Александр Михайловский
Аллегро на Балканах

Часть 29. Болгарский вопрос

18 июля 1907 года, 11:15. Санкт-Петербургская губерния, Гатчина, Большой дворец, рабочий кабинет Канцлера Российской Империи.

Получив последние известия из Болгарии, Павел Павлович Одинцов немедленно собрал на совещание Малый Совет. Помимо самого канцлера Империи и императрицы Ольги, в кабинете в Большом Гатчинском дворце присутствовали: князь-консорт Новиков, полковник Мартынов, первая статс-дама Дарья Одинцова, а также (с правом совещательного голоса) сербский принц Георгий Карагеоргиевич. Прочие особы приближенные к престолу, находились в это время в отъезде: Великий князь Михаил – в Сербии, полковник Баев – в Болгарии, вице-адмирал Карпенко и адмирал Макаров – на Мурмане. Мнение моряков по обсуждаемому вопросу в отношении важности Черноморских проливов, конечно, имеет значение, но только спросят его как-нибудь в другой раз.

– Итак, свершилось, – сказал канцлер. – Великое Народное Собрание Болгарии постановило звать на княжение Михаила Александровича Романова, внука царя-Освободителя и брата правящей русской императрицы. И австрийская партия, жаждавшая возвращение на трон Фердинанда Саксен-Кобург-Готского, и германская, голосовавшая за приглашение Августа Гогенцоллерна, остались в глубоком меньшинстве. Соседи Болгарии, ближние и дальние, за исключением дружественной нам Сербии, воспримут это избрание по-разному: кто как камень в свой огород, а кто и как звонкую пощечину по наглой морде лица.

– В первую очередь моему брату следует объявить о независимости Болгарии от Османской империи, – сказала императрица, – ибо монарху из рода Романовых невместно быть зависимым от турецкого султана.

– Вот это я и имел в виду, – сказал канцлер Одинцов, – пощечина султану у болгар получилась просто выдающаяся. Также на свой счет должен принять такое решение Великого Народного Собрания император Франц-Иосиф, и даже германский кайзер Вильгельм. Хотя последнему было бы пристойнее делать в этой ситуации непроницаемое лицо, ибо его сына на эти выборы позвали только ради компании.

– В любом случае, среди тех, кого избрание Михаила на болгарский трон задело больше всего, исключительно наши противники по будущей мировой войне, – сказал князь-консорт, – в то время как Италию, или там Францию с Великобританией сложившееся положение никак не задевает.

– Вот тут вы, Александр Владимирович, неправы, – сказал полковник Мартынов, – в то время как в Великобритании от предыдущего царствования наблюдаются только остаточные явления, Франция, даже вступив с Россией в союзнические отношения, все равно осталась глубоко враждебной нам державой. К любому российскому успеху там относятся крайне ревниво, и в последнее время мы отмечаем усиление активности французских разведслужб как раз на российском направлении. Большинство наших беглых аристократов осели как раз во Франции, и агентура Третьей Республики пытается использовать их связи. Идеальным результатом, с их точки зрения, был бы такой исход предстоящей войны, при котором Германия была бы полностью уничтожена, а Россия сильно ослабела и подпала под политическое влияние Парижа. При этом даже у самых буйных французских оптимистов нет никакого сомнения, что при нынешнем царствовании их мечты недостижимы. Они были недостижимы даже в царствование вашего брата…

– Насколько я помню, – заледеневшим голосом произнесла императрица, – именно по этой причине в вашем мире мусью устроили моему брату так называемую Февральскую революцию?

– Да, как раз по этой, – подтвердил канцлер Одинцов, – и главным их орудием была крупная буржуазия, изрядно нажившаяся на войне и возжелавшая, помимо барышей, еще и всей полноты политической власти. Ничем хорошим это не кончилось, а потом к власти пришли большевики и погнали всю эту публику ссаными тряпками.

