Александр Михайловский
Воины Диксиленда. Затишье перед бурей
– Николай Арсеньевич, – так же тихо сказал император, – а вам не жалко британских, да североамериканских солдатиков? Ведь вы собираетесь дать эдакую страсть в руки людям, которые ненавидят их всеми фибрами души…
– А они нас жалели? – ответил Бесоев. – В Крыму британцы и французы считали за доблесть с безопасного расстояния расстреливать из штуцеров русских солдат, имевших устаревшие гладкоствольные ружья. А что янки творили на Юге во время так называемой Реконструкции? Вам же все это известно. Если они со своими так обращались, то что уж тут говорить о нас, о сиволапых дикарях. Нет, адмирал Ларионов прав, и эту болезнь надо лечить до того, как она примет угрожающие масштабы.
– Скорее всего, вы с Виктором Сергеевичем правы, – вздохнул император. – Значит, быть посему. Ваши ирландские и американские друзья получат так необходимые им пушки. Только вместе с ними мы пошлем наших офицеров – пусть они тоже поучатся, а заодно доложат, как и что там было.
Полковник Колокольцев отошел в сторону и терпеливо ждал, пока император посовещается с Бесоевым. Ну и что, что он всего лишь штабс-капитан. Зато югоросс и лицо, приближенное к священной особе монарха. К тому же большую часть сведений и необходимых подсказок – где что брать, и как что делать – полковник Колокольцев получил именно от Бесоева, и понимал, что орудия, которые удалось создать таким образом, опередили свое время на многие годы. Они способны дать русской армии качественное преимущество над любым противником. Дело только за массовым производством. Но вот пришло и его время…
– Ну, Александр Александрович, – сказал ему император, – а теперь ответьте мне – сколько таких пушек вы готовы дать нашей армии?
– Сейчас мы готовы выпускать до пяти пушек в день без различия типов, – ответил полковник, – но, немного поработав над технологией и приобретя еще оборудование, мы готовы удвоить, или даже утроить выпуск.
– Отлично, Александр Александрович, – сказал император. – В течение двух недель мне нужны шесть тяжелых гаубиц, двенадцать средних и двадцать четыре легких пушки. Они будут испытаны… – тут император немного замялся, а потом, взглянув на Бесоева, подмигнул ему и продолжил: – словом, они будут испытаны в боевых условиях у наших друзей-югороссов. После испытаний те вам сообщат обо всех неполадках, претензиях и пожеланиях. Так как, Александр Александрович, справитесь?
– Так точно, ваше императорское величество, – кивнул Колокольцев, – справимся.
– Ну, вот и замечательно, – довольно сказал Александр III. – Если полевые испытания пройдут нормально, то можете считать, что ваши пушки приняты на вооружение, а у вас на шее орден Святого Владимира Третьей степени. Так что не подведите. А теперь мы вас покидаем. Извините, дела. И у императора в сутках только двадцать четыре часа. До свиданья.
27 (15) ноября 1877 года. Константинополь
Джордж Генри Бокер, посол Конфедеративных Штатов Америки при правительстве Югороссии
Внизу, в холле, звякнул несколько раз дверной колокольчик. Обычно дверь гостям открывал Янис, наш слуга-грек, по совместительству работавший дворецким. Но своего друга Александра Тамбовцева, пришедшего ко мне в гости вместе с мистером Клеменсом, решил встретить лично.
И действительно, на пороге стоял канцлер Тамбовцев собственной персоной. А рядом с ним я увидел человека, чье лицо было знакомо, наверное, каждому грамотному американцу – да и каждому югороссу тоже. Шевелюра, усы – все ну прямо как у меня в молодости.
Канцлер Тамбовцев улыбнулся, пожал мне руку и сказал:
– Джордж, познакомься, это мой новый друг Сэмюэль Клеменс. Сэм, позволь тебе представить Джорджа Генри Бокера.
Мистер Клеменс улыбнулся, крепко пожал мою руку и сказал:
– Мистер Бокер…
– Джордж… – улыбнувшись, поправил я его.
