Александр Михайловский
Великий канцлер
[5 августа 1904 года, 17:45. Санкт-Петербург, Зимний дворец, Готическая библиотека.]
Это был первый визит экс-императора Николая в Зимний дворец за последние пять месяцев. Все это время, начиная с момента кончины императрицы Александры Федоровны, русский монарх провел в добровольной самоизоляции, подальше от шума буйной столицы, не желая и носа казать в Зимний дворец, где они с Аликс, как ему хотелось думать, счастливо прожили десять лет своего супружества. Да и сейчас явился экс-император в Зимний дворец инкогнито, потому что в противном случае версия с тяжелым ранением во время покушения рушилась как карточный домик. Вместе с Николаем для сверки часов из Царского села прибыли каперанг Иванов и госпожа Лисовая. Им было о чем попросить государыню, и было в чем повиниться.
В первую очередь, двоим из них предстояло объясниться перед императрицей из-за Великого Княжества Финляндского, по чьему-то недосмотру не попавшего в Манифест об отречении от престола. Или не совсем по недосмотру? Вот в этом еще предстояло разобраться отдельно.
– Ваше Императорское Величество, – в ответ на прямой вопрос склонил перед императрицей голову капитан первого ранга Иванов, – прошу меня простить, но это моя вина. По линии Службы Имперской Безопасности была получена информация о том, что одновременно с мятежом Владимировичей наши заклятые друзья англичане готовятся инспирировать волнения в Великом Княжестве Финляндском с целью отторжения этого территориального образования от Российской империи. Убийство графа Бобрикова случилось совсем недавно, и, так как за него никто не понес ответственности, у господ финских националистов могло от безнаказанности снести крышу. В момент присяги Вашему Императорскому Величеству был вполне возможен отказ от нее финского чиновничества с последующим призывом к общему неповиновению и даже вооруженному мятежу. Князь Оболенский, сменивший покойного графа Бобрикова на должности исполняющего обязанности финляндского генерал-губернатора, в деле противостояния смуте – это даже меньше чем ничто, и потому мы с капитаном Мартыновым пришли к выводу, что отречение по Великому княжеству Финляндскому было бы неплохо немного задержать. Случилось это уже после того, как вы все покинули Цусиму, а следовательно, оказались вне пределов надежной шифрованной связи, так что без разглашения сути вопроса на весь свет не было никакой возможности поставить в известность о таком ходе вас с Павлом Павловичем. Тогда я подумал, что если это будет необходимо, отречение от трона Великого Княжества Финляндского можно произвести и позже, в любое удобное для вас время… И наоборот – если в случает отречения Николая Александровича от трона в Великом Княжестве начнутся волнения, а сенат и секретариат (парламент и правительство) откажутся присягать вам – например, на том основании, что вы женщина, – то отменить Манифест об отречении будет уже невозможно, да и бесполезно. Результат оказался налицо: никаких волнений в Гельсингфорсе при вашем воцарении не произошло, ибо для того не было удобного момента…
В полной тишине императрица выслушала покаянную речь капитана первого ранга Иванова, потом внимательным взглядом посмотрела сначала на него, потом на своего брата.
– Павел Павлович, – спросила она у своего канцлера, – а у вас какое мнение по данному вопросу?
– С этим несуразным полунезависимым государством, – ответил Одинцов, – все равно требовалось что-нибудь сделать: или отпустить совсем, или непосредственно присоединить к территории Российской Империи. Отпускать – это значит разбрасываться Кемскими волостями, что совершенно неприемлемо. В то же время попытка присоединения может вызвать возмущение у местной элиты и вспышку насилия со стороны финских националистов, которые пока находятся за кадром местной политики. Для открытого возмущения им нужен только повод. Насколько я понимаю, действия каперанга Иванова дезориентировали этих людей, которые не могут теперь привязать свое выступление к смене верховной власти. В нашем будущем времени, несмотря на так расхваливаемую либералами представительную демократию (а может, и благодаря ей), нередки мятежи, приуроченные к моменту смены власти, когда уходящий президент или премьер уже превращается в отработанный материал, а идущий ему на смену еще не принял на себя все полномочия. Будьте уверены, что вероятность мятежа в случае отречения Николая Александровича от короны Великого Княжества Финляндского так же высока, как и десять дней назад. Лидеры сепаратистов в любом случае сделают все, чтобы сорвать процесс передачи власти и учинить мятеж…
– Так, значит, – спросила Ольга, – вы, Павел Павлович, одобряете то, что сделал господин Иванов?
