Александр Волков
Два брата

Глава XII. Чтение газеты

Егорка Марков заканчивал «русскую школу» намного раньше положенного срока. Он назубок знал русскую грамматику, хорошо писал, прочитал от корки до корки Евангелие, молитвослов. Однажды учитель Федор Иваныч дал Егорке пачку листков небольшого формата, напечатанных славянским шрифтом на плотной желтоватой бумаге.

– Полагаю, надоело тебе церковное долбить. Вот «Ведомости», читай да поучайся.

Первая русская газета «Ведомости» стала выходить со 2 января 1703 года примерно раз в девять-десять дней.

При отце Петра, Алексее Михайловиче, выдержки из иностранных газет переводились и переписывались под названием «Куранты», и их читал царь и немногие его приближенные. Содержание «Курантов» составляло государственную тайну, и за разглашение ее полагалась суровая кара. Теперь наступило иное время. «Ведомости» продавались всем желающим по алтыну за номер. Правда, желающих находилось немного.

Вечером в доме Марковых собрались люди. Аграфена в порыве материнской гордости рассказала соседям, что ее сынок Егорушка принес от учителя грамотки, в которых прописано обо всем, что делается на свете.

Гости сидели по лавкам. Ближе всех к Егорке устроились Ванюшка с отцом. Ванюшка Ракитин с явной завистью смотрел на худощавое, длинное лицо приятеля, который приглядывался у жировика к мелкому славянскому шрифту. Острые скулы Егорки порозовели от волнения и тайной гордости; он нервно шевелил пальцами, дожидаясь, пока стихнет говор собравшихся.

Номера газеты имели трехмесячную давность. Но слушатели были невзыскательны. Они привыкли получать вести с большим опозданием от странников, которых много скиталось по Руси.

Марковские гости приготовились слушать «Ведомости» с благоговейным вниманием. Русские люди питали величайшее уважение к письменному, а позднее к печатному слову. Русь всегда любила и ценила грамотеев, преклонялась перед их ученостью.

«Ученье – свет, неученье – тьма» – так говорил русский народ.

Когда еще не было печатных станков, писец, переписывая книгу, понимал, что создает великую ценность. Заканчивая нелегкий свой труд, он писал на последнем листке трогательные слова:

«Как радуется кормчий возвращению в отечество, так радуется и списатель, книгу сию списав».

Егор читал, а гости теснились к нему все ближе, стараясь не дышать, чтобы лучше слышать.

– «Повелением его величества, – читал молодой грамотей, – московские школы умножаются… В математической школе больше трехсот человек учатся и добре науку приемлют…»

– Видим, сынок, видим, – заметил Семен Ракитин. – Истинная то правда…

– «Из Персиды пишут. Индейский царь послал в дар великому Государю нашему слона и иных вещей немало. Из града Шемахи отпущен он в Астрахань сухим путем…»

– Слон? – удивленно переспросила Аграфена. – Что же это за зверь такой?

– Слон? – отозвался старый Ракитин. – Это дивный зверь, кума! Слыхивал я от захожих людей, что зверь этот водится в Индейском царстве, зело велик и с виду устрашителен, имеет сзади хвост и спереди хвост…

– Батюшки! – ахнули пораженные слушатели. – Сколько же на божьем свете чудес!

– Это еще что! – похвалился сапожник, польщенный тем, что общее внимание перешло к нему. – Это что! Сказывают, за Индейским царством живут песьеглавцы…

– Песьеглавцы? Это кто же такие?

– Люди с песьими головами. Разговор у тех людей лаятельный, а обычаем они зверонравны и чужеземцев, что к ним попадают, съедают живьем.

– Святители московские, помилуйте от зла!

– А в иных странах, – разошелся Семен Ефимыч, – существуют люди об одной ноге, и нога та столь велика, что они под нею от солнца укрываются.

– Ох! Да как же это так?

– Очень просто. Лежат на спине, кверху ногу задравши.

– Чудеса чудные, дивеса дивные, – вздыхали слушатели.

Семен Ефихмыч наконец угомонился.

– Чти, Егорушка, дальше!

