался в расплывающуюся темноту аллеи, конца которой не было видно, – Надо было вызвать такси.

– Эх ты! Тепличный мальчик! Из оранжереи! – с легким злорадством подшутила над ним Лариса.

– Ну… я же, в отличии от тебя, не сибиряк.

– Я тоже не сибирячка! Эту нелепую кличку вы сами для меня придумали, конспираторы! Узнать бы: кто и почему? Уж я бы нашла ему псевдоним. Позабористей…

Услышав такое, Маккинли решил не хвастаться, что Сибирячкой, она стала с его легкой руки. Тем более, на вопрос «почему», он и сам бы теперь не ответил.

– В общем, – тут же сменив настроение и глубоко вздохнув, продолжила она, – эта стерва мигом нашла себе другого. Ездил у нас по району один. Уголовник! Весь из себя такой… на черном мерседесе. Барыга и бандит. Вдвое старше ее. Времена тогда наступили «подходящие». Все так быстро менялось, и ей красивой жизни захотелось… Я не знаю подробностей. Но, город у нас маленький. Миша их где-то встретил вдвоем и не сдержался, дал этому хозяину жизни по морде. Их разняли тогда, говорят, обошлось без драки. Однако, вскоре Зобина в подъезде дома подкараулили и зверски избили какие-то молодчики. Избили так, что сразу пролетел слух – забили насмерть… – Лариса остановилась. Ее лицо горело то ли от мороза, то ли от нахлынувших воспоминаний, – Скорая приехала быстро. Слава Богу, он выжил. Вот только маме его, какие-то доброхоты успели сообщить, что сына ее убили. Говорят, что она только накинула платок, выбежала во двор, прямо под дождь, и тут же осела на лавочке у подъезда. Не выдержало сердце. Умерла на месте…

Маккинли повернулся на дрогнувший голос Ларисы. Она плакала…

– Он вышел из больницы только в начале сентября, когда мы уже давным давно обмыли дипломы. В университет не вернулся. Объясняться и восстанавливаться не стал. Вместо этого, он запил. Запил так, словно хотел умереть. Продавал вещи из дома, покупал водку и шел с ней на кладбище. Знакомые несколько раз находили его там и приводили домой. Говорят, он напивался на ее могиле до беспамятства. Падал и спал прямо там, на кладбище. Когда я представляю себе это, цепенею от жути. А он пил, пил и пил. Каждый день до потери сознания. И допился до белой горячки. На ноябрьские праздники угодил в психушку. Помню, я даже обрадовалась этому, что он не упадет зимой пьяный на улице и не замерзнет насмерть.

Сколько он там пробыл, не помню. Может с полгода. А когда вышел, продал квартиру и уехал отсюда. Разные слухи ходили. Поговаривали, что он где-то на Дальнем востоке устроился. Рыбу ловит… Что-то в этом роде… Точно не скажу. Хотя, зная Мишу, наверное, так оно и было… Мы пришли, – она протянула руку в сторону калитки из аллеи, за которой, к удивлению Эндрю, стояла их гостиница.

– А дальше? – ему уже не так сильно хотелось в тепло, – Что было дальше?

– Дальше, я уехала в Москву. А потом в Америку. Связалась с вами, будь вы неладны! И потеряла всякую связь с родиной. Все это время я ничего о нем не слышала. В позапрошлом году было двадцатилетие выпуска. Я приехала. Зазвали сокурсники. Тогда-то и узнала, что он уже три года, как вернулся. По протекции друзей, его взяли сначала техником, а через год дали должность инженера-лаборанта в университете, в лаборатории нашего общего друга, Володи Мартыненко, мы учились с ним вместе… Вот и все.

– Откуда ты узнала, чем он занимается? В частности, про генератор?

– Слушай! Не начинай опять! Я это уже семь раз писала и переписывала! Ничего нового не скажу, возьми и прочитай мои отчеты! А еще лучше, ты мне ответь, какого черта ты к нему прицепился?! Только про генератор мне не пой! Я – не дура! Его финансирование Элдридж никогда не одобрит. И ничего не подпишет. А в благотворители, ребята, вы не годитесь! Тогда зачем?!