– Я не то чтобы одобряю, – честно ответил Одинцов, – я просто не вижу иного выхода, если, конечно, сразу после завершения русско-японской войны мы не хотим устроить еще и русско-финскую, то есть подавление националистического мятежа, с кровавым исходом…
– Очень хорошо, Павел Павлович, – сказала Ольга, – по правде говоря, все это весьма и весьма кстати. Мы давно думали о том, что наш брат, по доброй воле оставивший нам престол, нуждается в каком-нибудь удельном столе для кормления. Бывший Всероссийский Император ни в коем случае не должен превращаться в обычного обывателя. Это совершенно исключено. Думаю, что мы вполне можем сохранить за нашим братом должность и титул Великого Князя Финляндского с тем, чтобы после его смерти финский престол перешел к его старшей дочери – при условии, что после вступления в брачный возраст девушка выйдет замуж за подданного Российской Империи. Брат, готов ли ты принести мне, то есть нам, вассальную присягу за себя и свое потомство?
– Да, сестра, – произнес экс-император Николай, подходя к императрице и вставая перед ней на одно колено, – за себя и своих детей я клянусь, что буду служить тебе верой и правдой.
– Встань, брат, – сказала Ольга, беря руки экс-императора в свои ладони, – я принимаю твою клятву. Господин Иванов, проявив такую предусмотрительность, вы поступили совершенно правильно, поэтому мне не за что вас прощать. Надеюсь, что вы и дальше будете состоять при особе моего брата, чтобы подавать ему верные и своевременные советы. Пусть Великое Княжество Финляндское по размеру значительно меньше, чем Российская Империя, но я думаю, что править им будет даже сложнее…
– Сестра, – неожиданно сказал Николай, который выглядел несколько смущенным, – у меня есть к тебе одна просьба…
– Я догадываюсь, – кивнула Ольга, улыбнувшись одними глазами. – Ты хочешь, чтобы я разрешила твой брак с госпожой Лисовой?
– Да, – подтвердил экс-император, – хочу! Алла Викторовна – добрая, красивая, добропорядочная женщина, которая сможет стать для меня достойной спутницей жизни, а моим дочерям второй матерью. Она уже подружилась с моими девочками, и теперь они в ней просто души не чают. Конечно, ее происхождение не совсем соответствует остальным ее достоинствам, но я надеюсь, что ты будешь выше этого. В конце концов, я теперь уже не император Российской империи, а она – ученая, доктор технических наук, а не актриса и не приказчица в дамском магазине[9]…
– Происхождение ничто, – хмыкнула Ольга, – зато душа все! За заслуги перед Империей в деле продвижения новых технологий и пополнения казны я жалую госпожу Лисовую графским титулом и даю вам разрешение на брак. Dixi! Желаю тебе, Ники, счастья в личной жизни, любви и благополучия, а твоей будущей супруге стойкости и мужества.
