Александр Леонидович Аввакумов
В тени
– А что мне с ним делить-то было? Он – вождь, а я – генерал, каких у него много, – уклончиво ответил он.
– Врешь, генерал! Сейчас война, и генералы нужны фронту; а ты почему-то здесь. Так что колись, ваше благородие!
– Я не собираюсь оправдываться! Ты кто такой?!
– Я – вор, а вот ты, генерал, – предатель! И я не хочу сидеть с тобой за одним столом!
Мерецков вскочил из-за стола, и схватил за грудки обидчика. Камера, моментально разделилась на две половины, и началась потасовка. Кто-то из «блатных» попытался ударить генерала заточкой из гвоздя, но ему не позволил этого сделать мужчина богатырского телосложения. Он со всей силы ударил «блатного» кулаком в челюсть, отчего тот выронил оружие и отлетел метра на три в сторону. Дверь барака открылась, и в помещение ворвались конвоиры, которые стали направо и налево месить всех, кто попадал им под руку. Минуты через две в бараке стало тихо.
– Кто начал драку? – спросил вошедший в помещение офицер. – Чего молчите? Языки отсохли?
Заключенные молчали, с ненавистью глядя друг на друга.
– Хорошо, – произнес офицер. – Мерецков, Силин, Гаврилов и ты, Малин, вышли из барака!
Генерал вышел последним. Офицер подошел к нему и негромко сказал:
– Что, Мерецков, решил повоевать с «блатными»? Глупо. Они тебя на ремни порежут… Всех в карцер! Пусть посидят, подумают немного.
Кирилла Афанасьевича завели в небольшую камеру и быстро закрыли за ним дверь. Койки в помещении не было, и он сел прямо на холодный пол.
«Правильно ли я поступил, вступив в драку с «блатным? – размышлял он. – Ведь меня легко могли зарезать! Как же я поддался на эту провокацию? Задача любого режима уничтожить тех, кто мыслит по-иному; и не важно, как это произойдет, сомнет ли его режим или завалят ножом».
Натуру Мерецкова всегда определяло деятельное начало. С семи лет он уже начал помогать отцу, пахать землю. С детских лет Кирилл Афанасьевич научился относиться к любому делу дотошно и пытливо. Благодаря этим качествам, его военная карьера складывалась весьма успешно. Он быстро прошел путь от начальника штаба отряда Красной гвардии, в городе Судогде Владимирской губернии, до главы Генерального штаба Красной Армии.
Все эти шаги по карьерной лестнице не обходились без ошибок. Однако ошибки были абсолютно разными. Мерецков определял их количеством вреда, который они приносили людям. Сейчас шла война, поэтому каждая ошибка командующего армией или фронтом могла привести к гибели сотен тысяч жизней!
В коридоре штрафного изолятора запахло махоркой. Это был единственный запах, связывающий его с волей. Кирилл Афанасьевич поднялся с пола.
«Пять шагов, поворот и снова пять шагов, – размышлял он про себя. – Да, ему повезло, ведь могли закрыть в «пенал», где не только не сделаешь ни шага, но и не вздохнешь…»
За маленьким окном, которое словно запуталось в паутине решеток и колючей проволоки, стало темно. Наступала ночь – время для анализа ошибок и размышлений.
«Можно ли отнести к ошибке мою служебную записку, адресованную Сталину? – подумал Мерецков, прислонившись спиной к сырой стенке камеры. – Может быть, не стоило все это писать? А, может, я говорил с вождем как-то не так? Была ли вообще какая-то польза от моей записки? Обязан ли я был сообщать Сталину о положении на фронте?» Но он был советником и считал своим долгом подсказать вождю выход из создавшейся ситуации.
Мерецков прислушался: из коридора доносился богатырский храп надзирателя. Он невольно улыбнулся и снова предался размышлениям.
«Ведь пострадал только я один, а дело выиграло, включил же он в свой доклад выдержки из моей записки! Значит, я не ошибался! Конечно, жаль, что в самые горячие дни меня отстранили. Однако он меня не расстрелял, просто указал мне мое место, то есть дал мне понять, кто он и кто я. Спасибо, товарищ Сталин, я все понял!»
