Александр Мелехин
Чингисхан. Верховный властитель Великой степи

Переночевав у Дэй сэцэна, наутро Есухэй-батор стал сватать его дочь. И молвил Дэй сэцэн в ответ:

«Заставь упрашивать себя – да уважаем будешь, без долгих уговоров согласясь – униженным пребудешь. Хотя и говорят в народе так, но дочь я все равно тебе отдам. Негоже ей у отчего порога век женский коротать. А сына оставляй у нас. Отныне он наш зять».

На это Есухэй-батор отвечал: “Я сына, так и быть, тебе оставлю. Прошу, любезный сват, лишь об одном: собак боится сын мой, Тэмужин; не допусти, чтоб псы его пугали”. И отдал Есухэй-батор свату Дэй сэцэну в подарок заводного коня своего и, оставив сына в зятьях^[169], отправился восвояси»^[170].

Сам факт дарения Есухэй-батором Дэй сэцэну своего заводного коня лишний раз свидетельствовал об их породнении. Что же касается просьбы Есухэй-батора, то, если учесть злобное отношение хозяйских псов к чужакам, появляющимся в стойбище, просьба Есухэй-батора по-житейски вполне понятна и, отнюдь, не характеризует негативно будущего Властелина мира.

И все же, как мне думается, не следует понимать его слова в прямом смысле. Есухэй-батор, памятуя о чреде смертей вождей его улуса, мог предчувствовать свою близкую кончину и те нелегкие испытания, которые вскоре обрушились на его семью и его малолетнего сына, и поэтому его предостережение было не чем иным, как просьбой, выраженной в присущей монголам иносказательной форме, к Дэй сэцэну не оставить их без внимания и поддержки…

Приязнь и дружество, которые чувствуются в отношениях сватов, передались и их детям, совсем юным Тэмужину и Бортэ, которые впоследствии пронесли зародившееся тогда чувство через всю жизнь.

Только вот самому Есухэй-батору было не суждено погулять у них на свадьбе. Гений-хранитель его рода хиад не уберег богатыря от яда ворогов-татар…

«По пути в степи Цэгцэрской наехал Есухэй-батор на татарский стан и попал на татарский пир^[171]. И сошел с коня утолить жажду на пиру.

И признали татары Есухэя из хиадского рода, и усадили, и потчевали его на пиру. А сами, отмщения жаждя, сговорились тайно и подмешали в еду ему яду. И на пути домой от стана татарского занемог Есухэй-батор и домой чуть живой воротился через три дня.

“Мне плохо! Есть рядом кто-нибудь?” – вскричал Есухэй-батор.

“Я подле вас”, – ответил Мунлиг, сын старика Чарахи из рода хонхотан^[172].

Призвав его к себе, Есухэй-батор молвил:

“Послушай, Мунлиг! Дети – малолетки у меня. А Тэмужина, старшего из них, оставил я у свата Дэй сэцэна. Но по пути домой в татарском стане я был отравлен. О, как же худо мне! Так позаботься ты, мой верный Мунлиг, о сиротах моих и о вдове. И сына, Тэмужина моего, немедля привези ко мне…”

И, заповедав Мунлигу сие, он опочил»^[173]…

Имеющиеся в нашем распоряжении древние источники не оставляют и тени сомнения в том, что вплоть до своей кончины (примерно в 1171 году) Есухэй-батор «был государем большинства монгольских племен. Его старшие и младшие родичи, т. е. дядья и двоюродные братья, все (были ему) послушны и подвластны и единодушно из своей среды поставили его на царство. Он был причастен к отваге и храбрости. (Есухэй-батор) много воевал и сражался с другими племенами монголов, и в частности, с племенами татар, точно так же с хитайскими (чжурчжэньскими. – А. М.) эмирами и войсками. Молва о нем распространилась в окрестностях, имя его прославилось, и стал он признаваем и почитаем у всех»^[174].

И в анналах истории имя Есухэй-батора осталось не только потому, что он был отцом Чингисхана. В критический момент для улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) он смог сохранить его единство, оказывал достойное сопротивление главным врагам – татарам и цзиньцам; его дальновидная политика в отношении вождя хэрэйдов Торил-хана (Он-хана, Ван-хана), которого он поддержал в борьбе за престол, обеспечила его сыну, Тэмужину-Чингисхану, поддержку хэрэйдов на первом этапе его борьбы по собиранию и объединению всех монгольских племен.

