Александр Михайловский
Севастопольский блиц
В первую очередь они попали на вершину Сапун-горы, где укрепился первый пехотный легион. Там Сергей Сергеевич показал ему рослых мускулистых крепышей, меньшая часть из которых бдела на постах, а большая часть воинов спала, завернувшись в особые самоподогревающиеся плащи. Завтра будет новый день и, возможно, новый бой. Также ему показали пушки. Ничего с виду особенного, четырехфунтовки, как четырехфунтовки; но эти орудия были нарезными и казнозарядными, то есть для середины девятнадцатого века являлись последним писком моды в военном деле. Но даже пушки меркли перед выложенными в готовности к стрельбе ящиками со снарядами, удлиненными и обтекаемыми – так называемые «снаряды улучшенной аэродинамики». У Артанского князя действительно имелась отличная артиллерия, и, сидя тут, на вершине Сапун-горы, он являлся единственным хозяином положения в Севастополе и его окрестностях.
Потом, сделав всего один шаг, они перенеслись с Сапун-горы февраля 1855 года на нее же, но в 1606 году. Достаточно было одного только взгляда для того, чтобы понять, что мир тут уже совсем другой. Севастополя внизу не было и в помине, зато на поверхности вод Северной бухты, занимая их почти наполовину, плавало огромное морское чудище, издали напоминающее помесь дохлого кита с не менее дохлой черепахой. Серегин назвал это порождение мрака «Неумолимым» и сказал, что никакое это не чудовище, а просто порождение сумрачного гения мастеров одной далекой отсюда во времени пространстве звездной империи. Мол, когда его подобрали, он был хлам хламом, только на разделку, но теперь, когда этот корабль немного подшаманили, его боеготовность выросла с двух процентов примерно до сорока. Если такой натравить на Британию, то там выживут только крысы, а в соседней Франции не останется ни одного целого окошка; тем же, кто живет к англичанам поближе, и вовсе не поздоровится… Немного помолчав, Серегин добавил, что, конечно же, он не собирается применять такой ужас в середине девятнадцатого века – мол, не настолько уж люди там и провинились, чтобы пугать их до смерти эдакой громилой. Этот молоток предназначен для особо тяжелых случаев – в высших мирах, там, где наглость и жадность людей больше, чем их же желание жить.
Еще Серегин немного рассказал о том, как он разбирался со смутьянами, чуть было не пустившими в распыл Российское государство в начале семнадцатого века. Да уж, на что император Николай Павлович был тяжелый человек, до Серегина ему очень далеко. Смутьянов просто поубивали под корень или выслали в такие места Мироздания, откуда они никогда не сумеют вернуться в родной мир. И Александру Николаевичу совершенно не стоит переживать по поводу того, что Божий посланец попытается оттягать у него трон. Здесь хитрющие бояре надеялись привязать к Московскому государству царя со своим войском, на которое не надо тратиться из казны – а он от этого трона ловко увильнул, оставив интриганов ни с чем. Правит, мол, сейчас на Москве царь-заместитель, Михаил Скопин-Шуйский, который после трех лет отсутствия званого на царствование Серегина станет настоящим царем. Он и Артанским-то князем стал только потому, что там сменщика еще следовало найти и воспитать, и только потом передавать ему трон. И вообще, правильное воспитание царского наследника – вопрос для России крайне болезненный, но этот разговор (если дойдет до того дело) Серегин будет вести с самим государем-императором. А для князя Васильчикова это политика не его масштаба.