Мерецков закрыл глаза и вскоре заснул под мерный храп охранника.
***
Николай шел вдоль свежевырытых окопов, на ходу отдавая приказы по размещению и маскировке огневых точек. Где-то рядом, километрах в трех, шел бой, и эхо сражения отчетливо доносилось до их позиций.
– Симонов, не ленись, копай глубже окоп, – указывал Смирнов. – Каждые десять сантиметров глубины на десять процентов снижают вероятность того, что тебя подстрелит немец.
– Земля здесь такая, товарищ лейтенант: на полштыка вглубь, и уже вода; вот и приходится выбирать, что лучше.
Его наспех собранная рота, численностью около пятидесяти бойцов, должна была прикрывать отход основных сил батальона. Красноармейцы были из разных частей, и он никого из них практически не знал, за исключением сержанта Вавилова. Полк с боями уходил на восток, стремясь как можно быстрее выйти к переправе, которую еще не успели уничтожить гитлеровцы. Немецкие летчики не бомбили переправу, по всей вероятности, стремились захватить этот важный для всех мост. Мимо окопавшихся бойцов, подняв столб пыли, промчался десяток легких танков, направляющихся к переправе.
«Вот и эти спешат на восток, прикрывшись броней и пушками», – провожая танки взглядом, подумал Николай.
Вчера вечером выстрелом диверсанта был убит командир полка, и командование подразделением перешло к его заместителю, майору Синицыну. Майор был небольшого роста, но широк в плечах. Его бритая голова, легко поворачивающаяся из стороны в сторону, напоминала какой-то замысловатый флюгер. Синицын в полку был человеком новым и явно не был готов командовать полком. Майор попытался отказаться от командования, но другого выбора у командира дивизии просто не было, и он своим приказом назначил Синицына на эту должность.
– Твоя рота прикрывает отход полка, – произнес майор и взглянул на начальника Особого отдела. – С таким количеством бойцов, как у тебя, сделать это практически не возможно, но резервов у меня нет! Единственно, чем могу помочь, это выделить тебе дополнительно еще два пулеметных расчета. Нужно удерживать высоту как минимум часа три, пока не переправится полк!
Он замолчал, словно давая Смирнову осознать поставленную перед ним задачу.
– Через три часа можешь отходить. Через три часа, не раньше! Понял?!
– Так точно, товарищ майор.
К Смирнову подошел комиссар Рыков.
– Запомни, лейтенант: смелого бойца, пуля боится, смелого штык не берет!
– Это только в песне, товарищ комиссар; в жизни все по-другому.
– Ты комсомолец?
– Так точно.
– Тогда я не понимаю тебя! За твоей спиной тысячи беженцев. Если ты не остановишь немцев, представляешь, что будет?!
– Твой сосед слева – стрелковая рота двадцать второй бригады. Она прикрывает твой фланг, – снова вступил в разговор Синицын. – И не факт, что немцы пойдут именно по твоей дороге.
– Понял, товарищ майор.
Смирнов козырнул и направился к выходу. Его остановил начальник Особого отдела.
– Держись, как можешь! Удержишь высоту, лично представлю тебя к награде, не удержишь – расстреляю на месте! Я ясно изъясняюсь, лейтенант?
– Так точно, товарищ капитан.
«Легко сказать, держись….», – подумал Смирнов, выходя из блиндажа.
***
Рота зарывалась в землю. Слева от окопа Смирнова был установлен станковый пулемет. Николай вышел на дорогу и посмотрел на позицию, которую занимали его бойцы. Где-то рядом шел бой, и Николай, шагая вдоль дороги, не мог не слышать залпы орудий и хлопки минометных выстрелов.
– Быстро укрылись! Ветками, ветками укрыли окопы! – командовал он.
И вдруг стрельба стихла. Это было так внезапно, что все моментально притихли в ожидании чего-то страшного и непредсказуемого.