Таким образом, слава его сына, посмертно распространившаяся и на него, вполне заслуженна. Именно поэтому, как сообщает нам «Юань ши», Хубилай-хан, император Юаньской Монгольской империи, в 1266 году, возвеличивая своего предка по принятым в его державе китайским канонам, постановил именовать Есухэй-батора посмертным именем Ле-цзу, что в переводе с китайского означает «Прославленный предок», и титуловать его Шэнь-юань хуанди – «Божественным императором-основателем династии».

Глава четвертая
«Близкие люди – скорпионы…»^[175]
(1171–1178 гг.)

«В глазах твоих огонь,

Ты ликом светел

И мудр не по годам.

Вот почему тайчуды

так тебя не любят!»

Сорхон шар^[176]

Очевидно, что Мунлиг, о котором говорилось выше, неслучайно оказался рядом с Есухэй-батором в последние минуты его жизни. Мунлиг и его отец, старик Чарахи, были приближенными Есухэй-батора, а их племя хонхотан входило в состав улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Именно в этой связи следует понимать то, что в своих последних словах Есухэй-батор завещал Мунлигу: «Ты позаботься о младших братьях своих, оставляемых мною еще малыми, о старшей невестке своей^[177], которая станет вдовой. Сына моего Тэмужина поскорее возьми и привези…»^[178]

Выполняя волю Есухэй-батора, «Мунлиг пришел к Дэй сэцэну и молвил: “Брат старший, Есухэй^[179], по сыну своему истосковался, и я приехал, чтоб его забрать”.

И отвечал ему тогда Дэй сэцэн: “Коли скучает сват по сыну, мы Тэмужина тотчас же домой отправим. Но вскорости ему прибыть обратно надлежит”. Мунлиг выслушал эти слова и повез Тэмужина в отчину»^[180].

«Узнав о кончине Есухэй-батора, Тэмужин пал наземь, убиваючись. Старик Чараха из рода хонхотан увещевал его, приговаривая:

 
“Зачем ты бьешься так тайменем рыбой? —
Мы сильную дружину собрать могли бы.
Об этом разве мы не говорили?
Об землю рыбой бьешься – вот буянство!
Единое создать степное ханство
Не раз ли навсегда мы порешили?”
 

Так увещевал старик Чараха Тэмужина, пока тот не успокоился и не перестал рыдать»^[181].

Завет отца («сильную дружину собрать… единое создать степное ханство»), который первым напомнил ему старик Чараха, как говорится, запал в душу юного Тэмужина, указал главную, заветную цель жизни: стать преемником отца и продолжить дело объединения всех монгольских племен в единое монгольское государство.

Поддержка верных соратников отца дала Тэмужину силы преодолеть все невзгоды и страдания, которые поджидали его в будущем…

А начались они с того, что те, кто «был заодно и в союзе и друзьями с Есухэй-батором» при жизни, в частности, тайчуды, не пожелали признавать более верховенство рода хиад-боржигин после смерти предводителя улуса; произошел раскол среди родов и племен, входивших в состав улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), и возглавлявшей их знати.

Иначе говоря, тайчуды и другие «многочисленные племена, собравшиеся воедино во время его отца Есухэй-батора и ставшие послушными ему», после его смерти не только проигнорировали, очевидно, существовавшее (пусть даже устное) завещание Есухэй-батора возвести на ханский престол его старшего сына, но и, «когда увидели Чингисхана ребенком, отпали от него… Таргудай хирилтуг, сын Адал-хана (и) внук Хабул-хана, и Курил-батор, его двоюродный брат, которые были оба государями и правителями племен тайчуд, вследствие зависти, которую они затаили в себе со времени Есухэй-батора, вступили на путь непокорности и упорства. Благодаря тому, что тайчуды были главнейшей из ветвей (родственных племен), (дело) постепенно дошло до того, что другие родичи и войска, оказавшие Есухэй-батору повиновение, отпали от его детей и склонились к тайчудам. Они сплотились вокруг них, благодаря чему у этих племен появилась полная сила и могущество»^[182].