Там же, в мире Смуты, князя Васильчикова представили княгине Артанской, в девичестве Волконской. Если Серегин был князем в первом поколении, то княгиня была прирожденная, выросшая во дворцах и особняках. Но тоже, как ни странно, там, в своем мире, она служила в армии и носила звание штурм-капитана. Весьма милая оказалась дама, но Васильчиков поймал себя на мысли, что, хоть они с Елизаветой Дмитриевной и из одного круга, все же он бы не смог взять такую особу в жены и жить с ней, как это полагается по закону. Уж слишком она независимая и свободная, в первую очередь интересующаяся только полетами, и лишь потом мужем и сыном. Серегин к такому относится спокойно – видимо, у них там такое в порядке вещей, а вот он бы не смог. Не то воспитание. От возможности «по-быстрому» прокатиться в ближний космос князь Васильчиков со всей вежливостью отказался, после чего они с Серегиным и его свитой перенеслись в весенние степи Крыма того же года, где в ожидании приказа на выступление дислоцировался кавалерийский корпус артанской армии.
Вот тут-то князю Васильчикову и довелось нечаянно сронить челюсть на молодую степную траву. Этот кавалерийский корпус почти весь поголовно оказался бабским, причем бабы были нечеловеческого вида, рослые (на голову выше среднего обычного мужчины), мускулистые, длиннорукие и со странными острыми ушами, отличающими их от обычных людей. Вроде бы эта порода женщин специально была создана для войны, и именно поэтому из них комплектуются самые ударные войска. Еще бы: в сабельной схватке им, должно быть, нет равных, ибо благодаря длинным мускулистым рукам и тяжелым кавалерийским палашам их удары обладают непревзойденной сокрушающей силой. А еще Великий князь Серегин предупредил, что все воины в его армии, вне зависимости от пола, звания и возраста, имеют достоинство, приравненное к дворянскому, ибо носят мечи или кинжалы, которые являются как бы частью его собственного меча Бога Войны. Любой, кто задумает их обидеть или оскорбить, жестоко об этом пожалеет, ибо их клятва Верности носит обоюдный характер. Но это так, к слову, потому что князь Васильчиков, оценив стати этих баб и девиц, пришел к выводу, что они сами обидят неприятного им человека, а потом еще догонят и добавят (если будет за что).
Из мира Смуты они разом перепрыгнули – нет, не в Артанию, где в тот момент шел декабрь 562 года и смотреть в заснеженной степи было нечего (разве что на ревущие и переливающиеся всеми цветами радуги днепровские пороги), а прямо в мир Содома, на главную базу и штаб-квартиру воинства князя Серегина, никак не привязанную к Артанскому княжеству как к таковому. Вон там князю Васильчикову пришлось удивляться в очередной раз, ибо он никак не ожидал встречи с такими историческими личностями, как Велизарий и Прокопий Кесарийский. Потом ему показали парк танкового полка, заставленный находящейся в полной готовности боевой техникой, а также показали фонтан, являющийся источником магической мощи этого места.
Самым последним делом, уже перед возвращением домой, князя Васильчикова познакомили с худой и сухой как палка дамой в белых одеждах, которую Серегин представил как капитана медицинской службы Галину Петровну Максимову. Эта дама безапелляционно заявила Виктору Илларионовичу, что здесь и сейчас у них простаивает хорошо оборудованный госпиталь, ибо свои потери в этой войне меньше смешных, а от предыдущей все раненые уже вылечились. Поэтому раненых из Севастополя следует перевезти сюда для того, чтобы быстро и качественно вернуть в строй. Мол, мертвых не оживляем, а все остальное возможно. Немного подумав, князь Васильчиков согласился, ибо, когда он вошел в купальню, где стояли ванны, наполняемые волшебной водой, у него даже волосы зашевелились от ощущения обтекающей все тело силы. По крайней мере, раненым от этого вреда точно не будет, а польза может произойти великая.
И уже потом князя Васильчикова, полного впечатлений, вернули из мира Содома в родимые апартаменты… Вот теперь он, взявшись за перо, сможет написать подробнейший рапорт на высочайшее имя. При этом не стоит печалиться о том, что другие деятели отправят свои письма раньше. Великий князь Серегин обещал взять фельдкурьера вместе с готовым посланием, и, пока остальные будут месить пыль Российских дорог, доставить его вместе с конем прямо к дверям Зимнего дворца.