– Большевики – это вопрос особый, и обсуждаться должен отдельно, – уже гораздо спокойнее сказала императрица. – Если со мной, моим сыном и братом Михаилом что-нибудь случится, то я бы хотела, чтобы наследовали нам не кто-то из наших родственничков, а господин Джугашвили и ему подобные. При них Россия будет в надежных руках. Павел Павлович, подумайте о том, как это можно устроить – например, в форме бессрочного регентства.

Пришельцы из будущего переглянулись, и первой заговорила первая статс-дама.

– Я думаю, – сказала Дарья Одинцова, – что необходимо совершенно открыто назначить господина Джугашвили регентом на случай если пресекутся линии исходящие от государыни Ольги и ее брата Михаила. И в то же время необходимо просветить всех заинтересованных лиц о той сути, которая скрывается за неброской внешностью этого чудесного грузина, тогда они с государыни пылинки сдувать будут.

– А не получится ли так, что мы просто подставим нашего друга Сосо под уничтожающий удар наших врагов? – спросил князь-консорт Новиков. – Убить его гораздо проще, чем любого из нас, ведь он не член правящей семьи и не имеет персональной охраны. А как только он умрет, наши враги сразу вернутся к своему первоначальному замыслу. Так что, Дарья Михайловна, я против такого плана. Если кто из власть имущих в Европе или Америке планирует устранение правящей верхушки России, то эти людям следует дать понять, что и они тоже смертны. И начать, по моему мнению, следует с австрийского императора Франца-Иосифа…

– А почему именно с него, Сашка? – спросила императрица.

– А потому, Оля, что, в отличие от твоего дядюшки Берти, он был полностью посвящен в план господина Эренталя и дал на него свое добро, – ответил ей супруг. – Прощать такое нельзя, и выкорчевывать всех причастных необходимо с корнем. Евгений Петрович, у вас уже получилось что-нибудь нащупать в этом направлении, или пока еще все глухо?

– Нащупать получилось, – подтвердил полковник Мартынов. – Мы смогли обнаружить одну террористическую группу, состоящую из сподвижников небезызвестного в нашем мире господина Пилсудского. Хотя не исключено, что это не более чем отвлекающий маневр, уж очень нагло и беспечно ведут себя паны.

– Наглость польской шляхты – явление вполне естественное, – со вздохом произнес канцлер Одинцов, – но и в самом деле в тени этого шумного цыганского табора может действовать значительно более опасная эсеровская боевка. С поимкой Савинкова и Азефа боевая организация отнюдь не закончилась, да и отмена черты оседлости не до конца лишила эсеров их мобилизационного потенциала…

– Что же вы предлагаете, Павел Павлович? – спросила императрица, прикусив губу. – Загнать эту публику обратно за черту и раз уж на нее не действует ни кнут, ни пряник, объявить их всех проклятым народом?

– Упаси нас Боже, государыня императрица, действовать подобными варварскими методами, – серьезно сказал канцлер Одинцов. – За колючую проволоку на пожизненные каторжные работы стоит отправлять только непримиримых врагов российской государственности, проводников идеи вседозволенности для богоизбранной нации, а с остальными следует поступать в рабочем порядке. К тем, кто нарушает законы Российской Империи, применять нормы уложения об уголовных наказаниях, а все остальные суть законопослушные ваши подданные, которые ничем не отличаются от других таких же подданных другой нации и веры.

Императрица в порыве чувств всплеснула руками и с нотками раздражения в голосе спросила:

– А что же, Павел Павлович, делать с теми, кто никаких законов не нарушает, но держит в кармане фигу и всячески злословит против государственного порядка?

– А ничего, – ответил канцлер, – если мы с вами будем хорошо делать свое дело, то народ сам будет поступать с этими в меру своего разумения.