Императрица усмехнулась и добавила:
– Знаешь, Ники, я знакома с Аллой Викторовной гораздо дольше, чем ты, и уверена, что лучшей жены тебе не найти. С нею ты всегда будешь любим и обихожен, что бы ни происходило; и именно она, а не ты, будет той каменной стеной, которая отделяет вашу семью от жизненных невзгод. Но это еще далеко не все. Также я уверена, что пройдет совсем немного времени – и несчастные чухонцы будут скрестись у меня под дверью, умоляя, чтобы я взяла Финляндию под свое прямое покровительство и избавила их от Рыжей Акулы. Но я этого никогда не сделаю, в том числе и потому, что Алла Викторовна – это их Божье наказание, которое им следует перетерпеть. В противном случае, если у тебя, твоей жены или у твоих девочек с головы упадет хоть один волос – я обещаю, что положу это землю пусту, а всех чухонцев переселю в самую глубокую Сибирь к их дальним родичам остякам и вогулам. Пусть ведут себя прилично и трепещут. Я настолько свирепа, что иногда сама себя боюсь. Ну а если серьезно, то больше доверяй своей супруге. По большей части она знает, что делает и все, за что она берется, получается очень хорошо. Также слушай советов господина Иванова – он поможет тебе там, где окажется бессильно женская хитрость и изощренный ум твоей жены. Великое княжество Финляндское – это очень тяжелый участок работы, но думаю, что втроем вы с ним справитесь.
[Тогда же и там же. Коммерческий директор АОЗТ «Белый Медведь» д.т.н. Лисовая Алла Викторовна.]
Итак, я теперь графиня. Вот так просто, по велению императрицы Ольги, пожелавшей наградить меня за успехи, я приобрела графский титул – то есть выбралась из простолюдинок в аристократки… Странно мне как-то и неуютно быть в этом титуле, хотя это, наверное, только с непривычки. Или нет… Если задуматься с высоты самосознания человека третьего тысячелетия, так получается, что все эти титулы – вздор. Любому моему современнику ясно, что именно разделения людей на сорта создает и поддерживает неравенство, то есть несправедливость. Получается, что я как простой человек не имею такой ценности, как человек с титулом, несмотря на все мои качества и заслуги… Да, неправильно это. Но невозможно не признать, что здесь, в начале двадцатого века, без этого никак не обойтись. ПОКА не обойтись. А потом… потом, мне кажется, в этом плане что-нибудь изменится. Потому что мои современники, среди которых и Одинцов, и Иванов, и прочие – воспитаны в тех же традициях, что и я, и мыслят теми же категориями. А пока буду повторять себе, что я отныне «графиня Лисовая», преодолевая неприятие и желание расхохотаться. Но местные все эти игры воспринимают всерьез, и это надо учитывать.
Вообще сегодняшняя встреча с императрицей оставила во мне сильные впечатления. Я смотрела на Ольгу – и не узнавала ее. Куда девалась та робкая девочка, с которой мне довелось общаться на Элиотах? Тогда она была такой удивленной, растерянной, старательно ищущей себя на руинах прежней жизни… Сегодня нас встретила уверенная в себе молодая женщина – саркастичная, здравомыслящая, отважная и решительная. Одним словом, второе издание императрицы Екатерины Великой. Изменилось в ней все: осанка, поворот головы, жесты рук, выражение глаз. Удивительно преобразилось ее лицо. Теперь оно выражало поистине царское достоинство и властность, мудрость и авторитет. При взгляде на нее становилось понятно, что теперь Российская Империя в надежных руках. А уж Канцлер Одинцов не даст свернуть с намеченного курса… Я знаю Павла Павловича уже давно, наверное, лет пять – и убеждена, что он с легкостью справится со своей канцлерской работой. Он как будто нашел свое место, специально устроенное прямо для него, чтобы собрать вокруг себя единомышленников (Ольгу, Михаила, полковника Новикова и других) и возглавить их для того, чтобы хоть в этом мире Россия стала воистину великой мировой державой.