– «Из Олонца пишут. Города Олонца поп Иван Окулов, собрав охотников пеших с тысячу человек, ходил за рубеж в свейскую^[44] границу и разбил свейские Ругозенскую, и ГиппенскуюГиппснскую, и Сумерскую, и Керисурскую заставы, а на тех заставах шведов побил многое число и взял рейтарское^[45] знамя, барабаны и шпаг, фузей и лошадей довольно, а что взял запасов и пожитков он, поп, и тем удовольствовал солдат своих. А достальные пожитки и хлебные запасы, коих не мог забрать, все пожег. И Соловскую мызу^[46] сжег, и около Соловской многие мызы и деревни дворов с тысячу пожег же. А на вышеписанных заставах по сказке языков, которых взял, конницы шведской убито пятьдесят человек, пехоты четыреста человек; ушло их конницы пятьдесят, пехоты сто человек, а из попова войска только ранено солдат два человека».

Чтец перевел дух. Раздался громкий хохот. Восхищенные слушатели хлопали ладонями по коленкам:

– Это вояка настоящий!

– Вот так поп!

– Как он с ними, братцы, управился!

– Государь его без награды не оставит!

Сапожник встал:

– Хорошенького помаленьку. Спасибо, брат Егор, уважил! У тебя много этих листочков?

– Ой, много! – отвечала сияющая Аграфена. – Прошу, соседушки дорогие, заглядывать.

– Заглянем, кума, заглянем. В гости ходить – не дрова рубить, – пошутил Ракитин. – Идем, Ванюшка!

Ванюшка взял у товарища несколько листков, чтобы почитать матери.

Гости разошлись.

Глава XIII. Леонтий Магницкий и его «Арифметика»

Наконец Егора перевели в цифирную школу. Осуществилась его мечта – учить математику, «науку, потребную ко всякому мастерству».

Егору, как прилежному и неимущему ученику, был назначен «поденный корм» – по пяти алтын в день. Этих денег вполне хватало на пропитание всей семьи.

Егор убеждал мать бросить работу.

– Как можно, сынок! – каждый раз отвечала она. – Бросить шитье, растерять давальцев недолго… А вдруг с тобой беда случится? Кабы Илюшенька вернулся, был бы кормилец семье, а то насидимся голодом и холодом.

И она по-прежнему гнула над шитьем спину от зари до зари.

Егор попал под начало к учителю Василию Киприанову. Здесь он встретился со своим старым «врагом», предводителем армии «немцев» – Кириллом Воскресенским. Кирилл начал учиться раньше, но Егор его догнал. Приятели сели за один стол.

Киприанов был составителем только что отпечатанной тогда «Арифметики-феорики или зрительныя».^[47]

Егор ахнул, когда Киприанов развернул перед учениками огромный пестрый лист бумаги. Края листа окружала рамка из рисунков и портретов, в середине же были напечатаны математические правила и определения действий. Василию Киприанову пришла в голову счастливая мысль: он издал краткий учебник математики на одном большом листе.

– Кто из вас приобретет «Арифметику-феорику», может прибить у себя в избе на стенке: и украса дому будет и поучение вседневное. Глядите: се великие мужи, начало математическим премудростям положившие. Вот Архимед, еллинский мудрец, вот Пифагор, славнейший геометр…

– А что за столпы наверху нарисованы? – спросил бойкий Кирилл Воскресенский.

– Эти столпы поддерживают храм науки. Геометрия: «Сие учение – вещей измерение». Стереометрия – сосуды размеряет.

Дальше шли астрономия, оптика, география, фортификация,^[48] архитектура…

Егор не мог сдержать радостное волнение. Столько наук!.. Наверное, есть и к мастерству относящиеся. Марков дал себе слово непременно купить чудесный учебник.

Когда новички вдоволь налюбовались «Арифметикой-феорикой», Киприанов повесил лист на стенку и начал спрашивать:

– Воскресенский Кирилл! Что есть вычитание?

– Вычитание есть вычитающее из большого малое число и остаток объявляющее, оный же нарицается разность.

– Добро!.. Шаховский Андрей! Что есть умножение?

– Умножение есть умножающее большее меньшим числом, или равное равным, и умноженное число объявляющее, оное именуется произведение…

Егорка слушал разинув рот.