– Элдридж мне не указ. Я и без него деньги достану, – было видно, что Эндрю испытывает крайнюю степень волнения, решаясь на что-то важное, – Просто… я скажу, только дай мне слово, что ты это не разболтаешь и… не будешь смеяться?… Дело не в генераторе. Точнее, не только в нем. Он планирует работать над новым проектом, хочет ставить эксперимент. Какой? Я не знаю. Но, после сегодняшнего разговора, мне вдруг стало дико интересно, чем же таким еще он собирается заниматься?!

Глава, ради которой, может быть, все и писалось. Или еще один, долгий и нудный, разговор

– Что ты хочешь этим сказать?! – Владимир Григорьевич Мартыненко еле сдерживался, готовый, казалось, вот-вот взорваться праведным гневом. Испепеляя Зобина взбешенным взглядом, он выскочил из-за стола и решительными, размашистыми шагами начал мерить пространство своего небольшого кабинета, разгорячено маяча за спиной Михаила Дмитриевича.

– Володь, не кипятись, давай поговорим спокойно, – не выдержал и повернулся к нему Зобин. Он сохранял флегматичную выдержку, чем раздражал своего друга и шефа еще больше.

– «Не кипятись»?! – это все, что ты можешь мне сказать? Я убью тебя! Что ты ржешь? Правда, возьму и прибью сейчас этим вот пресс-папье! Не буду ждать, пока тебя разоблачат американцы. А они выведут тебя на чистую воду! Поймают, вывезут в Америку и посадят в клетку! Надолго! Навсегда! Так вот, я избавлю и тебя и их от этой мороки, а себя от роли клоуна в том цирке, что ты затеял!..

Мартыненко перевел дух и вернулся в кресло. Михаил Дмитриевич прикусил нижнюю губу. Его разбирал смех, но дальше злить Володю было чревато:

– Ну, тогда посадят тебя. Только наши. И тоже надолго.

– Поглядите на него! Он еще смеется! Он шутит! Юморист! За тебя много не дадут! У меня будет смягчающее обстоятельство! Большое смягчающее обстоятельство! Огромное смягчающее обстоятельство! Я спасу родину! От тебя и позора! – Мартыненко еще раз перевел дух и продолжил, – Давай по существу! Если тут есть что по существу… Что ты хотел сказать?! И перестань ржать, а то точно прибью…

Зобин шумно выдохнул и набрал воздуха:

– Никакого Большого взрыва не было.

– Гениально! Миш, ты что дурак?! Я сижу, читаю вот эту твою ахинею, – он встряхнул пачкой бумаги, заявкой Зобина на проведение эксперимента, – и тут ни слова про Большой взрыв и, вообще, про космологию! Единственное, что я усвоил из этой цидульки – машина водки и дача. Это и есть эксперимент?! Поэтому повторяю свой вопрос: ты дурак?

– Нет.

– Тогда, изволь, объясниться.

– Я пытаюсь. Только когда я начинаю это делать, ты начинаешь орать.

– Хорошо. Я не буду орать. Делай что хочешь. Денег у тебя… куры не клюют!.. Вот болваны-то! Растяпы! Как ты их развел?! Только, знаешь что? Не впутывай больше никого! Заварил кашу – сам и расхлебывай! Без меня, без лаборатории, без факультета, без университета. Сам!

– Володь, без тебя никак. Ты везде вхож. У тебя опыт. У тебя связи. Я надеялся, ты мне поможешь. Мне нужна дача на семенной станции. Врач, желательно из своих и не болтун. Приборы аудио-визуального и медицинского контроля. Еще вопрос с охраной решить. Питание, мебель, белье… И тебя самого я хотел привлечь. Как специалиста. Деньги есть. Надо лишь придать всему импульс. Решить организационные вопросы.

– А водка-то тебе зачем?!

– Там же все написано, – Зобин поглядел на свою заявку.

– Ничего тут не написано. Точнее, из того, что тут написано, непонятно ничего! Поэтому я и прошу… нет, требую объяснений, – Владимир Григорьевич уже выпустил первый пар, хотя от спокойствия был далек.

– Вот, – Зобин достал из рюкзачка и положил перед Мартыненко потертый томик дорожной Библии, – только, умоляю, не кипятись, здесь, в Книге Бытие, мне кажется… Нет, я уверен! Здесь, в книге Бытие – описание реального процесса сотворения Мира. По крайней мере, сотворения мира вещественной материи.