– Джордж, – серьезно сказал мистер Клеменс, – я давно мечтал познакомиться с автором «Франчески да Римини». Именно вы для меня – родоначальник американской драматургии и весьма интересный поэт.
– Мистер Клеменс… – начал отвечать я, но тут уже мой новый знакомый внес свои поправки.
– Джордж, – сказал он, – зовите меня просто Сэмом.
– Сэм, – повторил я, – конечно, спасибо вам за комплимент, но, увы, я его совсем не заслужил. Взамен должен сказать, что я рад приветствовать вас в стенах моей скромной обители.
Наш дом в Константинополе был, конечно, поменьше, чем особняк в Филадельфии, который мы продали, чтобы выкупить и обставить свое новое жилище здесь, в столице Югороссии. Решение приняла моя Джулия, заметив, что после того скандала возвращаться в Североамериканские штаты мне, наверное, уже не судьба. Сначала югороссы хотели просто подарить мне этот дом, но я, памятуя, как Авраам отказался от предложенной ему в дар земли в Хевроне и настоял на ее покупке, решил поступить точно так же.
Раньше этот особняк принадлежал какому-то турецкому паше, который бежал из Константинополя.
Перед тем, как я въехал в него, он был капитально отремонтирован. А потом, под чутким руководством моей Джулии, каждая комната в доме была обставлена – каждая в своем стиле. Типично филадельфийская гостиная: диваны с мягкими подушками, шкафы работы немецкого меньшинства Пенсильвании, масляные лампы… Столовая – русская: с льняными скатертями, резной мебелью, и даже баташовским самоваром с медалями. Курительная – оттоманская: низенькие диванчики и столики, ковры, кальяны… Ну и так далее.
Я представил мистера Клеменса своей супруге, и мы сели к уже накрытому столу, где к нам присоединился мой старый университетский приятель Билл Джонсон, ныне первый секретарь посольства Конфедерации в Югороссии. Представил я его Сэму, конечно, без упоминания этого титула – существование самого посольства пока не афишировалось, а вывеска на его здании гласила: «Общество югоросско-американской дружбы».
Как только начнется Третья американская революция и Конфедерация возродится – тогда мы и поменяем вывеску и водрузим на флагшток красный флаг с синим андреевским крестом и с белыми звездами.
Джулия, когда я отправил ей телеграмму о том, что Алекс захотел познакомить меня с Сэмом, ответила, что это обязательно должно произойти у нас дома, и в ее присутствии. Врачи с Принцевых островов дали добро, и вчера с утра она прибыла в Константинополь. Впрочем, она уже практически здорова, поскольку здешние эскулапы умеют творить настоящие чудеса.
Когда-то давно, когда я только-только дал согласие на свое назначение послом Югороссии, канцлер Тамбовцев дал мне несколько книг об американском Юге. Ведь я, к своему стыду, там бывал разве что в Мэриленде, на родине моей Джулии. В основном это были работы по истории, по Второй американской революции (именно так южане называли Гражданскую войну), по экономике, да и вообще по жизни на Юге.
Среди этих книг оказались «Жизнь на Миссисипи» и «Гекльберри Финн», написанные моим сегодняшним гостем. Впрочем, последнюю книгу он еще не написал, и Алекс очень просил меня пока никому ее не показывать.
Книга оказалась гениальной – возможно, лучшим литературным произведением, когда-либо написанным на американском континенте. Прочитав эту книгу, я уже собрался вернуть ее Алексу, но тут ее заметила супруга, паковавшая чемоданы для очередного посещения Принцевых островов, и забрала с собой. С тех пор для нее мистер Клеменс – самый любимый писатель. А мне пришлось провести с женой обстоятельную беседу и объяснить ей, кто же такие на самом деле югороссы. К счастью, она у меня не болтушка, и информация дальше не пойдет. Но вот на личном знакомстве с автором этой книги она настояла.
После обильного и вкусного обеда, в котором проявилось кулинарное искусство как Джулии, так и наших служанок Марфы из Петербурга и Фатимы из Константинополя, мы уединились в курительной. Алекс не курит, да и я этим занимаюсь редко – с тех пор, как Алекс рассказал мне о последствиях курения, снабдив лекцию несколькими красноречивыми фотографиями.