– Уже были случаи, когда таких вот злословящих «антилигентов» товарищи трудящиеся уже учили хорошим манерам тяжелыми кулаками, – сказал полковник Мартынов. – Жить стало лучше, жить стало веселее, последние два года и не голодовали, считай, нигде. Едва в какой губернии случается неурожай, как господин Коншин гонит туда эшелоны с хлебом из особого фонда, господин Столыпин – вербовщиков для ускорения переселенческой программы, а господин Кутлер форсирует в этой губернии программы оргнабора на стройки империи. Вас, Ольга Александровна в народе любят, просто обожают, и ваших преданных слуг тоже. Именно поэтому поддержка классических, если можно так сказать, революционеров потеряла для наших врагов всяческий смысл, и они снова обратились к идее цареубийства.

– Все это понятно, – строго заметила императрица, – но рукоприкладство – не тот метод, который Мы могли бы одобрить. С морального облика результаты внушения кулаками сходят в те же сроки, что и синяки с морды. К тому же не все из этих персонажей лезут вглубь народной массы, где до них могут дотянуться мужицкие кулаки, большинство предпочитают общаться с народишком со страниц газет, выливая на них лохани грязных измышлений. Тут по-другому надо, господа, тоньше, и в то же самое время радикальнее…

– Российская империя не чинит препятствий своим подданным в их выезде за рубеж, – сказал канцлер Одинцов. – И если раньше уезжали инженеры и молодые дарования по научной части, не нашедшие применения в прежней России, то теперь от нас бегут гешефтмахеры и либеральные журналисты, доносящие до европейской публики вопли о разгуле в России самой махровой реакции.

– К сожалению, Павел Павлович, эти люди уезжают недостаточно быстро, – со вздохом сказала императрица. – Может быть, на них как-нибудь поднажать?

– Не советую, – покачал тот головой, – полная зачистка информационного поля – не в наших интересах. Вместо этого мы должны сделать вранье этих господ очевидным – а значит, безвредным. Жизнь людей должна непрерывно улучшаться, а могущество державы – увеличиваться. Пока, насколько я понимаю, мы с вами справляемся с этой задачей достаточно хорошо, и именно потому Евгений Петрович прав: наши зарубежные оппоненты перешли к грубой игре.

– Хорошо, Павел Павлович, давайте не будем отклоняться от темы и поговорим о грубой игре, – быстро сказала императрица. – Насколько я пронимаю, вы с Александром Владимировичем хотите от меня санкции на физическую ликвидацию австро-венгерского императора Франца-Иосифа? Мол, если старичка не станет, то наши проблемы решатся сами собой? А не получится ли так, что эта смерть спровоцирует обвальное течение событий и ввергнет нас во всеобщую войну задолго до намеченных всеми нами сроков и в гораздо худшей конфигурации, чем это могло быть в ином случае? Стоит ли смерть старого маразматика, которая не факт что приведет к снижению террористической угрозы, таких непомерных политических и стратегических издержек?

После этих слов все присутствующие в кабинете выходцы из будущего переглянулись, и слово взял опять же канцлер Одинцов.

– Если бы этого человека не стало по какой-нибудь абсолютно естественной причине, то многие из наших проблем действительно решились бы сами собой, – сказал он. – Но, насильственное его устранение без объявления войны и ведения боевых действий влечет за собой множество негативных последствий, которые никак не окупаются выигрышем от прекращения его существования. На нас окрысятся все, и в первую очередь потенциальный союзник в стане врага – эрцгерцог Франц Фердинанд. Мы можем ударить как угодно близко по окружению старого маразматика, но ни в коем разе не должны задевать главную фигуру. Начальник Генштаба австро-венгерской армии генерал-полковник Франц Конрад фон Хётцендорф является маниакальным сторонником превентивной войны против Сербии, Черногории, и даже Италии. Министр иностранных дел Алоиз фон Эренталь предложил план по насильственному уничтожению правящей русской императрицы, а также всего ее окружения, и непосредственно контролирует его исполнение. Вот эти две фигуры являются законными целями для операции возмездия, а вот император Франц-Иосиф – нет.