Мартыненко понимал, что ему, чтобы сохранить реноме нормального человека, необходимо снова начать кричать, бурлить негодованием и взывать к здравому смыслу. Но на это его уже не хватило! Миша тот еще фрукт! Понятно, что он что-то придумал, и ему как-то удалось убедить американцев отвалить на это «что-то» кучу денег. Вопрос: «Как?» Может, действительно, в этом «что-то» что-то есть? Владимир Григорьевич сделал вид, что Зобин его уже порядком достал, но может продолжать… Хотя, свои пять копеек он добавил:

– В начале сотворил Бог небо и землю… – начал он и победоносно выдохнул, – Все! На этом можно, не начиная, заканчивать! Ибо… Ибо, это нонсенс, который противоречит всему, что мы знаем по существу предмета на данный момент.

– Ты не представляешь насколько кстати, ты начало процитировал. И оно ничему, собственно, не противоречит. И я об этом подробно все расскажу. Только чуть позже. Хорошо?

Владимир Григорьевич откинулся в кресле и прикрыл глаза, изобразив навалившуюся усталость, всем своим видом показывая, что негодование его так и не отпускает:

– Хорошо. Дальше.

– Вот. Дальше… даже не знаю с чего начать, – Михаил Дмитриевич смутился, – столько раз представлял себе этот разговор, а теперь мысли разбежались. Растерялся.

– Давай уж. Начни хоть с чего-нибудь. А то довел человека до истерики, а теперь сказать ему нечего.

– Ладно. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою… – продолжил он, начатое Мартыненко повествование, – То есть, безвидна и пуста? А вода уже была? – Зобин никак не мог войти в ритм, мучительно подбирал слова, – И еще один момент. Вначале Творец создает небо и землю. А потом, на второй день, создает твердь, называя ее небом, и на третий отделяет сушу от воды, называя ее землею. Что же за небо и землю он сотворил тогда в начале?

– Миша, это повествование лишено реального физического… космологического смысла. Не о чем говорить…

– Я пока не об этом. Тебе не кажется, что по тексту Творец дважды создал небо и землю?

– Не кажется. Я не вижу проблемы с точки зрения повествования, в котором сначала декларируется, что он их сотворил, а потом описывается это. Те же небо и земля, – Мартыненко недовольно поморщился.

– Понятно… То есть, ты считаешь, что это стиль повествования – декларация события и дальнейшее его описание?

– Да. И что?!

– Пока ничего. Давай вернемся к воде. Так была ли вода? И вода ли это была?

– Там же написано «над водою», – Владимир Григорьевич испытывал то ли нетерпение, то ли разочарование.

– Понимаешь, я думаю… точнее теперь я уверен, что вначале в тексте Бытия вместо «воды» были «волны»… Но время донесло до нас воду. Почему? Ошибка перевода? Упрощение понимания? Умысел, или, может быть, другая причина? Не важно. История превратила волны в близкую по смыслу, но неверную по замыслу воду. Я утверждаю, изначально, если так можно выразиться, в первоисточнике, Дух Божий носился над волнами.

– И что? Принципиально это ничего не меняет. Если вначале ничего нет – значит ничего нет! А если ничего нет, какие могут быть волны?

– Электромагнитные… Они – суть, причина и связь всего сущего в этом мире.

Зобин замолчал. Было слышно, как в роскошных напольных часах многосложно тикает старинный механизм. Молчание затянулось.

– И что? Не надо тут паузу держать до последнего! Ты не на сцене! Или ты завис? – Мартыненко щелкнул пальцами перед носом Михаила Дмитриевича.

– Представь себе, что пространство существовало, существует и будет существовать всегда. Нематериальная, непрерывная, равномерная, линейная пустота и бесконечность. Аксиоматическая. И в этой пустоте электромагнитные волны…

– Что значит, пространство – равномерная и бесконечная пустота, существовавшая всегда? Что значит, всегда? А как же время? Ты против теории относительности? – Владимир Григорьевич изобразил недовольную, критическую гримасу, – А как же пространственно-временной континуум? Расширение пространства, доказанное экспериментально?

– Я не против здравого смысла… – Зобин сокрушенно вздохнул, – Я, например, не сомневаюсь в том, что скорость электромагнитных волн – максимально достижимая скорость во Вселенной, а энергия, бесспорно, эквивалентна массе. И пусть реальное соотношение не такое, как у Эйнштейна, но тем не менее. А вот теория пространства-времени – отвлеченная от реальности модель… лукавая математика… и не более. Ну, а красное смещение Хаббла, якобы подтверждающее расширение пространства, я могу наблюдать в любой луже, если брошу в нее камень… Может, я продолжу?