А вот Сэм с удовольствием разжег кальян и вдыхал ароматный запах лучшего местного табака. Потом я открыл бутылку десертного крымского вина, а Фатима принесла нам кофе.
И тут я увидел, как мистер Клеменс листает какую-то книгу. Его лицо неожиданно вытянулось от удивления. Я похолодел: это были те самые «Приключения Гекльберри Финна», которые я хотел вернуть канцлеру Тамбовцеву, и неосторожно оставил на столике.
– Да, – наконец произнес мистер Клеменс, – неплохо написано. Не думал, что я на такое способен… Джордж, не дадите почитать?
– Это книга Алекса, – сконфуженно пробормотал я, – точнее, из библиотеки в Долмабахче.
Канцлер Тамбовцев при этих словах лишь улыбнулся.
– Конечно, Сэм, – сказал он, – берите. Только разве вам не будет скучно ее читать? Сами же написали – или напишете. У нас еще есть, так что можете не возвращать. А пока у меня к вам есть небольшой разговор. Видите ли, в нашей истории – да, Джордж, Сэм уже знает, откуда мы, – вы были лучшим американским писателем своей эпохи. Кроме того, вы замечательный журналист. Я знаю, что вам заказали написать серию статей про Югороссию. А вот не хотели бы вы после окончания этих статей поработать, так сказать, на новой стезе?
– На какой же? – полюбопытствовал мистер Клеменс.
– Видите ли, только человек, искренне любивший Юг, мог написать такую книгу, – сказал канцлер Тамбовцев. – Да и вы еще в 1861 году вступили в добровольческий отряд у себя в Миссури.
– Да, – ответил мистер Клеменс, – было такое. Но я его быстро покинул, потому что понял, что война – это не мое дело.
– Никто вас и не призывает к войне, – канцлер Тамбовцев поспешил успокоить Сэма. – Но вот насколько хорошо вы знаете то, что произошло на Юге после войны?
– Вы имеете в виду Реконструкцию? – спросил мистер Клеменс. – Моей Миссури она не коснулась – кроме освобождения рабов, которое я приветствовал, там ничего особо не изменилось. А вот в других штатах – в тех, которые примкнули к Конфедерации – там, если верить прессе, проводилась политика умиротворения, поддержки экономики и предпринимателей, а также бывших рабов.
Канцлер Тамбовцев заулыбался еще шире:
– А сам-то вы в это верите? – немного ехидно спросил он.
– Знаете, другой информации я в газетах не видел, – ответил мистер Клеменс, немного подумав, – но я и читал в последние годы лишь те газеты, что выходят в Нью-Йорке и Новой Англии, а до того – в Калифорнии. А что тут не так?
– Скажите, а вот почему тогда южане были недовольны существующим положением вещей? – спросил канцлер Тамбовцев.
– Мы, южане, – ответил мистер Клеменс, – очень не любим, когда другие заставляют нас поступать так, как считают нужным другие.
Мой югоросский друг отрицательно покачал головой.
– Увы, Сэм, – сказал он, – это не единственная причина, и даже не основная. Более того, то, что вы читали в прессе, мало что имеет общего с настоящей картиной Реконструкции. Давайте для начала послушаем Билла Джонсона. Билл, прошу прощения за то, что заставляю вас вспоминать о трагических событиях, которые приключились с вами и вашими близкими. Но не могли бы вы рассказать мистеру Клеменсу о том, что случилось с вашей семьёй?
Билл начал свой рассказ. Сначала мистер Клеменс смотрел на него недоверчиво – так, впрочем, как и обычно. Но потихоньку его лицо менялось. И вот Билл закончил свой рассказ словами:
– Так я оказался в Константинополе. Но мое сердце осталось там, у могилы моей несчастной Александры, и там, где лежат останки моих детей.