Действия тайчудов, последовавшие после смерти Есухэй-батора, как нельзя точно характеризуют сущность улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) как протогосударственной формы. Улус – это «не территория с населением, организованная какой-либо формой власти, а люди, собравшиеся вокруг вождя… Улус жил пока были люди, придерживавшиеся определенного руководителя, и улус исчезал, когда люди уходили из него или терялся вождь»^[183].

Вслед за тайчудами ушло большинство не только дальних, но и близких сородичей Есухэй-батора, которые, по образному выражению Рашид ад-дина, оказались «скорпионами», которые «по причине злобы и ненависти, порожденных и внедренных в (самой) их природе, завидовали (Есухэй-батору), а так как они не имели достаточной силы и мощи для сопротивления, то до конца его жизни сеяли в сердце (своем) семена мести и вражды»^[184].

Даже при таком отношении к предводителю улуса тайчуды и другие соплеменники были вынуждены повиноваться ему; без его, прежде всего, таланта воина, непоколебимой воли и стремления к объединению всех монгольских родов и племен им ни за что бы не удалось сдержать натиск ворогов-татар и цзиньцев. Но после его смерти они не признали наследственное право Огэлун и ее старшего сына Тэмужина стать преемниками его великого дела и просто-напросто бросили их на произвол судьбы.

С тем, что предводительство в улусе и ратные подвиги – это не женское дело, и тем более не под силу неопытному юнцу, – еще можно было согласиться или понять^[185]. Но их демонстративный исход^[186] был постыдным предательством, которое, как свидетельствуют наши источники, ни Огэлун, ни воспитанный ею Тэмужин всем им никогда не простили.

Следует отметить, что не все роды и племена, входившие в улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы), последовали за тайчудами. Как считает монгольский ученый Г. Мягмарсамбуу, родовая монгольская знать вместе со своими подданными-сородичами, а также недавние подданные отца Тэмужина, примкнули к предводителю племени жадаран Жамухе сэцэну^[187], тем самым в тот момент отдавая ему предпочтение среди прочих возможных претендентов на ханский престол предводителя улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы): «Большинство населения улуса не последовали за тайчудами. Потомственная знать, в частности, Алтан, Хучар, Даридай отчигин^[188] во главе своих подданных-сородичей примкнули к Жамухе из племени жадаран.

По мнению монгольского историка Ч. Далая, это свидетельствовало о том, что после кончины Есухэй-батора все коренные монгольские племена, за исключением тайчудов, хотя и не имели единого предводителя, по-прежнему стремились к объединению, взаимной поддержке и воссозданию улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы).

В результате прихода этих племен под водительство Жамухи улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы), в том числе и подданные-сородичи Тэмужина, сына Есухэй-батора, оказался во власти вождя племени жадаран. Таким образом, Жамуху сэцэна, так же как ранее Есухэй-батора, в то время можно было считать некоронованным ханом улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы)^[189].

Однако снова вернемся к Мунлигу, душеприказчику Есухэй-батора. Он выполнил завещание Есухэй-батора, привез домой его старшего сына, Тэмужина, и какое-то время вместе со своим отцом, стариком Чараха, пытался сохранить собранный Есухэй-батором улус, но им это сделать не удалось. Старику Чараха эта борьба стоила жизни, а Мунлиг на какое-то время пропал из поля зрения летописцев.

Причина, по которой Мунлиг, возможно, на какое-то время покинул семью Есухэй-батора, скорее всего, была в его взаимоотношениях с Огэлун. Очевидно, Мунлиг согласно предсмертному завету Есухэй-батора хотел занять его место не только в семье, но и во главе всего рода. Однако отверженная супруга бывшего предводителя улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) Огэлун считала, что именно ее старший сын Тэмужин по праву должен стать преемником отца и возглавить хиад-боржигинов.

Трудно переоценить роль Огэлун на начальном этапе формирования характера и мировоззрения ее старшего сына Тэмужина. «…Она продолжала воспитывать своих сыновей, прививая им воззрения степной аристократии, внушая им, что они по праву принадлежат к этому классу и потому должны прилагать все старания, чтобы подняться и выйти из создавшегося тяжелого положения»^[190].