Трудно было учить в те времена математику. Ни учебник, ни учителя не давали никаких объяснений. Ученики, например, изучают умножение целых чисел. Учитель перемножает на доске два многозначных числа и говорит ученикам:

– Делайте по сему!

Ученик хватается за книгу, думает найти разъяснение. Но и там сделан пример, а за ним лаконичное приказание: «Делай по сему».

Надо было иметь большие способности, чтобы при таком способе преподавания успешно продвигаться вперед. Егор легко усваивал трудные математические правила и через три месяца как ученик, подающий надежды, попал в класс к самому Магницкому.

* * *

Известный русский математик Леонтий Филиппович Магницкий родился в 1669 году. Человек простого, незнатного рода, он страстно интересовался науками, особенно математикой, и знал иностранные языки: французский, немецкий, латынь.

Московские купцы привыкли видеть на торгу у Спасских ворот человека среднего роста, с приятными чертами лица, с русыми волосами и небольшой курчавой бородой. Он медленно проходил мимо лавок, где были выставлены на продажу иконы и церковные книги славянской печати; на его немой вопрос купцы улыбались и кланялись, разводя руками:

– Ничего нету, Леонтий Филиппыч! Через недельку приходи, батюшка! Ожидаем привозу…

Но иногда купцы еще издали звали его:

– Леонтий Филиппыч! Новенькое!

Много математических книг прочитал Леонтий Филиппович, и у него родилась мысль: самому написать «Арифметику».

На Руси в те времена были только рукописные учебники математики: «Книга, рекомая по-гречески Арифметика, а по-русски цифирная счетная мудрость», «Книга, именуемая Геометрия, или Землемерие».

Эти книги сообщали недостаточно знаний и не удовлетворяли мореплавателей и судостроителей.

Магницкого в его намерении составить математический учебник поддержал Оружейной палаты дьяк Курбатов, к которому вхож был Леонтий Филиппович.

– Не бойсь, Леонтий! – говорил дьяк. – Садись, пиши! Наш русский разум не тупее иноземного!

Магницкий работал больше двух лет. Счастливый случай помог ему выпустить свой труд в свет. Для открываемой Навигацкой школы нужны были учебники, и в первую очередь учебник арифметики. Нашелся иностранный автор (история не сохранила его имени), который предложил свой учебник для перевода на русский язык. Но Курбатов, который вместе с боярином Головиным ведал «снабдением» школы, справедливо отдал предпочтение учебнику Магницкого.

Когда Магницкий явился к Курбатову с увесистой рукописью, тот взвесил ее на руке, перелистал несколько страниц, попробовал разобрать непонятную арабскую цифирь.

– Не подведешь, Леонтий? Еретицких, богопротивных прелестей^[49] не написал?

– Что ты, государь мой, помилуй!

– Противу его царского величества сумнительных словес не включил?

– Я его царскому величеству покорный слуга!

– Добре! Неси в книгопечатню.

«Арифметика» Магницкого была настоящим, серьезным учебником. Случайно попав на далекий Север, эта книга привила любовь к науке Михаиле Ломоносову, и он несколько десятилетий спустя назвал ее «вратами своей учености».

Магницкий горячо любил родину. Он гордился тем, что в «Арифметике»:

 
…разум весь собрал и чин
Природный русский, а не немчин.
 

Он высказывал в своей книге такое пожелание:

 
И желаем, да будет сей труд
Добре пользовать русский весь люд.
 

Книга печаталась со 2 февраля 1701 года по 1 января 1702 года. Магницкий держал корректуры, по целым ночам сидел над оттисками. Он получал «кормовые деньги» наравне со своими учениками: по пять алтын в день, и за время печатания учебника ему уплатили 49 рублей 31 алтын и 4 деньги. Это и было все вознаграждение за огромный труд, затраченный Магницким на составление «Арифметики».

* * *

Выбор английских учителей, приглашенных преподавать в Навигацкой школе, оказался не очень удачным. Из троих только Фарварсон был человеком добросовестным, с большими знаниями и опытом: ранее он занимал кафедру в Абердинском университете, в Шотландии. Гвин и Грейс вели себя недостойно, часто пьянствовали.