И тогда Клеменс встал, подошел к Джонсону и обнял его за плечи. Через пару секунд, похоже, устыдившись своих эмоций, он вернулся на свое место на диванчике и сказал:
– И такое происходит в нашей стране?! – произнес он глухим голосом. – Хоть я и живу в Коннектикуте, я все-таки южанин, пусть и из Миссури. И сейчас кровь стынет в моих жилах, когда я слышу о том, что там происходило на самом деле.
Тамбовцев только грустно посмотрел на него.
– Сэм, – сказал он, – когда Ли подписывал капитуляцию, ему было обещано прощение для всех южан, кроме тех, которые совершили тяжкие преступления, как, например, комендант Андерсонвилля, и возвращение нормальной жизни в южные штаты – уже, конечно, без рабства. Запомни, политики в Вашингтоне никогда не выполняют своих обещаний, если считают, что им это невыгодно. Так было, так есть, и так будет. Вместо обещанного возвращения нормальной жизни у южан отняли практически все права, наделив ими только негров, саквояжников и немногих скалавагов…
– А что это такое – скалаваги? – удивленно спросил мистер Клеменс.
– Это южане, поддерживавшие янки, – ответил канцлер Тамбовцев. – А саквояжники – северяне, которые пришли на Юг после войны, и все имущество которых помещалось в один саквояже. Теперь многие из них страшно разбогатели, а некоторые даже стали сенаторами – как, например, небезызвестный Паттерсон, сенатор от Южной Каролины.
– Но меня с ним знакомили, – ответил мистер Клеменс, – и он произвел на меня неплохое впечатление.
– Сэм, – с горечью сказал канцлер Тамбовцев, – а что вы скажете, например, если узнаете, что в тюрьмах Чарльстона и других городов сидит множество людей, чьим единственным преступлением было то, что им принадлежало имущество, которое Паттерсон решил забрать себе? Или что он снизил зарплаты рабочим на одной из своих железных дорог, а когда люди начали протестовать, то вызвал людей из конторы Пинкертона во главе с ним самим и приказал подавить забастовку, в результате чего несколько человек были убиты и ранены? Кроме того, наша разведка сумела обнаружить еще одно весьма зловонное дело, в которое замешан Паттерсон. Об этом пока нельзя говорить, но поверьте – нет такого преступления, на которое он бы не пошел ради десяти процентов дополнительной прибыли.
В ответ на эти слова мистер Клеменс растерянно поежился.
– Алекс, – сказал он, – я вот только одного не понимаю – почему южане не восстанут против всего этого?
– Ну, – сказал мой югоросский друг, – формально Реконструкция закончилась, войска северян выведены из городов, и южане восстановлены в гражданских правах. Но многие города и плантации до сих пор лежат в руинах, промышленность и торговля практически заглохли, да и те, кто совершил преступления против южан, не наказаны и далее творят то, что творили раньше. Так что не удивлюсь, если в ближайшем будущем Юг восстанет вновь.
– И я так понимаю, – сказал Сэм, немного подумав, – что то предложение, которое вы хотите мне сделать, напрямую связано с Югом?
– Да, Сэм, – сказал мистер Тамбовцев, – мы бы хотели предложить вам работу главного редактора газеты, которая бы объективно освещала Юг и все то, что там происходило и происходит. Зарплатой вы, наверное, будете довольны.
Он написал на листке бумаги цифру, от которой у мистера Клеменса округлились глаза.
– Алекс… – растерянно сказал он, – это слишком много даже для известного литератора.
Канцлер Тамбовцев внимательно посмотрел на него и произнес:
– Скажу сразу: эта работа может быть небезопасной; вы, может, слышали про Франка Ки Хауарда?
– Слышал, – ответил мистер Клеменс, – и даже знаю, что он написал книгу о своем пребывании в заточении в начале Гражданской войны. Но ее практически никто не читал: ее тираж был почти сразу арестован, равно как и издатель, посмевший ее напечатать.
– Сэм, – сказал мой друг Алекс, – я принес вам эту книгу, а также роман «Унесенные ветром» – книгу, которая с документальной точностью описывает жизнь одной плантации во время и после Гражданской войны. Вот они. – Открыв свой портфель, он достал уже знакомые мне книги.