Именно тогда, в детстве, мать при случае не уставала повторять Тэмужину его легендарную родословную, основывающуюся на верованиях древних монголов – тэнгрианстве, и главное, то, что он является потомком Бодончара, «сына Небесного Владыки». «Тогда же Тэмужин мог слышать рассказы и о более близких временах, временах тоже славных для его родичей и предков, о Хабул-хане, Амбагай-хане, замученном цзинцами в Китае (в чжурчжэньской империи Цзинь. – А. М.), и о знаменитом богатыре Хутуле-хане. Огэлун была мудрой женщиной и хорошо знала “древние слова”^[191].

«Огэлун была весьма способной и умной женщиной, она по возможности охраняла и присматривала за ним (за Тэмужином. – А. М.), за домочадцами и имуществом, подчиненными, войском и сторонниками, оставшимися после Есухэй-батора»^[192]. Таким образом, отверженной супруге бывшего предводителя улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), считавшей, что ее старший сын Тэмужин по праву должен стать преемником отца и возглавить род хиад-боржигинов, удалось не только поднять на ноги своих малолетних детей, но и укрепить их дух, веру в неотвратимость возмездия и восстановления их в правах законных наследников престола улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Именно об этом писал автор «Сокровенного сказания монголов», не скупясь на восхваления в адрес вдовы Есухэй-батора, Огэлун:

 
«От рожденья премудрая, мать Огэлун
Дэл свой поясом повязала,
По теченью Онона то вверх, то вниз
Все бродила она, кочевала.
Что в степи съедобного было,
Тем детей она и кормила.
Дни в пути, в трудах проводила.
От рожденья упорная мать Огэлун
Шла не знающим устали шагом
С суковатой дубовою палкой в руках
По ложбинам да по оврагам,
Вверх и вниз… Набравшись терпенья,
Все искала, копала коренья.
Было трудно ей, горько было,
Но достойных сынов вскормила.
От рожденья прекрасная мать Огэлун
Берегами речными бродила,
Собирала по осени дикий лучок,
Даже рыбу удою удила.
Не жалела рук, не жалела ног
И сынов державных взрастила.
Был характер тверд, был порядок строг —
Вот что в жизни детей укрепило.
Ясноликая ханша-мать,
Ты сумела детей поднять,
От щедрот питая степных.
Сыновей научила мать
Званье, долг свой осознавать,
Гордость ты заронила в них…
Строгих правил держится мать —
Сыновьям державными стать»^[193].
 

Что же касается нашего Героя, то привитые ему с детства традиции его рода, воззрения степной аристократии и вера в свою судьбу начали формировать его жизненные принципы.

Прежде всего, принцип верноподданничества, согласно которому подданный должен верно служить, подчиняться своему господину, также и вассал должен безропотно следовать за своим сюзереном. Впоследствии этого принципа Чингисхан неукоснительно придерживался сам, следования ему всегда требовал от других; проявления верноподданничества он высоко ценил даже среди врагов, был бесжалостен ко всем, кто этот принцип нарушал.

Другой важнейший жизненный принцип Чингисхана «отмщением отмстить» свидетельствовал о принятой нашим Героем на себя обязанности непременно наказать виновных за понесенные им и его родом утраты и за нанесенные ему и его роду оскорбления.

* * *

Следует заметить, что лютая ненависть к предавшим и унизившим их семью соплеменникам сделала юного Тэмужина крайне нетерпимым к любым проявлениям несправедливости в отношении себя и близких ему людей. Кроме того, в те годы (а Тэмужину было тогда лет 12) «проявилась у него уже та черта характера, которая потом развилась вполне, – властность. Не терпел он также, чтобы лишали его чего-нибудь, что он считал принадлежащим ему по праву. Вот эти-то стороны его натуры и толкнули его на братоубийство…»^[194]

Заурядные, на первый взгляд, раздоры между ним и сводными братьями Бэгтэром и Бэлгудэем, которые отнимали у него и Хасара добычу, поставили Тэмужина перед неминуемым выбором: “Вчерашний день пичугу подстрелили мы, так Бэгтэр с Бэлгутэем пичугу отобрали. И нынче тоже отняли улов. Коли они такие, как нам вместе жить?!”