– Вы, Павел Павлович, все поняли правильно, – благосклонно кивнула императрица, – к тому же присутствующий здесь Евгений Петрович, несомненно, обеспечит Нашу безопасность и безопасность наших приближенных. Было бы неплохо, если бы террористов, злоумышляющих против нашего Императорского Величества, не перестреляли при задержании, как это обычно бывает, а взяли живьем, чтобы устроить показательный процесс. Еще нашей разведке хорошо бы заполучить документы, свидетельствующие о подготовке цареубийства и изобличающие в этом деянии господина фон Эренталя, а также выяснить, кто из наших аристократов или промышленников продолжает поддерживать связи с потенциальным врагом. Все вышесказанное не обязательно, но крайне желательно для того, чтобы мы в своей вендетте внутри и вовне страны выглядели бы правой стороной, а наши жертвы нет.

– Будет сделано, государыня Ольга Александровна, – ответил полковник Мартынов, – есть у нас с Игорем Михайловичем канал, чтобы заполучить практически любые австрийские секретные документы, только надо знать, что украсть. Человек, который это делает, не идейный и работает под страхом разглашения некоторых деталей своей биографии, а потому сам инициативы не проявляет…

– Ну хорошо, Евгений Петрович, – сказал императрица, – полагаюсь на ваш профессионализм. А теперь давайте вернемся к тому, с чего наш разговор начался – к неизбежному уже утверждению моего брата на болгарском троне. Кто-нибудь желает высказаться именно по этому вопросу, а то в прошлый раз обсуждение сразу ушло в самые глубокие дебри?

– Если не углубляться в дебри, – сказал канцлер Одинцов, – то вы правильно заметили, что вашему брату первым делом придется провозглашать независимость от Турции, ибо по-другому ему невместно. Османская империя, хоть и изрядно одряхлела за последнее время, но пока еще не дожила до свой младотурецкой революции, которой она беременна довольно давно. К тому же девять лет назад турецкие аскеры сумели вдребезги разгромить Грецию, чем подарили султану Абдул-Гамиду его последний триумф. В таких условиях внезапное нападение турецкой армии на болгарское княжество становится весьма вероятным, и сдерживать это желание у его султанского величества будет только понимание того факта, что за нападение на своего любимого брата вы разберете турецкое государство на запчасти, а самого Абдул-Гамида повесите на кривой осине.

– И разберу, и повешу, – кивнула императрица Ольга, – я такая. Но сейчас надо понять: турецкое нападение на Болгарию – оно пойдет нам во благо или во вред?

– Запас времени до основных событий в Европе – почти год, – сказал князь-консорт Новиков, – разбирать Турцию на запчасти можно тщательно и со вкусом. Вопрос только в том, чтобы не увязнуть в боях и не понести невосполнимых потерь, как это случилось в прошлую турецкую войну, когда сначала твой дед, Оля, имел шапкозакидательские настроения, а потом кое-как вытянул Сан-Стефанский договор. Случившийся после этой войны Берлинский конгресс и вовсе выкрутил твоему деду руки под угрозой противостояния с общеевропейской коалицией, заставив отказаться почти от всего, что было получено по итогам войны. И Абдул-Гамид, который был султаном еще тогда, об этом помнит. Главное, что меня беспокоит в складывающейся конфигурации – это такое государственное образование как Румыния. Чтобы прийти на выручку сражающейся Болгарии, нашим войскам придется пересечь румынскую территорию, и боюсь, что нация конокрадов, мнящая себя потомками римлян, встанет при этом на дыбы.