У Мартыненко возникло непреодолимое желание прицепиться к словам Зобина о луже Хабла, но он пересилил себя и ринулся защищать святое:

– А как же общая теория относительности? Ты серьезно считаешь, что пространственно-временной континуум – лишь лукавая математика?

– Дался тебе этот континуум… Или, по-твоему, эта теория имеет хоть что-то общее с реальностью?

– Не по-моему… Не по-моему. Единые свойства пространства-времени общепризнанны! И отрицать это – идти против всех – по меньшей мере, глупо. Пространственные измерения и время равноправны и взаимозаменяемы в расчетах. И это доказано экспериментально!

– Экспериментально? Тогда, поставим эксперимент? – Михаил Дмитриевич встал и двинул каменное прес-папье на середину стола, – Я перемещаю объект в пространстве и возвращаю его обратно. В точку отправления. В Евклидовом пространстве это не представляет проблем. Потому что измерения, как ты определил, действительно равноправны и взаимозаменяемы. А теперь попробуй сделать то же самое в пространстве Минковского, – он протянул пресс-папье Мартыненко.

– Миш, кончай, а? – Владимир Григорьевич не любил, когда Зобин выставлял его дураком, – Не до экспериментов сейчас. До путешествий во времени мы еще не доросли.

– И не дорастем, – сказал, как отрезал, Зобин – Может, тогда я продолжу?

– Валяй, – обреченно махнул рукой Мартыненко.

– Итак. Дооптические электромагнитные волны в абсолютной пустоте. Откуда они взялись? Это отдельный разговор. Надеюсь, мы до него еще доберемся.

И вот, в какой-то момент частота этих волн начала расти…

Для понимания, гипотетически представь себе, скажем так, идеальный генератор электромагнитного излучения.

– Что значит, идеальный генератор?

– Генератор электромагнитных волн, с бесконечными мощностью и частотой. С эффективным излучающим источником, антенной, температура которой остается неизменной и низкой во всем диапазоне мощности и частоты.

– Хорошо, только я не понимаю, зачем? Такой прибор в принципе не возможен.

– Я же говорю, представь. Чисто гипотетически. Я ему уже название придумал, а ты даже пофантазировать ленишься, – Зобин хитро прищурился.

– Название? Любопытно! – Владимир Григорьевич почувствовал, что продолжение обещает быть веселым.

– Да. Я назвал бы его «Михаил», – было видно, что он давно подготовил себя к возможной реакции.

– Миша! – захохотал Мартыненко, – Ну ты даешь! Не ожидал, что ты?!… Ох… И от скромности не умрешь!

– Что в переводе означает «Кто как Бог», и это – простое совпадение, не более, – Зобин взглянул на Владимира Григорьевича так, что тому стало неловко.

– Обещаю, больше не смеяться, – еще раз прыснул в кулак Мартыненко, – давай дальше, продолжай.

– Так вот. Представь себе, что этот генератор работает в вакууме, на достаточно низкой частоте, и его излучение ничего не меняет: волны, которые он излучает, остаются волнами, а вакуум остается вакуумом. Далее мы плавно повышаем частоту этого генератора и достигаем оптического диапазона. У меня возникает вопрос. Что произойдет? Начнет ли антенна излучать свет? Если, повторюсь, ее температура, по определению, не повысилась ни на йоту и тепловым источником света она не является?

– Ну-у…

– Можно я отвечу за тебя? – Зобин не спрашивал, пустая формальность, – Начнет! Антенна начнет излучать свет, испускать фотоны, частицы. А что произойдет, если продолжать повышать частоту этого генератора?

– До какого значения? – Мартыненко посетило ощущение нервозности.

– А это не имеет значения.

– Как это не имеет? – Владимир Григорьевич скептически покачал головой, – Рентгеновское? Гамма-излучение?…

– Не имеет значения. Если продолжить повышать частоту такого генератора до бесконечности?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Володь, мне кажется, ты понял, что я хочу этим сказать, – укоризненно прищурился Зобин, – С какого-то момента волновое излучение начнет проявлять корпускулярные свойства. И мы вслед за излучением фотонов, получим излучение электронов, нуклонов… И вообще, весь спектр элементарных частиц. Генератор начнет излучать частицы. Вакуум наполнится веществом.

