Александр Михайловский
Сорняки
И в лампе иссяк керосин.
Сквозь густую сорняковую поросль и непроходимую тьму меня несла только жажда расправы над татуированным беркутом. Из-за ожогов крапивой я уже не чувствовал ног, глаза заливало едким потом, а зуд от копошащихся под рубашкой насекомых начинал сводить с ума.
Он изначально мне не нравился! Шрамы эти с татуировками в виде кругов, а тут меня значит своими кругами решил запугать. Не мертвая же собака тут траву приминает, и не трехпалый ворюга привалы с добычей устраивает. Доберусь до него завтра! Где же их тут держат? Уж не в самой ли разваливающейся кирхе живет кучка сумасшедших, которые пользуются халатностью некоего хромого Сереги, чтобы сбегать по ночам и кошмарить других?!
Перед самым крыльцом я все же упал и напоролся рукой на подлый скрюченный гвоздь. Рана была глубокая и грязная, но из-за злости я не чувствовал боли. При входе в дом я машинально ударил по выключателю, щедро измазав его кровью. В доме очень кстати появился свет.
После перевязки раны заснулось очень быстро. Яростная злоба, переходящая в ненависть, заглушила собой все эти скрипы, стуки и шорохи. Единственное, что отвлекало – непривычное жужжание заработавшего холодильника.
III Шрам
Еще в полусне злость все сильнее питала желание высказаться. После пробуждения я уже не мог оставаться в постели. Голова тяжелела – тексту в ней становилось тесно.
Залпом выпив кружку здешней кофеподобной жижи, я, забыв о голоде, ране на руке и планах, несколько часов от начала до конца начисто выкладывал строками мозаику событий последних нескольких дней. К пяти вечера я закончил рукопись. Еды на обед снова не было.
Я наспех собрался в магазин, путь в который лежал через кирху, где виновных ожидала расправа. Разметая своим бойким топотом придорожную пыль, я все быстрее приближал неизбежное. Доберусь и до Сереги-надзирателя, и до этого психа, никакой ремиссии у него не будет, никакой реабилитации.
Во дворе кирхи никого не было. Неподалеку стоял заведенный микроавтобус с проржавевшим дном. Вокруг него бойко сновал хромой молодой парень с засученными рукавами и сигаретой в зубах. Я обратился к нему.
– Серега? – с несвойственной мне нахальностью бросил я.
– А, что такое?
– Уже уезжаете?
– Дак уж пять часов, психам домой пора, на ужин, лекарства и баиньки.
Он будто окатил меня холодной водой, в ушах зашумело, мне стало неуютно в собственном теле, по которому пронеслось несколько волн жгучих покалываний.
– Вы так каждый день?
– Ну по будням только. Не здесь же их оставлять. К пяти утра приезжаем, в пять вечера уезжаем. Поработают, нагуляются, устанут. Тихие потом на выходных, послушные – красота.
Я в удивленном ступоре попрощался с Хромым и задумчиво наблюдал, как он ковыляет к кабине и садится за руль. К окну микроавтобуса изнутри руками и лбом прислонился мой старый знакомый. На ладонях у него тоже были вытатуированы крупные черные окружности. В щель приоткрытого окна сквозь шум заведенного мотора он сказал мне “спасибо”. Автобус уехал, подняв за собой пыль грунтовой дороги. Я стоял в этом непроглядном облаке, и только когда оно осело, я вспомнил, что шел в магазин.
Солнце начинало садится, я был опустошен и ни о чем не думал. Рана на руке ныла вместе с крапивными ожогами. Вдруг раздался звонок. В трубке я услышал расслабленно-ироничный голос Михаила.