– Где встанет, Сашка, там и ляжет, – отрезала императрица, – я напишу своему брату Каролю письмо с резким предупреждением, что любое противление моей воле может стоить ему трона. Румыния – это еще одно место, где моему деду выкрутили руки, так что давно пора разложить там все на свои места. Армия, которую в ближайшие сроки необходимо сосредоточить в Бессарабии в летних лагерях, должна быть готова как мирно пройти через румынскую территорию, так и по ходу пьесы вдребезги разнести это трухлявое образование, прирезав часть ее территории к России, а часть к Болгарии. Кто там у нас сейчас командует Киевским округом?

– Генерал-лейтенант Сухомлинов, – скривившись как от кислого, ответил ее супруг, – господин по прозвищу «ни рыба, ни мясо», больше специалист по разным тыловым вопросам, чем боевой генерал. При этом доверчив, легкомыслен и шпионами обсижен будто мухами. Назначать его командующим фронтом просто страшно. Но при этом он сторонник превентивной войны с Турцией, ярый монархист и слуга престола, не уличенный ни в какой фрондерской деятельности.

– Одних монархических убеждений и верности трону для назначения командующим Бессарабской армией мало, – веско сказала императрица Ольга, – а теперь, Сашка, давай колись – я же просила тебя еще раз прошерстить наш генералитет. Ведь даже у моего несчастного брата австро-германский фронт не расползся в одночасье – а значит, и у него имелись не только дураки и посредственности, но и талантливые генералы.

Князь-консорт достал из неизменной полевой сумки потертый блокнот и открыл его на одному ему приметной закладке.

– Значит, так, Оленька, – сказал он, – альтернативу нынешним балбесам и в самом деле можно подобрать среди генералов, не участвовавших в русско-японской войне, а значит, первоначально выпавших из нашего поля зрения. Но сначала – о стариках, которые в той войне участвовали. Фельдмаршалу Линевичу, после того, как его подлатали наши врачи, гарантируется пять-шесть лет жизни и активной службы – такой уж он неугомонный дед, а генералу Штакельбергу – и все двадцать. Что касается генерала Гриппенберга, то он не принимал участия в событиях нашей первый мировой войны в основном из-за интриг господина Куропаткина, свалившего на него свою вину за поражение в битве под Мукденом и вследствие контузии, которой у него в этом мире просто нет. Все трое – готовые командующие фронтом на тех направлениях, где от них потребуется вести активные наступательные действия. Но, за исключением фельдмаршала Линевича, два остальных командующих далеко не гении, и использовать их желательно на вспомогательных направлениях – например, для удара по турецким владениям через Персию, в то время как Николай Петрович (Линевич) возглавит Кавказский фронт на главном, Причерноморском направлении.

– Как я понимаю, Сашка, ты предполагаешь использовать всех троих против турок, причем там, где они никогда не смогут столкнуться с европейскими войсками… – сказала императрица. – Возможно, ты и прав, и после довольно-таки цивилизованных в промышленном и военном смысле японцев турки послужат этим троим отдохновением души и вызовут воспоминания о бурной юности. А теперь давай, рассказывай, есть ли у нас способные генералы, помимо пестуемой тобой совсем молодой поросли?

– Как оказалось, есть, – перелистнув блокнот, сказал князь-консорт. – Но начну с того, кто у нас служить уже не будет. Болгарский генерал на службе вашего величества Радко-Дмитриев будет служить вашему брату как князю и царю Болгарии, и это не обсуждается. Там он будет вполне себе на месте во всех смыслах. На роль командующего Бессарабской армией можно назначить либо генерала Павла Адамовича Плеве – в общем, моего единомышленника, бравого молодца и способного генерала, ныне командующего тринадцатым армейским корпусом в Прибалтике, – либо широко известного в узких кругах генерала Реннекампфа, по поводу благонадежности и талантов которого у нас с Павлом Павловичем имеются определенные сомнения. Какой-то он весь из себя вторичный.