Мистер Клеменс взял книги и взвесил их на руках.
– Алекс, – сказал он, – позвольте мне взять их почитать. Потом мы можем обсудить ваше предложение. Но скажу сразу: моя Оливия – янки до мозга костей, и вряд ли посмотрит благосклонно на подобную работу. Более того, я уже не столь молод, и мне хотелось бы жить у себя в Хартфорде и писать книги, благо денег у меня пока достаточно. Когда, конечно, Оливию не навещает ее портниха или она не едет в Нью-Йорк за покупками.
На эти слова Тамбовцев лишь развел руками.
– Сэм, – сказал он, – это ваше право. Но имейте в виду, что предложение мое останется в силе, даже если вы первоначально ответите «нет». И если вы передумаете, пришлите телеграмму вот на этот адрес. – И он написал пару строчек на том же листе бумаги. – Сообщите, что хотели бы обсудить издание ваших книг в Константинополе, и мы сразу все поймем.
– Хорошо, Алекс, – кивнул мистер Клеменс, – договорились.
– Ну, вот и ладушки, – сказал канцлер Тамбовцев. – А пока давайте насладимся вот этим вином – и он достал из портфеля две бутылки вина с этикетками на русском языке. – Давайте выпьем за хозяина этого дома.
Янис декантировал рубиновое вино. Меня поразило, насколько красив и гармоничен был его букет. Вино оказалось крепленым и сладким, в соответствии с общепринятым вкусом. И должен сказать, что лучше вина я, пожалуй, не пил никогда. Сэму вино, похоже, тоже понравилось не меньше.
– Что это за чудесный напиток, Алекс? – спросил он.
– Это крымский портвейн от князя Голицына, – сказал тот. – Мне кажется, что подобного не сыщешь и в Португалии.
Я спросил:
– А где его можно достать?
– В скором времени, – сказал мой югоросский друг, – его будут продавать и в Константинополе, в винном магазине братьев Караманлис. А пока я пришлю вам всем по ящику этого вина. Если хотите, конечно.
Взгляды каждого из нас были настолько красноречивы, что канцлер Тамбовцев только усмехнулся.
– Ну что ж, – сказал он, – значит, завтра вам его привезут. А пока предлагаю следующий тост – за прекрасных дам!
Часть 17-я «Конец Пинкертона»
28 (16) ноября 1877 года. Константинополь. Дворец Долмабахче
Канцлер Югороссии Тамбовцев Александр Васильевич
Сегодня мне предстоит побыть цыганкой, которая «золотому, яхонтову, серебряному добру молодцу» нагадает «дорогу дальнюю и большие хлопоты»… Хотя очень не хочется мне этого делать – сей добрый молодец еще не натешился с молодой женой. Да служба есть служба. И никуда от нее не денешься.
Иными словами, сегодня я вызвал к себе уже известного всем подпоручика Игоря Кукушкина. К нему и его супруге Надежде я, помимо обычных человеческих симпатий, испытываю еще и что-то вроде родственных чувств – ведь я был шафером на их свадьбе. Да и нравится мне эта парочка. Познакомились они при трагических обстоятельствах во время погромов, начавшихся сразу же после захвата нашей эскадрой Константинополя. Ну и полюбили друг друга почти сразу. А сейчас мне придется разрушить их идиллию. Как там в песне поется – «Дан приказ ему на запад…»
Из уютного семейного гнездышка в Константинополе ему и его прелестной спутнице жизни предстоит отправиться на Кубу, где самого Игоря ждет должность коменданта нашей базы в Гуантанамо, а его взвод составит ее гарнизон.
Почему именно его? Во время обсуждения этого вопроса с адмиралом Ларионовым мы оба пришли к выводу, что подпоручик – самая подходящая кандидатура, поскольку он имеет боевой опыт, находчив, умеет командовать, прекрасно стреляет и владеет приемами рукопашного боя. Нам нужен на Кубе человек, на которого можно было бы полностью положиться. Немаловажную роль сыграло и то, что он женат на испанке, и в процессе общения со своей супругой немного научился разговаривать на языке Сервантеса. А Наденька уже сама неплохо изъясняется по-русски, так что вполне может быть у него переводчицей.