И подкрались Тэмужин и Хасар к Бэггэру, когда тот на пригорке пас девять соловых коней. Узрев, что братья приложили стрелы к тетиве и уж готовы выстрелить в него, он возопил:

“Покамест мы разора у тайчудов ждем, пока отмщением отмстить им не сумели, за что вы, братья, погубить меня решили; ресницею глазной навек падучей, блевотиной, ртом извергающейся вон, зачем меня хотите обратить? Пока у нас нет друга, кроме нашей тени, как нет и плети, кроме конского хвоста, почто меня вы вознамерились убить? Прошу, не разоряйте мой очаг, не погубите брата Бэлгудэя!”

С этими словами Бэгтэр сел, скрестив ноги, и смиренно ждал, что будет. И тогда Тэмужин и Хасар пустили в него свои стрелы, один спереди, другой сзади, и убили его.

Когда Тэмужин и Хасар воротились, Огэлун ужин, воззрившись на них, все враз уразумела и вознегодовала:

 
“Братоубийцы вы, предатели,
Себе подобных пожиратели!
Как, Тэмужин, тебя я родила,
Не зря ж ладонь твоя в крови была!..
Вы – изверги!
О, как вы многозлобны,
Вы черной суке бешеной подобны.
Повадки ястребиные у вас.
Откуда ярость львиная взялась!
 
 
Зловредный мангас^[195], хищник, живоглот —
Сравненье вам обоим подойдет.
Детенышей кусать – вот нрав верблюжий,
Взбесившихся верблюдов вы похуже.
Вы – огари: они утят гоняют
И, силы потерявших, пожирают.
Волк беспощаден, если пищу ищет
Иль защищает логово-жилище.
А вы – вы к брату были беспощадны,
Как тигры, хищны, люты, кровожадны.
 

Пока у нас нет друга, кроме нашей тени, как нет и плети, кроме конского хвоста, пока мы ждем разора недругов тайчудов и помышляем им отмщением отмстить, зачем вы, сыновья мои, такое сотворили?”

Долго бранила-вразумляла Огэлун ужин сыновей своих, старопрежние притчи им сказывала, словами предков сокровенными поучала»^[196].

Как явствует из «Сокровенного сказания монголов», «этот бесчеловечный поступок вызвал сильный гнев Огэлун, но сам Тэмужин, по-видимому, не очень беспокоился о случившемся. Очевидно, он был уверен в справедливости своего поступка. И Тэмужин с Хасаром убили сводного брата Бэгтэра не только за то, что он постоянно издевался над ними, отнимая их нехитрую добычу (подстреленную птицу, пойманную рыбешку). Возможно, у Тэмужина была и более веская причина, толкнувшая его на этот поступок: предательство Бэгтэра. Так, по очень правдоподобной версии Л. Н. Гумилева, его сводный брат Бэгтэр, поощряемый тайчудами в соперничестве с Тэмужином, мог доносить своим покровителям о настроениях в семье Огэлун, обо всем, что там делалось и говорилось»^[197].

Произошедшие вскоре после убийства Бэгтэра события в какой-то мере подтверждают версию Л. Н. Гумилева. И, что не менее важно, эти события заставили Тэмужина задуматься «о многом, задуматься о своей судьбе и почувствовать, что над ним, над его личностью и волей возвышается воля “Вечного Синего Неба” (Всевышнего Тэнгри. – А. М.), о котором он знал, конечно, раньше, знал, как о высшем божестве… но теперь он по-особому почувствовал (и воспринял. – А. М.) его веления»^[198].

* * *

Итак, вскоре после убийства Бэгтэра последовало нападение тайчудов на стойбище Огэлун. Очевидно, узнав об убийстве Бэгтэра, вожди племени тайчуд окончательно убедились, с кем они имеют дело в лице подрастающего Тэмужина. «Знать, возмужал мальчонка, раз слюни перестали течь, да и уши не забиты серой»^[199], – так в образной форме выразил свои опасения один из предводителей тайчудов Таргудай хирилтуг, который, «замыслив недоброе… ополчился на Огэлун и сыновей ее.