Англичане не знали русского языка, предметы свои читали по-латыни, и ученикам-навигаторам, чтобы их слушать, пришлось учить латинский язык.

Чтобы поправить дело, учителем Навигацкой школы вскоре же после ее открытия был приглашен Магницкий, который и занял там ведущее положение наравне с Фарварсоном. Гвин и Грейс невзлюбили талантливого русского сослуживца и старались причинять ему неприятности. Это, однако, не обескураживало Магницкого, он занимался своим делом, преподаванием арифметики, с большим увлечением.

Магницкий решал на доске два-три примера для образца, а затем предлагал ученикам работать самостоятельно. Любовь его к науке передавалась и большинству учеников.

Леонтий Филиппович перевел к себе от Киприанова некоторых наиболее способных и старательных учеников. В число их попал и Егор Марков.

Егор Марков скоро стал любимцем Магницкого. Леонтий Филиппович подарил ему свою «Арифметику». Это был огромный том большого формата, фунтов шести весом, переплетенный в доски, обтянутые кожей.

Марков как святыню хранил подарок учителя.

Через два месяца после перехода в класс Магницкого Егор выучил действия с целыми числами и перешел к дробям. Леонтий Филиппович не мог нарадоваться на такого способного ученика и повел его в свой кабинет.

Егор вошел к Магницкому с потупленной головой и споткнулся о порог.

– Смелее, парень! – услышал он ободряющий голос Леонтия Филипповича.

Егор поднял голову. Обширная комната была уставлена шкафами с книгами. На тумбах стояли глобусы небесные и земные, модели непонятных машин. В ящиках под стеклами виднелись коллекции минералов, жуков, бабочек.

Егору все это очень понравилось. Особенно привлек его шкаф с инструментами. Всевозможные стамески, зубила, долота, сверла, рубанки, пилки… Егор шагнул вперед как зачарованный и позабыл обо всем на свете.

– О о!.. – только и мог прошептать он.

Магницкий улыбнулся:

– Что тебя больше всего прельщает?

– Эти. – Марков протянул руку к инструментам.

– Ты, верно, любитель механической работы? – догадался Леонтий Филиппович. (Егор не понял.) – Умеешь, говорю, разные вещи делать? Ящики, наприклад?^[50]

– Могу, могу! – заторопился Егор.

– Так… Сделаешь ты мне ящики для школьных коллекций?

Глаза Егора заблестели от счастья, и Леонтий Филиппович ласково потрепал его по плечу:

– Вижу, рад! Приходи после занятий.

Голова у Егора кружилась от радости, когда он вышел из кабинета.

Магницкий думал:

«Вот в таковых юношах вижу надежду русскую. Сказать по правде, вельможные ученики мало проку показывают. Ленивы, своенравны… А от сих, из простого народа, великую пользу мню…»

Егор все свободное время проводил в небольшой комнате за кабинетом Магницкого, которая служила мастерской. Марков сделал прочные и красивые ящики, украсил их резьбой. Леонтий Филиппович дал ему новое поручение: поправить некоторые приборы. Егор справился и с этой работой. Парень поражал учителей своей сообразительностью. Он осматривал, разбирал и вновь собирал незнакомую машину, и устройство ее становилось Егору ясным.

В кабинете Магницкого испортились часы с музыкой.

– Я исправлю, Леонтий Филиппыч!

– Испортишь.

– Не испорчу, будьте покойны!

Егор возился с часами целую неделю. Они пошли и заиграли по-прежнему.

– Да ты чудодей! – восхитился Магницкий.

Теперь Егор возвращался домой только поздним вечером.

– Убьют тебя ночью на улице, – загоревали мать и бабушка.

– Не убьют! – сказал Егор и гордо вытащил из-за пазухи огромный пистолет.

– Батюшки светы! – ахнули женщины. – Откуда взял такую страхилу?

– Леонтий Филиппыч дал. Попорченный был, а я исправил. Хотите, стрелю?

Женщины в страхе отшатнулись от Егора.