Все эти соображения я и выложил Игорю, когда он прибыл по моему вызову. Скажу честно – особого восторга я на его лице не обнаружил. Действительно, человек только-только наладил семейную жизнь, а тут тебе бац – приказ. Но, как известно, приказы не обсуждают, а выполняют – это любой военный человек знает как таблицу умножения. К тому же я подсластил ему пилюлю, обрадовав приказом о производстве его в поручики и намекнув, что служба в Гуантанамо может дать командованию еще один повод для еще одного очередного повышения его в звании.
– Александр Васильевич, – сказал Кукушкин, – Гуантанамо – это то место, где у американцев в нашем времени была секретная тюрьма?
– То самое, – подтвердил я. – Но в этой истории там будет наша не менее секретная база. Что там и как – ты потом узнаешь из документов, которые тебе вручат на «Адмирале Ушакове» уже в море. Даст Бог, в Средиземном море и в Атлантике не будет сильно штормить – у вас с Надеждой будет неплохое свадебное путешествие. Кстати, как там она?
– Спасибо, хорошо, Александр Васильевич, – улыбнувшись, сказал Игорь, – она обижается, что вы к нам не заходите.
– Извини, Игорь, – сказал я со вздохом, – просто у канцлера Югороссии совсем нет времени. А теперь я даже и не знаю, когда и увидимся. Надеюсь, что годика через два или три тебя сменят, и ты с Наденькой вернешься сюда, на берега Босфора. И вернетесь не вдвоем, а с пополнением… Кстати, как там у вас, ничего не намечается по части прибавления в семействе?
– Вроде бы нет, – смущенно ответил Кукушкин. – Хотя… Ну, в общем, будем посмотреть. До свидания, Александр Васильевич, всего вам доброго. И не болейте, а то Надюша мне рассказала по секрету, как вы у подполковника Сергачева тайком таблетки стреляете.
– Ладно, Игорек, – я пожал руку поручику Кукушкину. – Вперед, не посрами нас, питерских.
– Да я, Александр Васильевич, не питерский а выборгский, – сказал с улыбкой Игорь, – хотя, конечно, все равно рядом – два лаптя на карте.
Не успел я попрощаться с Кукушкиным и перевести дух, как зашла секретарша и сказала, что в приемной находится посетитель, который меня страстно желает увидеть меня. Этот посетитель назвался Андреем Желябовым.
Сказать честно, я уже как-то и подзабыл о существовании этого несостоявшегося цареубийцы. Знал только, что он активно занимается медициной под руководством своей подруги – операционной сестры Жанны Герасимовой. Видел его несколько раз беседующим с моим старым другом Игорем Сергачевым. Я потом спросил у Игорька, о чем он так задушевно разговаривал с Желябовым.
– Знаешь, Шурик, – задумчиво сказал он, – похоже, что у человека произошла полная переоценка ценностей. Сейчас он уже не рвется «взять все и поделить», а думает о том, как бы принести больше пользы окружающим. Да и Жанна, похоже, правильно на него влияет. Со мной же Андрей советовался, как ему лучше поступить – набраться опыта, а потом уже взяться за учебу, или сразу пойти учиться на врача.
И вот Желябов вдруг срочно просит у меня аудиенции. Что бы это могло значить?
А значило это то, что он тоже решил отправиться на Гуантанамо. Но не для того, чтобы греть пузо на золотом песочке местного пляжа. Все началось с того, что на «Адмирале Ушакове» в составе отряда медиков на Кубу предстояло отправиться и Жанне Герасимовой. Операционная сестра – профессия дефицитная, и там, где будет много раненых (а экспедиция в Ирландию вряд ли будет легкой прогулкой) без медиков с опытом военно-полевой хирургии не обойтись.