10 апреля (29 марта) 1855 год Р.Х., день второй, полдень. Севастополь, гошпиталь.
Главный хирург Николай Иванович Пирогов.
Я только успел позавтракать и уже собирался совершать обход, как в госпитале начался непривычный переполох. Я услышал топот по коридору, возбужденные разговоры… С чего бы это с утра пораньше? Необъявленное перемирие на линии осады продолжалось, господа коалиционеры хорошо выучили вчерашний урок и не желали, чтобы строгий учитель снова подверг их порке. Стало быть, новая партия раненых не ожидалась, гостей также сегодня не предвиделось… Но ведь явно же кто-то пожаловал – уж не благодетель ли наш Виктор Илларионович? Как-то не вовремя. Я совершаю обход в строго определенное время – это важно, и он, конечно же, об этом осведомлен… Ладно, кто бы это ни заявился – им придется подождать, пока я завершу необходимые дела. Но встретить-то их надо…
Я накинул халат и едва успел взяться за ручку двери, как та сама распахнулась и внутрь впорхнула Дашенька. Она была очень взволнована.
– Николай Иваныч! Там их высокоблагородие Виктор Илларионович пожаловали… Грозный…
– Ну так что же? – удивленно ответил я. – Он часто бывает здесь, что ты так беспокоишься? И вообще, что за переполох?
– Так ведь, Николай Иваныч, он там не один! – воскликнула девица. – С ним цельная комиссия…
– Поди-ка ж ты… – Я в недоумении покачал головой. – Комиссия, говоришь? Кто ж такие и откуда?
– Я не знаю, Николай Иваныч, я с ними еще не говаривала, – хлопая глазами, заговорила Даша, – я их в окно увидала. А там сейчас Наталья, медсестричка – встречает их, значит… Ох, Николай Иваныч…
Она прикрыла рот рукой и принялась качать головой, выражая крайнюю озабоченность.
– Что такое, Даша? – Я строго посмотрел на нее. – Говори уж толком – что за люди с князем Васильчиковым заявились? Ну, полно уж туману напускать!
– Ну так люди-то странные… – вполголоса заговорила она. – Будто бы ненашенские…
– Тьфу ты Господи! Да что значит ненашенские? Ты уж говори быстрей – чтоб знать мне примерно, к чему готовиться…
– Так непохожи они на обычных-то людей… – пролепетала Даша.
– Да как же так непохожи? – Я в недоумении развел руками. – Что ж, у них рога на голове или хвосты петушиные сзади приделаны?
– Хвостов нет, Николай Иваныч… – помотала головой Даша, – а вот все ж не такие они, как мы… Не знаю даже, как вам объяснить… Не такие, и все… А главный у них – такой… грозный. И с князем запросто, по-свойски, а Виктор Илларионыч-то и не серчает… Называет Сергеем Сергеевичем и вельми с ним ласков.
Да, и вправду странность… Флигель-адъютант[12] императора князь Васильчиков, с самого своего прибытия в Севастополь покровительствовавший нашему госпиталю – лицо очень важное, с ним ничего не мог сделать даже не любивший его бывший главнокомандующий князь Меншиков, и чтобы с ним по-свойски – это надо быть как минимум императорских кровей. Даже приятельствующий с ним адмирал Нахимов в разговоре соблюдает этикет, а то ведь тоже немаленький человек…
– Ладно, Дарьюшка… – со вздохом ласково сказал я, – ничего-то ты мне вразумительного сказать не можешь. Пойду сам посмотрю, что за таинственных гостей привел к нам добрейший Виктор Илларионович.
Я вышел, запер свой кабинет и в сопровождении Даши направился по коридору ко входу – туда, где уже собрался едва ли не весь персонал нашего гошпиталя.