* * *

За два года, что прошли со времени поступления в Навигацкую школу, Егор сильно вырос. Ему шел пятнадцатый год. С годами юноша стал больше походить на бабушку: темные брови над переносьем сомкнулись и придавали лицу вид решительный и немного хмурый. Мягкие темно-русые волосы, ровно подрезанные спереди, падали на большой выпуклый лоб; живые серые глаза горели умом. Опрятный, ловкий, Егор был несуетлив, но быстр в движениях. К школьной форме Егор привык; в ней он чувствовал себя совершенно свободно.

– Подрастает парень, – задумчиво говорила мать.

– Скоро женить пора, – поддакивала бабушка Ульяна.

Магницкий разрешил Егору брать книги из обширной школьной библиотеки. Там были сочинения латинских и греческих классиков, история, политика. Все это мало прельщало Егора. Он стремился к технике. Раскрыв техническую книгу, изданную за границей, он с жадностью вглядывался в подписи к чертежам и рисункам.

– Надобно тебе иностранному языку обучиться, – сказал Егору Магницкий.

И Егор начал изучать немецкий язык.

Глава XIV. Бегство

Тучи ползли с моря непрерывной чередой. На землю сыпался надоедливый осенний дождик. Солнышка не видно было по неделям. Ветер нагонял с моря огромные валы, с шипеньем и плеском штурмовавшие низменные острова. Земляные бастионы, возведенные летом, оплывали, их беспрестанно приходилось подновлять.

Плохо было в новом городе Петербурге. Трудно пришлось строившим его работным людям. Насильно согнанные в петровский «парадиз», оторванные от дома и семьи, вчерашние крестьяне, беглые солдаты, ремесленники ютились по баракам да землянкам. Землянки заливало грязной жижей. Напрасно обитатели их все выше и выше громоздили нары – вода настигала их, будила ночью, сгоняла с постелей, устланных еловыми лапами и листвой.

Петр приказал прокапывать глубокие канавы для стока воды – это мало помогало. Почва вся была пропитана водой, как губка. Вода сверху, вода снизу, вода вокруг…

Приказчики да десятники богатели на народной нужде – кормили строителей впроголодь: покупали гнилое мясо, затхлую муку, а в отчетах продукты писались первосортными, приобретенными за высокую цену. Кнут надсмотрщика заставлял землекопов, каменщиков и плотников работать по восемнадцать часов в сутки, и работник только тогда освобождался от выполнения своего «урока», когда падал без сознания.

Измученные непосильным трудом и тяжкими условиями жизни, строители заболевали горячкой, тифом; болезни быстро сводили их в могилу.

Царю еженедельно подавались сведения об убыли строительных рабочих Петербурга. Царь сердито надувал полные щеки и писал приказы:

«Пополнить число убитых новым набором по городам и губерниям, не считаясь с отговорками помещиков о неимении людей…»

* * *

Артель Акинфия Куликова потерпела жестокий урон: умер дед Трофим Божидень; башкир Пахлай, доведенный до отчаяния ежедневными порками, решил убежать и утонул, когда в кандалах переплывал Неву.

Самого Акинфия свалила горячка. С лицом, пылающим от жара, он бился в бреду на нарах, соскакивая с постели, куда-то рвался.

Илья чуть не силком притащил к товарищу лекаря. Тот пощупал у больного пульс, приподнял веки, заглянул в мутные, воспаленные глаза.

– Не выживет, – равнодушно буркнул он и ушел.

Илья не отступил перед бедой. Он сидел у постели друга целыми ночами, насильно вталкивал ему в рот разжеванный хлеб, клал на голову холодные примочки. Несмотря на угрозы надсмотрщиков и наказания, Илья и днем отрывался от работы – поухаживать за больным. Впервые Илья понял, как дорог стал ему верный товарищ долгих скитаний, как страшно было бы потерять его.

Родного отца Марков лишился в раннем детстве, когда не мог еще осмыслить всей тяжести утраты. Но теперь… Теперь Акинфий стал ему отцом, и парень во гремя болезни друга впервые назвал его батей.

Признательная улыбка тронула обострившиеся черты больного.

– Илюша… сынок… – прошептал он и впал в беспамятство.

Железная натура Акинфия взяла верх над болезнью.