Впрочем, и я скоро тоже стану уже Великой княгиней Финляндской – а это покруче, чем графиня, так-то… Я стану кем-то вроде королевы, наполовину самовластной государыней. Буду управлять целой страной… Вместе с мужем, разумеется; ну да Николай не особо-то увлекается процессом правления, так что весь груз ответственности ляжет на мои хрупкие плечи… Впрочем, это я ерничаю. Плечи у меня отнюдь не слабые, я как раз как та русская баба, которая свернет горы, остановит на скаку слона и оторвет ему хобот. Не зря же за остроту и быстроту мышления, а также за решительность действий меня прозвали Рыжей Акулой. Собственно, в рисующейся перспективе меня больше всего смущают титулы… Что же касается моей будущей «королевской» должности, то тут я в себе уверена. Хотя Ольга, уже неплохо освоившая «нашу» терминологию, сказала, что Финляндия – это «очень сложный участок работы», я думаю, что эта задача мне по плечу. С директорским постом справилась – ну и это мне под силу. Думаю, что смогу найти ту грань, что отделяет жесткость и справедливость от деспотичности. Правда, каждого об этих понятиях свое представление, но я уверена, что сумею не перегнуть палку… Тем более что мне в помощь будет и авторитет Николая, и стоящая за его спиной огромная Российская Империя, и вся наша рать пришельцев из будущего, которая, несомненно, придет на помощь, если вдруг дела наши станут складываться не лучшим образом.
Ну а вообще, если мысленно проследить весь тот путь, что я прошла с момента попадания в этот мир, то от такой головокружительной «карьеры» просто приходишь в шок. Нет, конечно же, все логично и правильно, но поражает то, кем я была ТАМ, и кем стала ЗДЕСЬ… Я не о титулах. Я о внутреннем преображении – а все остальное именно из этого и проистекает. Алла Лисовая пять месяцев назад и она же сейчас – это две разные женщины, и с этим приходится смириться. И вообще, даже страшно подумать, кем я стану через два-три года, или, к примеру, лет через десять. Быть может, тогда меня перестанут смущать мои дурацкие титулы – как те, которые я заработала лично, так и те, что мне принесет замужество за Николаем. Ведь, выходя «в город», ношу же я местные ужасно неудобные дамские одежды, несмотря на то, что прежде при одном виде этой архаики меня разбирал смех. Вот так и с титулами. Как говорили древние: если собрался поехать в Рим, то веди себя как римлянин.
Ну а еще я по-сумасшедшему счастлива, и с трудом это скрываю. Правда, сегодня мне показалось, что Ольга догадывается о том, что произошло между мной и Николаем… Ну да это ничего. Одно я знаю точно – «неудобных» вопросов мне никто задавать не будет. Здесь это не принято; а еще мы с Николаем взрослые люди, которым не нужно читать нотации о нравственности. Правда, еще остается его мамаша Вдовствующая императрица Мария Федоровна – а это еще та мегера, репутация у которой ничуть не лучше моей. В местном обществе ее за глаза зовут Гневной, а это значит, что однажды мы схлестнемся как бы в борьбе за ее сына. Она меня старательно не замечает, а я избегаю таких мест, где могу столкнуться с этой женщиной. Мне очень хорошо, и не стоит портить это бескрайнее счастье какими-нибудь скандалами и конфликтами.
Правда, эйфории я предаюсь лишь в те редкие моменты, когда меня никто не видит. Только тогда я могу позволить себе глупо и мечтательно улыбаться… Потому что ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты нашла «своего» мужчину. И совершенно неважно, кто он – князь, император, художник или водопроводчик, беден он или богат, знатен или безроден. Любовь! Если она настоящая, она не смотрит на такие мелочи…
[7 августа 1904 года, 12:15. Санкт-Петербург, Зимний дворец, кабинет Канцлера Российской Империи
Директор департамента окладных сборов Министерства Финансов Николай Николаевич Кутлер[10].]
После случившегося недавно дворцового переворота жить в Петербурге для интеллигентного человека становилось просто страшно. Гильотины на площадях еще не стояли и фонарные столбы использовались только по прямому назначению, но аресты непосредственных участников гвардейского мятежа и всех причастных к заговору Владимировичей шли полным ходом. Одетые в черные мундиры сотрудники госбезопасности заходили в дома или хватали людей прямо на улицах, после чего черные кареты отвозили тех в Петропавловскую крепость – надо полагать, для пыток и последующих казней. Особенно страшные слухи ходили о торчавшей над крепостными стенами дымовой трубе, время от времени принимавшейся извергать из себя жирный черный дым. Говорили, что гвардейцы, вышедшие к Николаевскому вокзалу, восстали как раз против тирании имперской безопасности, арестовывавшей людей по малейшему подозрению в причастности к финансированию террористической деятельности.