Первое, что я отметил – это то, что гости терпеливо дожидались меня, не делая попыток самостоятельно пройти внутрь здания. Вместе с Виктором Илларионовичем они стояли перед входом в гошпиталь, окруженные небольшой толпой. В основном это был наши сестры милосердия, помогающие им сердобольные вдовы и прочие служители; поодаль наблюдалось несколько любопытствующих выздоравливающих. Что ж поделать – зрелищ тут мало, а на этих посетителей поглядеть явно стоило… Их было всего четверо. Даша, как оказалось, совершенно точно охарактеризовала их как «ненашенских». Именно это слово и пришло мне на ум при первом взгляде на них. Их одежда, манера двигаться и разговаривать, их прически и выражение лиц – все говорило о том, что люди эти прибыли очень издалека… но при этом в них проглядывало и что-то «нашенское», чисто русское… Будто люди, которые очень долго жили за границей, а потом решили снова вернуться в Россию. Кроме того, все они разговаривали именно на русском языке, правда, на очень странном русском языке, коротком и рубленом, к тому же изобилующем непонятными мне словечками явно иностранного происхождения.
Кто из этих четверых главный, я понял сразу. Это был коротко стриженый мужчина с жестким волевым лицом, одетый в буро-зеленую явно военную форму неизвестного мне покроя. По важному виду и по тому, как он держал себя с князем Васильчиковым, его можно было принять за иностранного генерала, прибывшего в наш город по служебным делам, если бы не погоны обыкновенного русского штабс-капитана на его плечах. Ни в какой другой армии мира, насколько я знаю, подобные знаки различия не используются. И в то же время, когда этот «штабс-капитан» стоял рядом с князем Васильчиковым, нельзя было так сразу понять, кто из них двоих главнее.
Также мое внимание привлекла присутствующая в этой компании женщина – чрезвычайно самоуверенная и важная; даже сквозь толстые стекла очков было заметно, какой пронзительный у нее взгляд. Одежда ее была не менее странна. Белый халат с развевающимися полами, накинутый поверх буро-зеленой, как бы не форменной одежды – такой же, как на «штабс-капитане», который уж точно был военным до мозга костей. Странное дело – на каком-то интуитивном уровне я почувствовал что-то родственное с ней… Словно она была моей коллегой. Но это же абсурд: женщин-хирургов не бывает! Как, впрочем, не бывает и женщин, одетых в военную форму – если, конечно, эти дамы и девицы не принадлежат к императорской фамилии и не одеты в машкерадные мундиры подшефных им полков… Впрочем, что-то мне подсказывало, что очень скоро мои представления о том, что бывает и чего не бывает, будут сильно поколеблены.
На фоне этих двоих третий член их компании, молодой мужчина кавказской наружности, одетый так же как дама в очках, выглядел почти нормально. Дело портил только этот его странный белый халат. Но вот та особа, которая стояла рядом с ним… Она вызвала у меня желание остановиться и протереть глаза. Это была очень низенькая, можно сказать, субтильная девушка, также в больших очках, одетая в неизменный для этой компании белый халат и шапочку – причем все это на ней сидело так, словно она – ребенок, нарядившийся для маскарада. Она действительно напоминала девочку, которая очень хочет быть похожей на кого-то из старших: например, вон на ту даму, которая о чем-то негромко разговаривает с Виктором Илларионовичем… Но ведь не может же быть, чтобы этот очень серьезный человек привел в наш госпиталь ребенка… Да уж, чудно!
Все эти соображения промелькнули в моей голове за одно мгновение, а потом князь Васильчиков, прокашлявшись, обратился ко мне:
– Утро доброе, Николай Иваныч… Принимай, так сказать, делегацию… Вот это – господин Серегин, Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский, можно сказать, наш новый союзник… Это – госпожа Максимова, Галина Петровна… это – господин Аласания, Петр Михайлович… а это…
Когда очередь дошла до маленькой девушки-девочки в белом халате, князь Васильчиков немного замялся, и тут эта особа сама подсказала ему, что говорить.
– А это пресветлая госпожа Лилия, собственной персоной, – нежным голоском произнесла она, сделав книксен, – прошу вас любить меня и жаловать.