Узнав о том, что его подруга куда-то уезжает, Желябов разволновался. Он как-то сумел разговорить Жанну, и она рассказала ему – в общих чертах, конечно – чем именно она будет заниматься во время своей кубинской командировки. И вот тут-то Желябов показал характер и взвился на дыбы…
Это что же получается – женщина отправляется за тридевять земель, чтобы поучаствовать в борьбе за свободу угнетенных, а он, здоровенный мужик, должен отсиживаться в безопасности, штудируя учебники анатомии и накладывая гипсовые повязки? А дама его сердца в это же время будет помогать хирургам во время операций, вытаскивать раненых борцов против британских угнетателей с того света! Нет, так не должно быть!
Все это Желябов выложим мне, волнуясь и глотая слова. И куда делась его обычная сдержанность? Он просил – нет, он требовал – чтобы я включил его в состав медицинского отряда в качестве волонтера.
– Александр Васильевич, – бушевал он, – если я не отправлюсь вместе с Жанной Владиленовной на эту святую войну за свободу угнетенных ирландцев, то я себе этого никогда не прощу. Неужели вы хотите, чтобы я навсегда потерял себя?
– Андрей, – сказал я, когда Желябов выдохся, и сделал паузу, чтобы немного передохнуть, – я вас прекрасно понимаю. Если бы не мой возраст и не моя должность, то я и сам бы, не задумываясь, отправился помогать ирландцам. Но с вами все не так просто. Вы просто не представляете, каким опасностям в этой экспедиции вы можете подвергнуть свою жизнь.
– Я готов отдать жизнь за свободу Ирландии! – пылко воскликнул он. – Во всяком случае, даже если я там и погибну, то последняя моя мысль будет о том, что жизнь я прожил не напрасно!
– Гм… – сказал я, – если вы так решительно настроены, то я, пожалуй, замолвлю за вас словечко перед адмиралом Ларионовым. Кстати, а как к вашей идее относится Жанна? Надеюсь, вы с ней обо всем посоветовались?
– Большое спасибо, Александр Васильевич! – воскликнул Желябов. Он подскочил ко мне, словно стальными тисками сжал мою ладонь, и стал ее трясти. – Я уверен, что Виктор Сергеевич вам не сможет отказать! А с Жанной мы, конечно, уже все обсудили, и она будет рада, если я вместе с ней отправлюсь на Кубу. Ну и туда, где будет нужна наша помощь.
Говоря это, Желябов просто светился от радости.
– Александр Васильевич, – добавил он, – как только моя судьба окончательно решится, я попрошу вас немедленно сообщить мне об этом. А мы с Жанной будем готовиться к отъезду. Я обещаю вам, что не подведу и сделаю все, что в моих силах, чтобы Ирландия стала независимой от гнета британских колонизаторов.
Сказав это, он принялся нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.
– Если вы разрешите, – наконец сказал он, – то я уже побегу, обрадую мою Жанну?
Я кивнул головой, и Андрей с облегчением выбежал из моего кабинета, а я стал размышлять о странностях жизни. Вместо петли на эшафоте и сомнительной славы цареубийцы Андрея Желябова теперь ждет достойное дело – борьба за свободу угнетенных ирландцев. Согласитесь, что ради этого стоит и жизнью рискнуть…
29 (17) ноября 1877 года. Утро. Куба. Гуантанамо
Майор Сергей Рагуленко
От сладкого сна меня разбудила неожиданно запиликавшая рация, лежавшая рядом с кроватью на изящной резной тумбочке. Эта тумбочка, как и вся мебель в спальне, была подарена нам каким-то неожиданно объявившимся родственником Маши. Удивительное дело: если девочка бедная сирота, папа которой сидит в американской каталажке, так у нее вообще никаких родственников нет, словно вымерли все. Но как только неожиданно вернувшийся отец становится торговым представителем Югороссии и начинает ворочать миллионами, а дочь выходит замуж за югоросского офицера в майорском чине, так со всех щелей выползли двоюродные, троюродные дяди, тети, кузены и кузины. Да так резво и напористо проявляют свои родственные чувства, что хоть ставь на крыльце дома пулемет. Такова она, селява…
Услышав вызов, я недовольно поморщился. Ведь сказал же всем, что хочу, наконец, взять один выходной, чтобы посвятить весь день своей любимой супруге, нежной и свежей, как роза. Вон она лежит: черные длинные волосы разметались по подушке, а соблазнительные формы тела легко угадываются под шелковой простынкой, подаренной нам еще одним родственником. По счастью, пиликание рации ее не разбудило. Умаялась, бедная. Хотя в постель мы легли довольно рано, но уснули на самом деле всего-то три-четыре часа назад.