Николай Николаевич Кутлер был как раз человеком прогрессивных либеральных взглядов и категорически не одобрял любой диктатуры, с какой бы стороны она ни исходила. И вдруг этим утром через фельдкурьера он получает оформленное по всем правилам вызов-приглашение в Зимний дворец на аудиенцию к канцлеру Одинцову. По правде говоря, новоявленного диктатора, стоявшего за троном неопытной молоденькой девчонки-императрицы, Николай Николаевич еще ни разу лично не видел, но воображал себе самое страшное. Говорят, иные и вовсе обмирали под взглядом этого человека, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Впрочем, никакой вины перед Государем, или, точнее, Государыней и Отечеством господин Кутлер не чувствовал, а потому шел на эту встречу без особого мандража. Да и идти-то там было примерно полторы версты или треть часа неспешным шагом. Сначала следовало выйти из Николаевского дворца (в котором и располагался Департамент Окладных Сборов) на Галерную улицу, потом, свернув к Неве по Замятину переулку, выйти на набережную и пройти мимо Сенатской площади и Адмиралтейства к Зимнему дворцу. А потом – всего-то делов – показываешь часовому на входе приглашение как пропуск, и дальше местные дворцовые аборигены доведут тебя до места.
Вроде бы просто, но для некоторых дорога к канцлеру может быть равна пути на Голгофу. Вот так пару дней назад сходил в Зимний дворец господин Коковцов; после разговора с канцлером он не отправился обратно на службу (главное здание Министерства Финансов располагалось там же, на Дворцовой площади) и не пошел домой, на квартиру, а в черной арестантской карете был доставлен в Петропавловскую крепость. А там, понятно что – «оставь надежды всяк сюда входящий». Войти внутрь легко, а вот выйти обратно куда тяжелее. Впрочем, кому, как не непосредственному подчиненному министра финансов, было не знать, в чем и насколько грешны как господин Витте (который первым очутился в Петропавловских казематах), так и его товарищ (заместитель) и последующий преемник господин Коковцов…
У Николая Николаевича почему-то была уверенность, что с ним самим во время визита к канцлеру ничего страшного не произойдет. У него-то в Департаменте окладных сборов полный порядок, да и не будет целый канцлер вызывать столь мелкого чиновника для разноса, ибо для этих целей существует министр. И неважно, что эта должность пока вакантна. Вот как назначат нового министра финансов – так тот и начнет все переставлять по своему вкусу; и хорошо, если перемены коснутся только мебели в министерском кабинете…
Так и вышло. Часовой, едва увидев карточку-приглашение, скользнул взглядом по какому-то списку, и после этого вызвал по телефону дежурного слугу, который и сопроводил господина Кутлера к двери канцлерского кабинета. Ждать под дверью тоже не пришлось. Николаю Николаевичу почему-то вспомнилось, что пресловутый Аракчеев тоже был сволочь и гад, только люди у него аудиенции не ждали. Не имел он такой привычки – морить посетителей в приемной только ради своего самоудовлетворения. Вот господин Одинцов тоже велел пропустить его, Кутлера, немедля, а не помариновал пару часиков в коридоре под стенкой…
Вот за слугой с обратной стороны закрывается дверь, а канцлер Одинцов внимательно смотрит на визитера.
– Здравствуйте Ваше Высокопревосходительство, – с замиранием в голосе говорит Кутлер, – вот, прибыл согласно вашему распоряжению.
– Здравствуйте, Николай Николаевич, – отвечает ему канцлер, – очень рад вас видеть. Дмитрий Иванович, я имею в виду Менделеев, очень хорошо об вас отзывался, как об исполнительном, аккуратном и честном чиновнике по финансовой части… И не он один. А еще один наш общий знакомец отрекомендовал вас как человека, который при любом государе будет служить только России, и больше никому. И именно это свойство, вкупе с прочими качествами вашей личности, делает вас незаменимым человеком для решения важнейшей задачи государственного масштаба.