– Ну раз по поводу Реннекампфа имеются сомнения, – сказала императрица, – то до начала войны в Европе Евгению Петровичу следует повнимательнее к нему присмотреться, а на Бессарабскую армию мы назначим господина Плеве. Разумеется, после личной аудиенции, приглашение на которую я пошлю ему немедленно. А ты, Сашка, пока составь распоряжение генералу Сухомлинову, какие части и в каком порядке выдвигать на передовые рубежи в Бессарабию, а я подпишу. Еще одну армию из частей Киевского округа для переброски в Болгарию морем нужно собрать в Таврической губернии, и командовать ею будет как раз генерал Радко Дмитриев. Перейти на службу к моему брату он успеет и по ходу кампании.

– Ваше Величество, – подал голос не произнесший до того ни слова королевич Георгий Карагеоргиевич, – вы, русские, вместе с болгарами будете воевать турка, а нам, сербам, при этом что делать?

– А вы, сербы, – строго сказала императрица, – должны вместе с черногорцами быть готовы мобилизовать армию, прибраться на своих южных рубежах, отвоевав Косово и Шкодер, но помнить, что основной ваш враг, оккупирующий исконные сербские земли – не на юге, а на севере. И еще: чтобы у тех, кто бьется с нашим общим врагом, не было двух или даже трех голов, пора делать твою сестру Елену королевой, а тебя – ее правой рукой. Надеюсь, за это время ты не изменил своего мнения по этому вопросу и готов принять нашего брата Михаила главнокомандующим сил Балканского союза?

– Нет, – сказал Георгий, – своего мнения я не изменил. Едва мой отец отречется в мою пользу от престола, я тут же переотрекусь в пользу Елены и принесу ей присягу как первый верноподданный. Но для этого еще до начала решающих событий я должен вернуться в Сербию. И я уже знаю, чем там займусь по приезду. Кое-чему меня ваш супруг уже научил, другие вещи мне придется познавать по ходу дела, но обещаю, что вашим и нашим врагам от моего возвращения совсем не поздоровится…

– В качестве кадровой закваски я отправлю с тобой в длительную командировку кое-кого из «дроздов», – сказал князь-консорт, – а также полковника Рагуленко, иначе именуемого оберст Слон, вместе с его «слонятками». Пора вводить в обычай «отпускников», которые, оставляя основное место службы, поедут на Балканы воевать за свободу славян, а российское государство до поры до времени будет тут ни при чем. В таких условиях, когда из России в Сербию все время смогут поступать добровольцы, боеприпасы, медикаменты и новейшее оружие, устраивать бойню австро-венгерским войскам в лесисто-гористой местности можно долго и со вкусом.

– Быть посему! – закрыла дискуссию императрица. – Если война неизбежна, то нужно упредить противника и вынудить его на опрометчивые действия, когда он ни к чему еще не готов. И пусть никто не сомневается, что у меня хватит решимости провести Россию через войну и привести ее к победе. Тихое и спокойное время для России кончилось – впереди гроза, а это значит, Павел Павлович, что все учреждения и ведомства должны перейти на предвоенный режим работы. Всеобщую мобилизацию проводить преждевременно, но все остальное должно быть сделано незамедлительно. Как говорил господин Джугашвили в свое время: наше дело правое, с нами Бог, враг будет разбит и победа останется за нами. Аминь.

20 июля 1907 года, 13:05. Сербия, Белград, Королевский дворец.

Премьер-министр Сербского королевства Владан Джорджевич.

Первое время я вообще ничего не понимал. Из тюрьмы меня выпускали так, будто встречали на вокзале дорогого гостя: с красной дорожкой, музыкой и цветами… Шучу. Но извинения поникшего головой господина Димитриевича стоили всего вышеперечисленного. Вид у него был как у нашкодившего гимназиста, которого поймал за ухо строгий учитель. И «учитель» стоял тут же, серьезный до невозможности – полковник Баев, глава русской Загранразведки по прозвищу «Паук», человек настолько жуткий, что при одном только намеке на его неудовольствие господин Димитриевич сразу делается кем-то вроде побитой собаки. Но это были только цветочки. Мало ли по какой причине этот страшный человек проявил участие к судьбе несчастного заключенного.