Я взял с тумбочки рацию и, чтобы не мешать жене, на цыпочках вышел в соседнюю комнату, и уже там нажал на кнопку приема.
– Слон слушает, – недовольно по-русски буркнул я в трубку.
– Серхио, Серхио! – послышался взволнованный голос Мануэля, – soy yo, Manuel! (Это я, Мануэль.)
– Да слышу я, братишка, – сказал я уже по-испански. – Что случилось?
– Только что прибежал Эрнесто, – затараторил Мануэль, – и сказал, что на вокзал прибыла группа янки. Пятнадцать человек, и среди них – тот самый человек в котелке и с бородой, очень похожий на портрет, который ты мне показывал.
«Ага… – подумал я, – „К нам приехал наш любимый, мистер Пинкертон дорогой…“. Причем, что интересно, собственной персоной».
– Молодец, Мануэль! – сказал я. – И куда эти янки направились?
– В отель «Посада дель Мар», это у гавани, – ответил Мануэль и спросил: – Серхио, что нам делать?
– Погоди, – я почесал затылок, – дай подумать…
Да, подумал я, весьма осторожные граждане… профессионалы, мать их за ногу. Номера у них были зарезервированы на послезавтра в гостинице «Гавана». Похоже, кто-то для них забронировал еще и эту гостиницу, намного скромнее «Гаваны». Причем, этот «кто-то», скорее всего, из местных. Значит, решительных действий можно ожидать со дня на день. Ведь всю доступную информацию местный агент, вероятно, Пинкертону уже предоставил.
Дело было в том, что по моей просьбе Мануэль, и те из его друзей, что в настоящий момент находятся в Гуантанамо, рассказывали, что семья моих новых родственников сейчас проживает в старом особняке на другом берегу пролива, соединяющего бухту Гуантанамо с Карибским морем. Туда же доставляется и почта для Родриго. Там же он время от времени принимает своих деловых партнеров, поставщиков товаров, меньшая часть которых необходима для нашей базы, а большая отгружается в Югороссию. Гостиная и некоторые другие части дома были полностью отремонтированы, мебель осталась от старого хозяина, а служанки и младшие дочери Родриго во время этих визитов прислуживают гостям. Так что никто в городе и не сомневается, что Родриго де Сеспендес со всей своей семьей живет именно там. Первоклассная мышеловка…
Добраться к дому было бы легче всего на лодке. И, наверное, именно потому мистер Пинкертон и выбрал для поселения гостиницу рядом с гаванью. Похоже, он решил захватить бедного Родриго темной ночью и устроить ему допрос с пристрастием, чтобы разузнать о местоположении остальных освобожденных узников, поскольку никто из чарльстонских беглых арестантов ни в городе, ни в округе не объявился. Второй вопрос, который их интересует – это как именно был совершен побег с острова Салливана. Так что, пока не закончится допрос, Пинкертону просто нет смысла убивать Родриго.
Надо учесть и то, что в ближайшие пару дней, а точнее, ночей, операция по захвату Родриго маловероятна. Мистеру Пинкертону необходимо для начала внимательно осмотреться, тщательно подготовиться и, главное, получить добро от заказчика.
– Так, – сказал я, – Мануэль, слушай меня внимательно. Пусть кто-нибудь из твоих парней постоянно дежурит в порту. Мне необходимо будет дать знать, когда кто-нибудь из этой компании начнет договариваться с рыбаками об аренде лодки.
– Обижаешь, Серхио! – воскликнул Мануэль, – там уже посменно дежурят три человека. И трое у гостиницы. И еще. Помнишь, ты спрашивал про почту в Гуантанамо?