– Батя! Слышь, батя! Пора убегать из этого адова места, – шепнул однажды ночью Илья только что поправившемуся товарищу.

– Бежать?… – раздумчиво повторил Акинфий. – Бежать мне не впервой, да только крепко подумать надо. Пахлай-то вон покончился. Может, еще и здесь выдюжим?…

– Нет, батя, – настаивал на своем Марков, найдя в темноте руку Акинфия и крепко сжимая ее, – не выдюжить нам… Сил не хватит! Я давно собирался с тобой речь вести, только ждал, чтобы ты выздоровел.

– Я крепок теперь.

– Коли крепок, так время спасаться. Лучше от пули погибнуть, чем в проклятом болоте сгнить, на царя да на бояр работамши. У соседей сегодня из землянки троих вынесли… Знал ты Сидора Пузырева, что на том краю, у заливчика?

– Такой здоровяк? Чуть пониже царя ростом?

– Он самый! Схоронили здоровяка.

Акинфий высвободил руку, перекрестился:

– Дай ему, господи, царствие небесное!.. Значит, Илюша, ты не согласен остаться?

– Без тебя, батя, не утеку, сам ведаешь… – Илья нахмурил густые, черные, как у бабки Ульяны, брови. – А только на погибель останемся!

– Ладно, сынок, побежим! На погибель али на счастье – вместе!

Вечером Илья и Акинфий приглядели полуразбитый, брошенный на берегу челнок, раздобыли доски вместо весел. Друзья увязали в торбы скудный запас сухарей, заткнули за пояс топоры, надели новые лапти.

Ночь была темная. Беглецы выбрались из землянки и поползли, то и дело ложась пластом, прислушиваясь. Двигаться мешали кандалы на ногах. По острову ходили часовые, шаги их глухо шлепали по разбухшей земле.

Акинфий и Илья избежали нескольких встреч, потом их чуть не постигла беда. Один из солдат споткнулся о протянутые ноги Ильи. Это был молодой, неопытный новобранец. Вместо того чтобы выстрелить, поднять тревогу, он решил рассмотреть, что такое валяется на земле. Нагнувшись, часовой рассмотрел человека.

– Ты что тут… – начал он.

Илья вскинулся, как пружина, и ударил солдата кулаком по голове. Тот тихо упал, даже не охнув.

– Батя!.. – прошипел Марков.

Акинфий уже был возле него.

Мужик взял фузею, пороховницу, стащил с бесчувственного солдата шинель.

– Жаль тебя, сердешный, да что ж делать! – молвил Акинфий.

Беглецы добрались до берега, спихнули челнок на воду, и Нева понесла их прочь от крепости.

Чтобы поскорее миновать острова, Илья греб, стараясь не шуметь. Вода с журчанием вливалась через щели бортов, Акинфий вычерпывал ее шапкой. При каждом всплеске выброшенной воды беглецы испуганно замирали: не услышал бы плавучий дозор.

Невдалеке послышались удары весел. Шел сторожевой баркас. Сердца беглецов тревожно застучали: у караульных были зоркие глаза, и вряд ли они пропустят плывущий мимо челнок.

– Ложись! – приказал Акинфий товарищу.

Они свалились прямо в холодную воду, колыхавшуюся на дне челнока. Ловкий маневр был проделан вовремя.

– Кто там? – раздался окрик.

Заскрипели весла в уключинах, баркас приближался к лодчонке. Голоса караула были ясно слышны в ночной тишине.

– Снесло водой… Пустой…

– Нешто подобрать? На шкалик дадут… Зацепляй, Фома!

– Ну его к бесу! Все равно затонет…

Беглецы слушали затаив дыхание.

– Поехали, ребята, на тот берег!

Голоса удалялись. Илья поднялся, помог Акинфию.

Закостеневшие от холода, беглецы снова принялись грести и вскоре согрелись. Они держали путь к левому берегу. На сушу выбрались, когда начало светать.

Илья и Акинфий оттолкнули челнок от берега, чтобы не оставить за собой следа. «Утеклецы» сбили кандалы и начали пробираться в безлюдную чащу, сулившую им надежное убежище.