В ответ – изумленная пауза длиною в несколько секунд, и наконец господин Кутлер, растерянно моргая, пробормотал:
– Ваше Высокопревосходительство, к чему вы это говорите, я вас не понимаю…
– Да вы расслабьтесь, Николай Николаевич, и садитесь вон на тот стул, – сказал Одинцов. – Дело в том, что Российской Империи необходим новый министр финансов вместо господина Коковцова, который оказался замешан во многих нехороших делах. И даже если ему удастся выпутаться из предъявленных обвинений, мы все равно не сможем доверять этому человеку, так как расходимся с ним по фундаментальному вопросу: Россия должна служить капиталу или капитал России. Мы придерживаемся мнения, что именно капитал должен служить развитию нашей страны, а господин Коковцов исповедует противоположную точку зрения – и этот факт делает его кандидатуру неприемлемой для занятия одной из важнейших правительственных должностей.
– Ваше Высокопревосходительство… – тихо произнес Кутлер, неловко садясь на указанное место; от волнения он даже вспотел. – Так вы, значит… если я правильно понял… хотите назначить министром финансов именно меня?
– Да, именно Вас, Николай Николаевич, – ответил канцлер, – и перестаньте называть меня Высокопревосходительством. У меня, в конце концов, есть имя-отчество, и не притворяйтесь, что вы их запамятовали.
– Хорошо, Павел Павлович, – сказал Кутлер утирая лоб большим клетчатым платком, извлеченным из кармана, – я вас понял. И все равно это для меня слишком уж неожиданно. Ведь я всего лишь директор департамента в означенном Министерстве Финансов, и даже еще ни разу не занимал должность министра…
– Сейчас, Николай Николаевич, – сказал Одинцов, – когда Российская Империя ждет от вас самоотверженной и тщательной работы, совсем не время отсиживаться на тихой и спокойной должности. Справитесь с поставленной задачей – и ваше будущее на многие годы вперед, а может быть, и до самой смерти, станет ясным и безоблачным. Не справитесь – ничего страшного, не все сразу; мы понимаем, что у вас нет опыта для работы на министерском посту. И только одного мы можем не простить – предательства Отечества или прямого обмана. Ну что, Николай Николаевич, надеюсь, вы согласны?
– Да, Павел Павлович, – произнес Кутлер, решительно кивая и выпрямляя спину, – я почти согласен. Но сперва расскажите подробнее – в чем именно вы не сошлись с господином Коковцовым и что я должен исправить? А то ведь вы можете не сойтись мнениями уже со мной, ведь вместе с означенным господином я работаю в министерстве финансов уже десть лет…
– В первую очередь, – сказал Одинцов, – мы не сошлись с господином Коковцовым и его предшественником и начальником Витте в оценке роли золотого стандарта в развитии экономики России. Мы считаем, что обязательное стопроцентное покрытие рубля золотом тормозит развитие российской промышленности и торговли, а господин Коковцов считает, что, наоборот, ускоряет.