– Философский камень какой-то… – задумчиво промычал Мартыненко и тут же оживился, – Ладно, предположим, я понял, что ты хочешь сказать, хотя, ты меня удивляешь. Антагонист квантовой теории о корпускулярно-волновом дуализме заговорил!

– А нет никакого дуализма, – пропустил Михаил Дмитриевич мимо ушей колкость Владимира Григорьевича, – Ибо, частица по сути своей – он на мгновение задумался, подбирая сравнение, – и есть волна, и только волна, точнее, если говорить образно, первый круг этой волны на воде… И природа у нее не двойственная, а единственная – волновая. И вся, так называемая, вещественная материя во Вселенной имеет эту волновую природу, и возникла из реликтового электромагнитного излучения, в результате повышения его частоты. Все элементарные частицы, из которых состоит вещественная материя, – это пространственные энергетические локализации электромагнитных волн на определенных сверхвысоких частотах. Любая элементарная частица, после возникновения, продолжает оставаться электромагнитной волной, сохраняет все свойства этой волны, сама, в свою очередь, оставаясь источником излучения. Реликтовое космическое фоновое излучение – это первичное состояние материи во Вселенной. А работа этого генератора, как мы ее представили гипотетически, – упрощенная схема сотворения мира, – Зобин замолчал и начал рыться в карманах, – Я курить очень хочу. Можно я тут, у тебя?

– Кури, только в форточку, – Мартыненко не курил сам и никому не позволял этого в своем кабинете, – И что по-твоему, кхм… – хмыкнул он в нерешительности, – они из себя представляют? Можешь описать их строение?

– Частиц?… Ну… Я уже говорил… Это, как первый круг на воде. Долгоживущий круг, в беспрепятственной среде. Такая объемная энергетическая баранка. Устойчивость в пространстве которой, придает вращение, а оно, в свою очередь, является причиной собственного излучения, о чем я упомянул выше. Такое новообразование получается при достаточной мощности электромагнитного излучения определенной частоты. Для каждой частицы – своей… Естественно, это строение касается лишь тех частиц, что обладают массой.

– Естественно?! Обладают массой?! – Мартыненко мученически скривился, – Может, ты тогда ответишь на простой вопрос, что такое масса?! Только предупреждаю, меня не интересуют всякие математические выкрутасы с выражением величины массы через что-то еще. Суть массы, ее природа?.. Что такое масса!?

– Я же уже говорил, – Зобин неподдельно опешил.

– Ничего ты не говорил! А если и говорил, то я еще ничего не понял! – Мартыненко опять не на шутку разозлился. И как тут не злиться, если разговор, практически, так бесславно закончен.

– Теряешь хватку, Володя… Я только что сказал, что устойчивость таким образованиям придает вращение. Ну… вращается эта баранка, понимаешь? Такой энергетический гироскоп. Естественно, как любой гироскоп, он оказывает сопротивление изменению своего положения в пространстве. Это свойство и есть то, что мы называем инертность, или масса. Соответственно, масса частицы – это величина гироскопического сопротивления изменению положения вращающейся энергетической области частицы в пространстве. Извини, я думал, ты понял…

– Гироскопического сопротивления? Что ты имеешь ввиду? Момент инерции? – как бы невзначай переспросил Мартыненко

– Я так и знал, – горько усмехнулся Зобин, – Пойми, Володя, дьявол в деталях. Что ты от меня хочешь? Чтобы я согласился с тем, что вначале было яйцо, а курицы, которая его снесла не существовало в природе? Тебе кажется, ты нашел противоречие в объяснении? В чем же оно? Конечно, я сознательно пользуюсь собственным определением, избегая общепринятого, в котором масса присутствует, как причина устойчивости, но это не значит, что я не прав.

Если хочешь, да – это тоже момент инерции. Момент инерции объекта, изначально не содержащего материальных точек, обладающих массой. Момент инерции энергетического волчка.