Убоявшись недругов тайчудских, Огэлун ужин вместе с сыновьями бежала в лес…

И возопили тогда тайчуды: “Выдайте нам только Тэмужина. Прочие нам вовсе не нужны!”

Услыхав речи тайчудские, братья понудили Тэмужина бежать в лес. Проведали о том тайчуды и пустились вослед. И пробрался Тэмужин в дебри лесные, что на горе Тэргун ундур^[200], а тайчуды не смогли пробиться, и отступили они в бор и выставили дозорных.

Три дня просидел Тэмужин в дебрях лесных, а на четвертый день замыслил возвернуться к родичам. И шел он по лесу, ведя за повод коня своего, как вдруг седло соскользнуло и упало наземь. Глянул Тэмужин: и седельная подпруга, и ремень нагрудный – все на месте, а седло-таки упало.

“Могла подпруга соскользнуть, ремню нагрудному не соскользнуть, однако. Никак знамение мне Всевышний Тэнгри посылает!” – воскликнул Тэмужин.

И остался он в чаще лесной и просидел там еще три дня. И снова хотел было выйти из лесу, но путь ему преградил белый валун величиной с юрту.

“Неужто шлет знамение мне Всевышний Тэнгри снова”, – молвил он и вдругорядь вернулся в чащу и просидел еще три дня.

Все девять дней просидел он в лесу без пищи и, наконец, решил:

Пленение Тэмужина тайчудами. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).

“Чем в чаще так бесславно сгинуть, уж лучше выйти и сором претерпеть от недругов тайчудов”.

И пошел он из чащи лесной, ведя за повод коня, и обошел стороной лежавший на дороге белый валун величиной с юрту. А обходя тот валун, рубил он ножом, коим режут стрелы, деревья, стеной стоявшие на его пути. А как вышел Тэмужин из лесу, так и схватили его недруги-тайчуды»^[201].

Почти через тридцать лет, вспоминая о событиях того времени, Таргудай хирилтуг подтвердил сам факт своих попыток «приручить» Тэмужина:

«Его, покинутого всеми сироту, призрел я; как необъезженного жеребенка обучал. Мне ничего не стоило сгубить его тогда, я ж милостиво пестовал его»^[202].

Под «пестованием» отрока Тэмужина Таргудай хирилтуг понимал превращение невольника в послушного слугу, для чего «Таргудай хирилтуг привел его в пределы тайчудские, и учинили над ним тайчуды расправу (суд. – А. М.), и понудили Тэмужина ходить у них в прислужниках, каждый день передавая его из одной семьи в другую»^[203].

Это известие автора «Сокровенного сказания монголов» свидетельствовало о том, что, помимо норм морали, в улусе «Хамаг Монгол» (Все Монголы) продолжала действовать система запретов или норм обычного права, в соответствии с которыми применялись своеобразные меры наказания виновных^[204], которые Тэмужину довелось испытать в прямом смысле (он был обременен шейной колодкой) на собственной шкуре…

Из процитированного выше монгольского источника мы узнаем, что, скрываясь от недругов-тайчудов в дебрях лесных на горе Бурхан халдун, Тэмужин впервые ощутил вспомоществование Небесного Владыки, удерживавшего его от опрометчивого шага, и «уверовал в силу Всевышнего Вечного Тэнгри как всемогущего гения-хранителя, которому подвластны и его плоть, и его душа…»^[205]

Эту веру упрочило и его счастливое спасение из тайчудского плена: симпатизировавший Тэмужину Сорхан шар из племени сулдус^[206], заметив убежавшего от тайчудской охраны и скрывавшегося в речных заводях Тэмужина, не только не выдал его тайчудам, но и помог покинуть пределы тайчудских кочевий.

Спасителю Тэмужина принадлежат слова, которые однозначно характеризуют и «ягненка-одноготку» Тэмужина, и отношение к нему ворогов-тайчудов: «В глазах твоих огонь, ты ликом светел и мудр не по годам. Вот почему тайчуды так тебя не любят… Так жаждут твоей крови, аж наточили зубы»^[207].