– Ну, как бы вам сказать, Павел Павлович… – задумчиво ответил Кутлер. – Я, как и господин Коковцов, тоже считаю, что возможность разменивать российские рубли на золото в неограниченном количестве ускоряет промышленное развитие России, ибо позволяет зарубежным промышленникам и предпринимателям вкладываться в наши предприятия, а также облегчает международную торговлю…
– Это только с одной стороны, – возразил Одинцов, – а с другой стороны, требование стопроцентного золотого покрытия валюты сжимает денежную массу, из-за нехватки денег затрудняет расчеты внутри страны и ограничивает рост части экономики, рассчитанной на внутреннее потребление. Золотой рубль выгоден тем предпринимателям, которые вывозят из России хлеб и необработанное сырье, ввозят готовые товары, а также иностранным инвесторам, устроившим тут заводы с целью воспользоваться дешевой рабочей силой и желающим по мере получения прибыли репатриировать ее по месту своего постоянного проживания. Зато промышленникам, нацеленным на внутренний рынок, и государству золотой рубль невыгоден. Дело в том, что совокупная сумма производимых для внутреннего потребления товаров и оказываемых услуг, разделенная на среднегодовую оборачиваемость рубля, тоже является средством для обеспечения денежной массы, из чего следует, что каждый золотой рубль, оборачивающийся внутри страны, имеет двойное, а быть может, даже и тройное обеспечение. Один раз он обеспечен золотом, и еще один или два раза – товарами и услугами. Цель нашего правительства – быстрый промышленный и сельскохозяйственный рост, но количество золота в обороте просто невозможно увеличивать теми же темпами, какими может расти количество выпускаемых товаров. Простейшая же задачка. Если количество денег в экономической системе остается неизменным, а количество товаров быстро растет, то без резкого увеличения скорости денежного оборота мы будем наблюдать дефляцию, то есть падение цен на выпускаемые товары, что вызовет убытки производителей, приводящие к их разорению. Обойти это условие можно только в том случае, если годовое положительное сальдо внешней торговли будет превосходить годовой же прирост внутреннего потребления. – Одинцов сделал паузу и, внимательно глядя на глубоко задумавшегося собеседника, спросил: – Ну как, Николай Николаевич, возможна такая ситуация в нашей экономике в обозримом будущем или нет?
Кутлер встрепенулся и отрицательно покачал головой.
– Пожалуй, нет, Павел Павлович, – сказал он, разводя руками. – Сальдо внешней торговли, насколько я понимаю, у нас пока отрицательное… Вывозятся дешевые хлеб, необработанный лес и немного пушнина, не имеющая решающего значения, а ввозятся дорогие товары машинной выделки и станки, в которых имеется большая потребность. Откуда же при таких условиях взяться положительному сальдо? И так уже некоторые кричат, имея в виду хлеб: «недоедим, но вывезем». Как будто это им придется недоедать – при том, что то тут, то там мужики и так уже голодают…
Одинцов кивнул.
– Вот именно, Николай Николаевич, – сказал он, – из-за отрицательного сальдо внешней торговли, которое невозможно исправить по указанной мною выше причине, министерство финансов вынуждено либо сокращать денежную массу на объем утекшего за рубеж золота, либо брать в том же золоте стабилизационные кредиты. В одном случае это грозит кризисом неплатежей, в другом – кабалой у международных банковских домов, в частности Ротшильдов, ибо эти кредиты невозвратные. Сначала господине Витте, а потом господин Коковцов набрали во Франции кредитов, и собирались брать еще, если бы за эти свои деяния не очутились в Петропавловке. Теперь перед новым министром финансов – то есть перед вами – стоит задача так отладить эмиссию рублевой массы, чтобы импортно-экспортные операции покрывались золотом, а внутренняя торговля – оборачиваемыми товарами отечественного производства. Над тем, чтобы эти товары в обороте имелись, будет работать наверняка уже известный вам Савва Морозов, недавно назначенный руководить новосозданным Министерством Экономического Развития. Необходимо так сбалансировать эмиссионную политику, акцизы, транспортные и таможенные тарифы, чтобы производить товары внутри России было выгодно, и чтобы наши местные промышленники были защищены от неоправданной конкуренции своих европейских коллег. Необходимо добиться максимальной скорости роста русской экономики, при этом сумев выпутать государство из тех долгов, в которые его втравили Витте и Коковцов. Задача понятна?
Кутлер кивнул.
– Не скажу, что это будет просто, – ответил он, – но я приложу для того все усилия. Сказать честно, к такому взгляду на золотой стандарт из нас никто еще не приходил…
– А то как же, Николай Николаевич, – сказал Одинцов, – при переходе от феодализма к капитализму во всем мире происходил переход от звонкой монеты к частично обеспеченным или совсем не обеспеченным золотом и серебром бумажным деньгам. Тут главное – не перегнуть палку и не вызвать перепроизводства бумажных денег, сиречь гиперинфляции… Ну вы меня поняли. Сейчас идите в свой департамент, сдавайте дела своему вице-директору, а завтра с утра отправляйтесь в министерство и приступайте к работе. Время не ждет.