Все это легче понять, если не упускать из виду тот факт, что любое механическое взаимодействие, в конечном счете – это взаимодействие электромагнитных полей. Представь себе такой электромагнитный гироскоп. Вращение чистой энергии. Представил? Ну, а если представил его, еще легче получится представить то, что потребуется приложение силы при воздействии на него внешним магнитным полем, в попытке измененить его положение в пространстве. То есть, он будет вести себя, как объект, обладающий массой…

Михаил Дмитриевич замолчал. Мартыненко, стараясь не смотреть ему в глаза, уставился в смартфон. Пауза неприлично затянулась:

– Хорошо, предположим. Это инертность. Но, что такое гравитация ты не ответил?

– А ты и не спрашивал… В смысле, это другой вопрос. Ты его не задавал.

– Как это не задавал? По-моему, он напрашивается сам собой. Гравитация присуща всем объектам, обладающим массой, так?

– Так, – по лицу Зобина скользнула улыбка добродушного палача. Владимир Григорьевич не раз видел ее перед тем, как Миша собирался «разобрать оппонента».

– Ну? И?! – психанул Мартыненко. Не смотря ни на что, он решил тему «не отпускать».

– Ну, и гравитация, как и масса – это одно из свойств вращающейся энергетической области частицы, ибо, вращаясь, она излучает электромагнитные волны. И волны эти – причина всемирного тяготения.

Это поразительная история! Еще в семнадцатом веке умница Роберт Гук экспериментально обнаружил, что тело, плавающее в воде на волнах определенной частоты, стремится к источнику этих волн. Потом, уже в начале двадцатого века, Петр Николаевич Лебедев проводил похожие опыты со звуковыми и электромагнитными колебаниями. Им экспериментально было доказано, что для любых сред и волн, резонатор притягивается к источнику волн, и никто не обратил на это внимания, не сделал выводов. Хотя, это притяжение – суть всех взаимодействий в нашем мире. Точнее, единственное взаимодействие.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что я, повторюсь, отчасти уже говорил. Вся вещественная материя имеет электромагнитную природу. И есть только одно фундаментальное взаимодействие. Электромагнитное. Сильное, слабое и гравитационное взаимодействия по сути своей – электромагнитные.

– И гравитационное?

– И гравитационное. Излучаемые элементарными частицами волны – причина гравитации. Как в опытах Гука и Лебедева. Частицы – это и излучатели волн, и резонаторы. И на них действует взаимное притяжение, толкающее их друг к другу. Откуда это притяжение берется в однородной волновой среде? Это уже другой вопрос. К механике волновых процессов.

А еще эти частицы из-за вращения, имеют пространственную гироскопическую устойчивость – инертность. Или массу. И мы, в силу неразрывности этих свойств частицы, приписываем одному из них характеристики другого.

В общем, подводя итог, каждое из известных взамодействий по природе своей – электромагнитное. Любое взаимодействие представляет собой волновое притяжение (или отталкивание) элементарных частиц, являющихся одновременно и источниками, и резонаторами электромагнитных волн сверхвысокой частоты. Каждое взаимодействие происходит в своем диапазоне, имеет непрерывный характер и не передается частицами переносчиками взаимодействий, а обеспечивается процессами волновой механики! Более того, с уверенностью могу сказать, что гравитация – это не отдельный вид, а, если так можно выразиться, «остатки сильного и слабого взаимодействий».

Отрешенный, казалось, до этого Мартыненко изменился в лице:

– Стоп! Это что-то новенькое… Ну-ка, поясни.

– Вот, смотри… – Зобин взял бумагу и карандаш, – в свете того, что я уже успел рассказать, это становится очевидным. Представим несколько частиц, как я и предлагал, в виде объемных энергетических баранок. Во взаимодействии они притягиваются друг к другу, образуя замкнутые цепочки. Ядра атомов, например… Как-то, так… – он нарисовал на листе незатейливую картинку, – Такой вот апельсин получился… Основное взаимодействие между двумя соседними частицами в такой замкнутой цепочке, сильное оно или слабое, будет направлено вот так, – он продублировал справа увеличенную часть рисунка, – перпендикулярно плоскости окружности вращения энергии частицы. Ну… подобно силе Ампера для двух рамок с током. Но поскольку баранки эти имеют некий объем, толщину, часть взаимодействия между ними распространяется под достаточно острыми углами «распыляясь», если так можно выразиться, в пространство. Эта часть излучения и является причиной всемирного тяготения. А по сути – это одно и то же взаимодействие между частицами, ослабленное уменьшением синуса угла к плоскости вращения энергии частицы и расстоянием между объектами.