«Не потому ли (Сорхан шар сказал эти слова. – А. М.), что был поражен силой взгляда подростка, в котором уже ощущалась душа вождя… уже тогда проявилась харизма, сила мощной личности сына Есухэя храброго», – задавался вопросом французский востоковед Рене Груссе^[208].

Действительно, именно в это время не только складывался характер Тэмужина, но и выстраивалась мировоззренческая система нашего Героя, которая сформировала его жизненные ценности, идеалы и принципы, определила религиозные убеждения, правовые и моральные нормы поведения, которыми он руководствовался по жизни, а все это взятое вместе обусловило его жизненные цели и дальнейшие деяния.

* * *

Удачный побег из неволи^[209] и последовавшие затем события, о которых повествуют наши источники, «оказали большое влияние на развитие характера Тэмужина. Он почувствовал себя уже мужчиной, способным защищать свое добро от разбойников, а себя от обидчиков, а потому имеющим право на положение главы семьи, в которой до тех пор главенствовала его мать»^[210].

Возмужавший Тэмужин^[211] раз за разом убеждался в правильности материнских наставлений о том, что, пока у него «нет друга, кроме собственной тени, и нет кнута, кроме конского хвоста», иначе говоря, без верных нукеров-сподвижников^[212] и поддержки сильного и авторитетного сюзерена ему не вернуть власть над улусом «Хамаг Монгол» (Все Монголы), тем более не продолжить дело, начатое его предками. Поэтому все его последующие действия становятся осмысленными и последовательными.

Что касается нукеров-сподвижников Тэмужина, то первыми из них тогда стали Борчу и Зэлмэ. Борчу – сын богатого ноёна из племени арулад, относившегося к нирун-монголам и прежде входившего в состав улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы); он помог Тэмужину отыскать и вернуть восемь соловых коней, уведенных конокрадами, а затем поклялся быть Тэмужину «вечным нукером»^[213]. Второго – своего сына Зэлмэ отдал Тэмужину в нукеры старик Жарчудай, кузнец из рода урианхай; таким образом Жарчудай исполнил обещание, данное Есухэй-батору после рождения Тэмужина^[214].

Очевидно, с этого времени Тэмужин серьезно задумался о формировании собственной дружины. Памятуя о клятве, которую дал ему Борчу («Я вечным нукером тебе отныне стану!»), Тэмужин отправил к нему брата Бэлгудэя, дабы призвать будущего нукера в свою ставку.

«И выслушал Борчу Бэлгудэя и, слова не сказав отцу, набросил на плечи серую бурку, вскочил на горбатого буланого коня, и вскорости явились они вместе с Бэлгудэем к Тэмужину»^[215].

Подобное беспрекословное повиновение Борчу Б. Я. Владимирцов пояснил следующим образом: «…Монгольский предводитель XI–XII вв… всегда во всех случаях своей жизни неразлучен со своими нукерами, они всегда, в том или другом количестве, при нем; они составляют его свиту. Нукер в ставке своего предводителя оказывается прислужником, на войне или во время набега он воин, во время облавных охот – он помощник; он заведует всегда чем-нибудь, наблюдает, он состоит в свите: он же является ближайшим другом и советником своего предводителя»^[216].

Именно такими «друзьями и советниками» Тэмужина и стали его первые нукеры Борчу и Зэлмэ, сохранившие ему верность на всю жизнь и ставшие впоследствии его самыми преданными соратниками в борьбе за объединение всех монгольских племен…

* * *

Дабы окончательно легитимизировать свой статус главы семьи, в которой до той поры главенствовала его мать, Тэмужин отправился за невестой Бортэ. В тот год (1178 г. – А. М.) ему исполнилось шестнадцать лет; по тогдашним монгольским меркам Тэмужин достиг совершеннолетия.

«С тех пор, когда девятилетним отроком Тэмужин впервые увидал Бортэ, они больше не встречались. И вот поехал тогда Тэмужин вместе с Бэлгудэем на реку Керулен, дабы разыскать суженую свою – Бортэ… Отец Бортэ Дай сэцэн, узрев Тэмужина, возрадовался радостью великою… И отдал Дэй сэцэн дочь свою Тэмужину. И отправились Тэмужин вместе с Бортэ ужин в урочище Хурэлху на речушке Сэнгур, где кочевала семья Тэмужина»^[217].