Как оказалось, пока я был в заключении, мир вокруг еще раз изменился до неузнаваемости. Три года назад, выиграв войну с Японией, Россия замкнулась в себе как медведь в берлоге. И вот теперь я вижу, что медведь как следует выспался, зализал раны, выбрался из своей берлоги и принялся деятельно перестраивать все вокруг в соответствии со своими представлениями о прекрасном. И, между прочим, и у русских, и у нас, сербов, эти представления совпадают почти полностью, хотя австрийцы и турки хватаются от них за головы.

Ну разве не прекрасно, что мужем нашей принцессы Елены стал русский великий князь? И не какой-нибудь бездельник, мот и бонвиван из второго-третьего ряда Романовых, а любимый брат императрицы Ольги, в свое время уступивший ей трон и первый преклонивший колена перед своей царственной сестрой. И жить молодые будут не в блистательном Петербурге, столице дамских мод и новейших научных достижений, а у нас в Белграде. Ну разве не прекрасно, что болгарского князя Фердинанда, больше думавшего об интересах Австро-Венгрии, чем Болгарии, решительно турнули с трона и вместо него выбрали в князья все того же Михаила Романова? И при этом, что характерно, не только не пролилось ни единой капля крови, с головы свергнутого князя не упал ни единый волос. Разве не прекрасно, что Балканский союз наполнился не только антитурецким, но и антиавстрийским содержанием после того, как сильные и бесцеремонные русские влезли в него всеми четырьмя ногами?

И главное. Ну разве не прекрасно, что маленькая Сербия получила от огромной России предложение оказать неограниченную поддержку в ответ на безоговорочное подчинение наших доморощенных патриотов тем, кто знает, что и как требуется делать в подобной ситуации. И мое освобождение – тоже часть того подчинения.

Когда господин Димитриевич ушел, полковник Баев имел со мною крайне содержательную беседу. Меня назвали умнейшим человеком современной Сербии, который очень нужен своей стране, и даже полусловом не упомянули о той злосчастной книге, из-за которой я и загремел за решетку.

– Забудьте, господин Джорджевич, – махнул рукой господин Баев, когда я сам попытался напомнить ему об этом факте своей биографии. – Вы честно служили своей стране и ушли в отставку, пытаясь сохранить нравственную безупречность в безнравственной ситуации. Покойный король Александр был не самым приятным человеком, и его смерть лежит на его же совести, а еще на совести его отца, который, даже будучи абдиктированным, не прекращал своего участия в политике. За ту неоправданную жестокость, с которой ваши юные хулиганы умертвили своего короля, выговор им мы уже сделали, и на этом все. Бывшее небывшим мы сделать не сможем, и нравственного права патриотов избавить страну от неуправляемого морального урода тоже не отрицаем. Все остальное произошло в рамках сербского национального характера, склонного к перегибам и эмоциональным выплескам.

После этой беседы меня поселили на полном пансионе в номере гранд-отеля «Москва», с момента своего открытия считавшегося в Белграде чем-то вроде неофициального филиала российского посольства, и посоветовали отдыхать и набираться сил перед очередным этапом моей бурной жизни. Вот я и набирался. Прогуливался по набережной Савы, наслаждаясь веющей от речных вод вечерней прохладой, раскланивался со знакомыми и думал, какое будущее ждет теперь мою страну теперь, когда залогом ее существования и благополучия является его великокняжеское высочество Михаил Романов. И результатом этих размышлений стало понимание, что все у нас будет хорошо, если мы сами все не испортим и не поддадимся на сладкоголосые посулы певцов так называемой европейской цивилизации. Но тогда я даже не догадывался, насколько серьезно обстоят дела на самом деле.