– Товарищ лейтенант, смотрите, бегут! – крикнул Вавилов и указал рукой на дорогу, по которой, бросая на ходу винтовки, бежали бойцы.
«Что делать? – с ужасом подумал Смирнов. – Как их остановить?!»
Николай схватил в руки автомат и бросился навстречу бегущим прямо на него красноармейцам.
– Немцы! Немцы в тылу! – закричал один из бойцов.
Смирнов схватил его за рукав гимнастерки, но тот вырвался и побежал дальше.
«Остановить! Остановить!» – словно молот, застучало в голове Николая.
– Стой! – заорал он, потрясая автоматом. – Куда бежите, сволочи? Стой! Перестреляю, гады!
Но красноармейцы не слышали его. Страх гнал их все дальше к реке, через которую переправлялись основные силы полка и беженцы. Ни отчаянная матерщина, ни очереди поверх голов бегущих не могли отрезвить людей, одурманенных инстинктом самосохранения. Николай ухватил за руку одного бойца и опрокинул его на землю.
– Куда бежишь?! Трус!! – прохрипел он, окончательно сорвав голос.
– Да пошел ты…, – хмыкнул ему в лицо боец. – Танки там, танки! Хана нам всем!
Боец оттолкнул Смирнова и хотел бежать дальше, но Николай дал короткую очередь ему в спину. Боец выронил винтовку из рук и повалился на землю.
– Застрелю каждого, кто не остановится! – хрипел Смирнов, стирая кровь с разбитого лица. – Застрелю!!
Он снова выстрелил в спину пробегавшего мимо красноармейца. Тот обернулся и, шатаясь, направился в сторону лейтенанта, но, сделав несколько неуверенных шагов, повалился ему под ноги. Чья-то пуля сбила с головы Николая фуражку: кто-то явно стрелял в него, стараясь устранить внезапно возникшую преграду.
Он застрелил еще одного, прежде чем бегущие красноармейцы стали останавливаться; но в этот момент здоровенный детина, вскинул винтовку и выстрелил ему в голову. Пуля обожгла щеку. Смирнов нажал на курок автомата и стрелявший в него повалился мешком на землю…
Толпа остановилась. Новый страх, опасность, возникшая там, где искали спасение от смерти, по-иному ошеломила дрогнувших людей. Наконец до их сознания дошло, что внезапно выросший перед ними командир с окровавленным лицом может перестрелять их, когда до спасения остались считанные сотни метров! И эта опасность была столь реальной и осязаемой, что красноармейцы сначала остановились, а затем залегли на склоне высоты.
– Кто еще хочет отведать свинца? – снова захрипел Николай, перезаряжая автомат. – Всем в окопы! Занять оборону!
Бойцы, повинуясь команде лейтенанта, начали быстро занимать огневые позиции.
***
Где-то недалеко, за лесочком, урчали немецкие танки. Иногда до слуха Смирнова доносились хлопки минометных выстрелов. Гитлеровцы били по переправе, точнее, по войскам, которые стремились быстрее переправиться на тот берег, и не атаковали высоту, что оставалось загадкой для Николая. В небе показалась эскадрилья немецких пикирующих бомбардировщиков.
– Воздух! Воздух! – заорал кто-то из бойцов.
Красноармейцы замерли в окопах.
«Сейчас начнется!», – подумал Николай, услышав завывающий звук гитлеровских самолетов.
От воя немецких бомбардировщиков кровь стыла в жилах. Первые же взрывы заставили вздрогнуть землю; затем она, как живая, начала двигаться под телами прятавших от бомб людей. В этот миг по позициям роты ударили немецкие минометы. Все слилось в единый нескончаемый гул и грохот. Один из бойцов испуганно вскочил на ноги и моментально повалился на дно окопа. Осколок немецкой мины снес ему половину черепа. Кто-то пытался отползти назад, тщетно стараясь покинуть проклятую Богом высоту. Немцы били, не останавливаясь, стараясь перепахать все, что находилось на высоте…
Смирнов сидел на дне окопа, то и дело, вздрагивая от падающих ему на голову комьев земли, и глядел на часы: артподготовка немцев шла уже около пятнадцати минут.