Тэмужин с помощью нукера Борчу отыскал своих коней. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).

Автор «Сокровенного сказания монголов» упомянул «о черного соболя дохе, подаренной Тэмужину тещей Чотан на свадьбу»^[218]. Этому дорогому подарку родителей Бортэ суждено было сыграть важную роль в переговорах Тэмужина с хэрэдским Торил-ханом.

Именно на него, на побратима^[219] своего отца, хэрэйдского Торил-хана^[220], Тэмужин решил опираться для достижения своей цели: воссоздания улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Этот выбор Тэмужина был отнюдь не случаен: еще в детстве Тэмужином была воспринята (на примере отца) и усвоена на всю жизнь (как важнейший жизненный принцип) древнемонгольская традиция побратимства; и, когда его семья, брошенная сородичами на произвол судьбы, бедствовала, он решил обратиться за помощью к побратиму отца хэрэйдскому Торил-хану. Ведь согласно тогдашней монгольской традиции побратимства «побратим отца был ровно что отец».

Однако, как отметил американский историк Гарольд Лэмб, Тэмужин до поры до времени не обращался к вождю племени хэрэйдов, считая, что «идти, как нищий, с пустыми руками – только вызывать презрение, а не дружеские чувства». И он упорствовал в этой решимости, которая не была ложной гордостью, а свойственной… монголам прямолинейностью образа мыслей… Тэмужин не воспользуется помощью (Торила)… до тех пор, пока не сможет появиться перед ним как союзник, а не бродяга»^[221].

И такой момент наступил. Встав во главе своей семьи, окружив себя нукерами, семнадцатилетний Тэмужин, дабы заручиться поддержкой Торил-хана в воссоздании улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы»), «взял черного соболя доху, привезенную и подаренную ему тещею Цотан, и вместе с братьями Хасаром и Бэлгудэем отправился к верному анде-побратиму отца их Есухэя – Торил-хану.

Тэмужин приехал за своей невестой Бортэ. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).

“Анда отца мне ровно, что отец”, – так думал Тэмужин, к Торил-хану отправляясь.

И разыскал Тэмужин Торил-хана в Черной роще на берегу Толы. И обратился Тэмужин к нему и сказал:

“О, хан, вы, побратим отца, мне ровно, что отец. Я вам привез подарок тещи – доху соболью”.

И молвил растроганный Торил-хан:

 
“Доху соболью мне поднес —
Ты так меня уважил!
А я верну тебе улус,
Чтоб ты в нем княжил.
Ты соболей мне не жалел —
Благодарю я.
Весь твой распавшийся удел
Вновь соберу я.
Для почек предназначен таз,
В глазнице разместится глаз,
Не так ли говорят у нас?!”»^[222]
 

Приезд Тэмужина к побратиму своего отца, предводителю хэрэйдов Торил-хану. Миниатюра из «Сборника летописей» Рашид ад-дина. Начало XIV века.

«Этими торжественными речами был скреплен союз, в силу которого кераитский (хэрэйдский. – А. М.) государь брал под свое покровительство сына своего бывшего анды, а Тэмужин официально признавал себя “клиентом” и даже вассалом Торила^[223]; союз чрезвычайно важный, который просуществовал до 1203 года. В продолжение всего этого времени поддержка кераитов позволила будущему императору (Чингисхану. – А. М.) властвовать над большей частью древних монгольских племен. И наоборот – преданность Тэмужина своему сюзерену оберегала последнего как от любых внутренних смут, так и от нападений извне. После заключения этого пакта положение Тэмужина заметно упрочилось: у него появилось немало новых друзей (нукеров. – А. М.), и одновременно к нему возвратились многие друзья отца»^[224].

«Поддержка и покровительство самого сильного хана Монголии сразу изменили положение Тэмужина… Но не только Борчу и Зэлмэ умножили число сторонников Тэмужина, хоть автор “Тайной истории” (“Сокровенного сказания монголов”. — А. М.) больше никого не упомянул…