Понять это мне довелось только сегодня, когда меня позвали участвовать во встрече в крайне тесном составе. Присутствовали король Петр, принцесса Елена, ее муж, премьер-министр Пашич и ваш покорный слуга. При этом король выглядел как человек, который надеется вот-вот сбросить с плеч тяжелую ношу и наконец-то отдохнуть от тяжелого труда, а его дочь – как тот, кто собирается этот груз на себя принять. А ведь он правит всего четыре года, и уже успел устать от этого настолько, чтобы бросить все и бежать куда глаза глядят. Вот что значит человек, не приспособленный к власти и не получающий удовольствия от самого факта ее наличия. Что касается премьер-министра, то он был похож на господина Димитриевича, когда тот приносил мне свои извинения. И хоть господина Баева нигде не было видно, господин Пашич явно находился под воздействием принуждения неодолимой силы. И центром внимания оказалась как раз моя персона.

– Господин Джорджевич, возможно, это станет для вас неожиданностью, но с сегодняшнего дня вы снова премьер-министр Сербии, – сказал мне король.

– А как же господин Пашич? – растерянно спросил я.

– А господин Пашич, так же, как и я сам, с сегодняшнего дня подает в отставку и отходит от политической деятельности, – ответил король. – В новое время Сербию предстоит вести новым людям, не замеченным, хе-хе, ни в чем предосудительном. А господин Пашич у нас замешан в предыдущем перевороте, своею жестокостью изрядно замаравшем честное сербское имя, да и его сын Радомир ведет жизнь, далекую от благопристойной, в то время как вы, господин Джорджевич, чисты и прозрачны, аки воды горного ручья.

– Ваше Величество, вы подаете в отставку? – удивленно спросил я.

– Да, в отставку, – сказал Петр Карагеоргевич, – в конце концов, я не хотел этой должности, и только воля народа (а на самом деле заговорщиков) заставила меня занять трон, ибо конкурирующая династия Обреновичей пресеклась уже второй раз подряд. И вот теперь я с радостью оставляю трон и ухожу в частную жизнь… и вы ни за что не догадаетесь, кто будет моим преемником.

– Неужели присутствующий здесь Михаил Романов? – ошарашенно спросил я. – Ведь тогда он смог бы объединить под одним скипетром Сербию и Болгарию и создать великую славянскую империю на Балканах…

– И вовсе нет! – засмеялся довольный король, – вы не угадали, а еще считаетесь умным человеком. Такой выходки с «одним скипетром» сейчас не потерпят ни в Белграде, ни в Софии, да и он сам не хочет становиться сербским королем, и лишь из-за прямой политической необходимости согласился принять на себя обязанности болгарского князя. Трон я оставляю присутствующей здесь дочери Елене. То есть на самом деле я отрекаюсь, оставляя трон своему сыну Георгию, но тот уже прислал телеграмму, что заранее переотрекается в пользу своей сестры… Он так же, как и я, не чувствует призвания к этой работе. Ему бы только саблю в руки, да в жаркий бой.

– У меня от всего этого голова кругом идет, – признался я, и тут же спросил: – А как же ваш сын Александр – почему Георгий не отречется в пользу брата, а не сестры? Ведь так было бы привычней.

Сидящие напротив меня люди переглянулись.

Сверкнув глазами, будущая королева сказала:

– В будущем иного мира, ради того, чтобы добиться власти, Александр совершил множество неблаговидных поступков, из которых проистекли большие беды. Не только в вашу судьбу, господин Джорджевич, вмешались пришельцы из будущего. Всем от них достались пряники – кому вкусные, а кому не очень. Но этим дело не ограничилось. Когда Александр узнал, что организация господина Димитриевича лишила его своей благосклонности, он начал ходить по иностранным посольствам в поисках поддержки – и, конечно же, австрийцы, дела которых в последнее время стали плохи, уцепились за эту возможность навредить Сербии.