И тут Даша, вынырнув из-за моей спины, обомлела и тихо воскликнула:
– Да ведь это же она, Николай Иваныч… Та самая девочка-целительница! А…
В этот момент госпожа Лилия бросила на Дашу всего один пристальный взгляд из-под стекол очков – и та осеклась и покраснела.
– Вот так-то лучше, – без всякого шутовства негромко сказала девушка-девочка, подходя прямо ко мне, – не надо нам тут лишнего шума. И так мой приемный папочка вчера тут так пошумел, что французы с англичанами еще неделю икать будут. И не удивляйтесь, Николай Иванович, вчера это действительно была я. – Она мило, но как-то холодно улыбнулась мне и похлопала ресницами. – Помогла кому смогла – на быструю руку, без самого необходимого… – Тут она нахмурилась и тон ее слегка изменился. – Пришла в ужас от условий, Асклепий вас побери… И вот сегодня привела к вам Галину Петровну – разбираться, как вы дошли до жизни такой. Скажу вам как коллега коллеге: для нынешних времен у вас чуть ли не образцовое лечебное заведение, а вообще ужас-ужас-ужас. Пылища, грязища, микробы по палатам стадами ходят.
Только тут я подумал, что, первое мое впечатление, пожалуй, было обманчивым. Машкерадом тут является облик девушки-девочки, а вот то, что сидит у этой «девицы» внутри, пожалуй, будет постарше меня самого. И вообще – чтобы вести серьезный разговор, следует разогнать любопытных и остаться с гостями наедине.
– А ну-ка все разошлись по своим местам! – велел я подчиненным. – А то собрались как на базаре. А вы, больные, живо по палатам! Нечего тут любопытничать, и без вас справимся!
Как по мановению волшебной палочки, толпа вокруг нас рассосалась.
– И кто же вы такая на самом деле, пресветлая госпожа Лилия? – тихо спросил я у странной девушки-девочки, когда наши кумушки-медсестры и сердобольные вдовицы отошли за пределы слышимости. – Неужели вы ангел, ниспосланный нам, грешным, для вразумления и поучения?
– Я отнюдь не ангел, милейший Николай Иванович! – насмешливо хмыкнула та, блеснув стеклами огромных очков. – Я Лилия, дочь Афродиты, богиня первой юношеской любви и по совместительству – ваша коллега-доктор! Возня с телячьими отроческими чувствами для меня обязанность, а медицина – любимое дело, как говорят англичане, «хобби».
Все это было сказано с таким серьезным видом, что у меня не возникло никакого желания рассмеяться над шуткою про «богиню». А так я лишь слегка улыбнулся, весьма озадаченный тем, что они все, включая и Васильчикова, вели себя так, словно эта Лилия сказала совершенно очевидную вещь.
Тем временем Лилия вздохнула и продолжила:
– К сожалению, даже боги не могут делать всего что захотят, а вынуждены выполнять предписанное судьбой. И не смотрите вы на меня так, как Пан на новые ворота – лет мне так с тысячу или поболее; а все оттого, что родилась я тогда, когда дядюшка уже отправил наше семейство в изгнание, а потому у вас тут, в верхних мирах, почти не известна. И не обращайте внимания на мой внешний вид, просто моя должность на Олимпе требует, чтобы богиня подростковой любви выглядела как нечто среднее между девушкой и девочкой. И не берите в голову всякие глупости – зла, как бывший папенька, я не творю, разврат, как маменька, не проповедую, дядюшка, в отличие от всего прочего семейства, меня любит, так что воспринимайте меня такой, какая я есть…
Преодолевая растерянность, я все же счел своим долгом сказать этой маленькой «богине»:
– Должен признать, госпожа Лилия, что после вашего визита многим нашим раненым изрядно полегчало, а некоторые и вовсе будто вернулись с того света… Это очень похоже на чудо… И мои пациенты желают снова вас увидеть…
– Ну и чудненько! – звонко сказала «богиня», радостно похлопав в ладоши (ну снова чисто дитя, как будто только что не разговаривала со мной подобно взрослой умудренной даме). – Хотели – и вот я снова тут! Только теперь, уважаемый Николай Иваныч, мой визит вполне официальный, в составе компетентной комиссии, и мы не ограничимся наложением рук; мы, любезный доктор, осмотрим, с вашего позволения, этот госпиталь на предмет того, что тут можно улучшить, что изменить, а что и необходимо искоренить… Словом, показывайте нам, что тут у вас есть… А мы уж, не извольте беспокоиться, поможем вам навести тут идеальный порядок…
Сказать, что я был ошарашен столь дерзкой и совсем не характерной для ребенка речью – значит ничего не сказать. Это что же?! Эта, с позволения сказать, богиня подростковой любви будет отдавать распоряжения мне, заведующему военным госпиталем?! Да что она вообще понимает в медицине? Мало иметь особый талант и так называемую «легкую руку», к ним необходимо обладать систематическим медицинским образованием, в противном случае она не доктор, а лишь действующий по наитию знахарь…
В замешательстве, на мгновение утратив дар речи, я поднял глаза на господина Серегина, который, несомненно, являлся самым главным начальником.
– Да вы не обижайтесь, Николай Иванович, юношеский максимализм, который так и прет из нашей Лилии – это издержки ее видимого возраста! – добродушно сказал он, одновременно строго посмотрев на «богиню». – Простите, ради Бога. Она иногда путает свои ипостаси, но это не со зла. Что, однако, ее не оправдывает. Лилия! – обратился он к ней. – Немедленно извинись перед доктором Пироговым! То, что тебе было дано от рождения в виде особого таланта, доктор постигал упорной учебой, и не всегда его учили истинам, попадались в учебном материале и заблуждения. Но он в них не виновен. Важно то, что он своей деятельностью опроверг множество таких заблуждений и уже собственных учеников учил более правильным вещам, чем учили его. И если он чего-то еще не знает, то в этом его беда, а не вина, и мы эту беду должны исправить. Понятно?
– Простите меня великодушно, доктор… – Лилия с покаянным видом подошла ко мне и склонила голову. – Я была не права… Я не подумала, что могу вас обидеть… Пусть я и богиня, но я не совершенна. Совершенен только дядюшка, вы еще зовете его Всевышним и Творцом…
И в этот момент ее громадные очки соскочили с кончика носа, упали на пол и разбились вдребезги. Лилия подняла с пола пустую оправу, осмотрела со всех сторон и со вздохом снова нацепила на нос, а потом, присев на корточки, поводила рукой над разлетевшимися по полу осколками – и, что за диво? – кусочки стекла поднялись в воздух маленьким вихорьком и заполнили предназначенное для стекол место в оправе. Раздался легкий щелчок – и вот уже мельчайшие осколки будто срослись меж собой, снова образовав стекла очков! Что за фокус?! Или не фокус?!
– Да что же, черт побери, происходит? – пробормотал я. – Я отказываюсь что-либо понимать… Даша! Скажи – ты что-нибудь понимаешь? Что это было? Фокус, да?!
Верная Даша тут же очутилась около меня и, успокаивающе гладя по руке, сказала:
– Николай Иваныч, миленький, не волнуйтесь! Давайте сперва послушайте, что вам скажут эти господа…
Слово взял господин Серегин.
– Дорогой Николай Иванович! – негромко заговорил он. – Еще раз приношу извинения за доставленные вам неприятные минуты; это моя вина, мне следовало сразу пояснить, кто мы и откуда и с какой целью мы посетили ваш госпиталь. Должен сказать, что все мы, так же как и вы сами, русские люди, только происходим из другого мира, опережающего ваш на полторы сотни лет с гаком. Там у нас и вы, и эта война давно же стали историей, одной из болевых ее точек, которая до сих пор саднит в нашей душе. И вот когда Господь дал нам возможность вернуться и, пройдя с армией через века, исправить самые тяжкие ошибки, мы с радость согласились – и вот мы конно, людно и оружно, здесь, где коалиция европейских держав объявила войну России. Все, что касается войны, стратегии, политики и прочего, мы посредством участия Виктора Илларионовича уже передали на рассмотрение государю-императору, но при этом мы никак не можем не коснуться вещей в общем-то, не главных, но таких, от которых зависят жизни тысяч и миллионов людей…
– Ой, Господи! – вздохнула вцепившаяся в мой локоть Дарья, – страсти-то какие, Николай Иваныч!
А мне и верилось и не верилось. Вроде и похоже было, а вроде и брали меня сомнения. С другой стороны, разве не побили наши гости-союзники англичан и французов, да так, что те и привстать сейчас не могут? Побили, да еще как! Заходившие ко мне в гошпиталь знакомцы из числа офицеров рассказывали, как вверх по склону Сапун-горы уходили блистающие новеньким оружием полки, а обратно уже никто не возвращался. Все остались там, побитые небольшим вроде бы отрядом, укрепившимся на вершине горы. Но все же… сомнительно. Медицина – это вовсе не военное дело…
– Сергей Сергеевич, – сказал я, – мне пока непонятно, какую такую особую помощь вы нам собираетесь оказать, и в чем она может заключаться?
Но вместо Серегина заговорила госпожа Максимова. Мне, по правде говоря, было несколько неуютно общаться с ней. В наше время женщины занимаются только кухней, детьми и ходят в церковь, но, видимо, ТАМ им принадлежит как минимум полмира – настолько самоуверенным и авторитетным был весь ее вид.
– Как ваш коллега-врач, – безапелляционно заявила она мне, – могу вас заверить, что мы можем оказать очень существенную помощь в вашей работе. Должна сказать, что там, откуда мы родом, очень хорошо известно о ваших заслугах перед врачебной наукой. Вам удалось оставить о себе немеркнущую славу как о великом гении медицины, облагодетельствовавшем человечество многими полезными открытиями. И не только. Вы снискали репутацию честного и бескомпромиссного человека, пресекающего всяческий непорядок. Вы ничем ни разу не запятнали себя, Николай Иванович, и это вызывает к вам глубокое уважение. Но поскольку наша осведомленность в вопросе медицинской науки не идет ни в какое сравнение с вашей, позвольте помочь вам в вашем нелегком благородном труде – в деле спасения человеческих жизней…
Закончив эту фразу, госпожа Максимова непроизвольно закашлялась… Несмотря на излитые на мою голову дифирамбы, мне не понравилось то, каким тоном были сказаны все эти слова. Спасительница и благодетельница из двадцать первого века, если я правильно понял слова про сто пятьдесят лет с хвостиком, пришла учить нас, сирых и убогих, погрязших в дикости и невежестве девятнадцатого века… Да чем она лучше тех германских профессоров, которые, приезжая к нам, между делом поучают наших студентов об отсталости и общей дикости русского народа и в то же время не забывают считать свое немаленькое жалование, что они получают от той самой отсталой Российской Империи. Господин Серегин и та же Лилия показались мне гораздо честнее. Серегин борется с врагами России и старается сделать так, что бы их было как можно меньше, Лилия по-бабски жалеет раненых солдатиков и своими знахарско-колдовскими методами старается облегчить их положение… а вот госпожа Максимова, уверенная в своей исключительности – это вещь в себе, и, надо сказать пренеприятная вещь. Ведь когда я достиг определенного положения в науке, то думал, что больше никогда не услышу нудных нотаций в свой адрес, но сегодня во мне воскресли самые неприятные воспоминания студенческих времен…
И тут Лилия весело и озорно подмигнула мне левым глазом (и я догадался, что кашель у госпожи Максимовой не совсем естественного происхождения), а слово вместо своей временно недееспособной начальницы взял господин Аласания. Вот это был учтивый молодой человек.
– Уважаемый Николай Иванович, – сказал он, прижав ладонь к сердцу и отвесив в мою сторону легкий поклон, – я хоть и не ваш коллега-хирург, а обычный терапевт, но должен вам сказать, что в настоящий момент мир находится на пороге грандиозных открытий. Если в настоящее вам время никого особенно не волнует наличие микроорганизмов (в том числе патогенных и болезнетворных) в больницах и операционных, то уже через двадцать лет с этими незваными гостями медицинских учреждений будут беспощадно бороться. Помещения палат, операционных и даже коридоров, будут мыть хлорной и карболовой водой, перевязочные материалы и хирургические инструменты будут стерилизовать в автоклавах при высоких температурах и давлениях, а раны, места разрезов и кожу вокруг операционного поля будут обрабатывать спиртовыми растворами йода, бриллиантовой зелени, а также некоторых трав, которые замедляют размножение бактерий и при этом не опасны для человеческого организма. Думаю, что если мы посвятим вас в эти обыденные для нас и неизвестные для вас знания, то ваши пациенты от этого только выиграют.
– Хорошо, господа, – сказал я, – учиться новым знаниям никогда не вредно. Но позвольте узнать, каким образом вы все собираетесь организовать?
– Давайте сделаем так, – коротко сказал господин Серегин, сейчас мы обойдем ваш госпиталь и посмотрим, что необходимо сделать, чтобы условия в нем соответствовали хотя бы стандартам начала двадцатого века. Больше с первого раза сразу вряд ли получится. А пока у вас будут вестись все необходимые работы, мы предлагаем вам перевести раненых к нам, в так называемое Тридевятое Царство, расположенное в мире до начала времен. Разумеется, прежде чем вы примете такое решение, вам будет дана возможность осмотреть наш госпиталь и составить о нем свое мнение… Ну как, Николай Иванович? Вы согласны поводить нас по вашему госпиталю, показать операционные и решить, что необходимо сделать для того, чтобы улучшить сферу применения ваших величайших талантов?
После слов этого удивительного человека я совершенно успокоился и пришел в себя. У него, у этого Серегина, тоже был очевидный талант, заключавшийся в том, чтобы нравиться людям и убеждать их делать что-то что для их же пользы. Да и приглашение в их госпиталь в каком-то тридевятом Царстве не оставило меня равнодушным. Конечно же, мне было любопытно глянуть на то, как там у них поставлена медицина…
– Ну что ж, – сказал я, – собственно, помощь такого рода, как вы говорите, нам бы не помешала. Пойдемте за мной… Я вам все покажу.
И тут маленькая дерзкая богиня Лилия, о которой я уж и забыл, вдруг подала голос:
– Так вы меня прощаете, доктор?
Она сделала умильную мордашку и жалобно смотрела на меня. Даже думать не хотелось, что ей очень много лет и что она на самом деле не человек… точнее, не совсем человек. Ох ты ж Господи… Голова кругом, еще потом предстоит над всем этим поразмыслить… Впрочем, я больше не сердился на нее и сказал ей об этом, получив в ответ самую очаровательную улыбку и воздушный поцелуй.
Я вел «комиссию» по коридорам, попутно рассказывая об особенностях нашей работы. При этом я заметил, что госпожа Максимова как-то скептически кривит губы, разглядывая стены, потолки, заглядывая в палаты. Мне это не нравилось. Но я старался не придавать этому особого значения и поддерживал разговор с милейшим господином Серегиным, лицо которого все время хранило приветливое и заинтересованное выражение, не меняясь ни на секунду. А вот господин Аласания вел себя совсем не так, как его начальница. Он как будто прикидывал, где, чего и сколько надо сделать, чтобы улучшить нашу работу…
Наконец мы достигли моей операционной, которой я очень гордился. Здесь у меня все блестело и сверкало, так как я заставлял служителей, сердобольных вдов и сестер милосердия по несколько раз в день проводить там уборку. Здесь было чисто и светло, стоял операционный стол, а также шкафы с необходимыми инструментами.