«Всего пятнадцать минут, а кажется, прошла вечность!», – подумал он.
До захода солнца оставалось еще более двух часов. Небо пестрило легкими серебристыми облаками, и казалось, что этому летнему дню не будет конца. Неожиданно, все стихло. Николай поднялся на ноги и, приложив к глазам бинокль, стал рассматривать дорогу. В оседающей от взрывов пыли, нависшей над дорогой, появились серые фигуры немецких солдат, медленно двигающихся в сторону высоты. Смирнов торопливо отпил немного воды из фляги, чтобы прогнать через сухое горло скопившуюся в нем слюну, и окинул взглядом позиции роты. То, что он увидел, испугало его. Многие окопы были разбиты минами, другие оказались просто пусты.
«Где люди? – спрашивал он себя. – Неужели погибли или сбежали во время налета?!»
С нарастающим напряжением он следил за приближающейся немецкой колонной. В бинокль отчетливо просматривалось, что колонна была пешая. Немцы шагали уверенно, будто оказались не на войне, а на учениях! Впереди колонны шли два офицера. Один держал в руке фуражку, которой размеренно помахивал в такт шагам. В петлицах кителя поблескивали серебристые молнии.
«Вот они какие, эсэсовцы, – подумал Николай. – Все, как на подбор, рослые, здоровые ребята, привыкшие к победам».
Офицеры увидели развороченные взрывами окопы, трупы убитых солдат и стали что-то весело обсуждать, указывая рукой на позиции роты.
«Весело вам, гады! – со злостью подумал Смирнов. – Сейчас посмотрим, на что вы способны!»
Чем ближе подходили эсэсовцы к позиции Николая, тем тревожнее становились лица офицеров. Тот, что шел с обнаженной головой, надел фуражку и надвинул ее покрепче на лоб. Было тихо, лишь стрекот кузнечиков звенел в разогретом солнцем воздухе.
«Пусть подойдут поближе! – успокаивал себя Смирнов. – Пусть еще немного порадуются своей победе!»
Из ближайших кустов вылетела сорока и, треща, рванулась к лесочку. Николай отчетливо видел, как вздрогнул офицер, испуганно втянув голову в плечи.
***
Николай, не отрываясь, смотрел на немецкую колонну, приближавшуюся к его окопу. Заходящее солнце не давало бликов, которые бы могли выдать огневую позицию. Колонна росла буквально на глазах и походила на какую-то ужасную тварь, выползающую из дорожной пыли. Зрелище было жуткое; и сердце Николая тревожно забилось, а на душе стало тоскливо.
«Неужели я остался один? – думал он, глядя на пустующие окопы. – Не может быть, чтобы все погибли!»
Впереди офицеров шли семь автоматчиков охранения, которые путали все расчеты Николая, если он пропустит их и откроет огонь по колонне, то эти семеро окажутся у него в тылу и бой может окончиться намного раньше и не в его пользу; если же первую очередь направить на этих семерых, то немецкая колонна сразу заляжет в оборону и у него не получится тот сокрушающий удар в упор, который он так тщательно сейчас готовил…
Немцы были уже недалеко, и он холодно следил за автоматчиками, которые, с ленивой небрежностью, выходили на ближайший от него изгиб дороги.
«Еще шагов сорок, и они поравняются с валуном», – подумал Смирнов, выбрав для ориентира большой дорожный камень, торчащий из земли.
Николай сделал еще один глоток и отложил флягу в сторону. Прижав к плечу приклад пулемета, он стал неторопливо ловить в прицел шагающих автоматчиков.
«Нет, этих пропущу. Первый диск в упор по колонне», – в последнюю минуту решил Смирнов, подавляя в себе нервную дрожь.
Автоматчики миновали валун, и, словно почувствовав опасность, начали разглядывать молчавшие окопы. Колонна по-прежнему продвигалась вперед, поднимая десятками ног дорожную пыль…
Первый автоматчик из головного охранения повернулся лицом к офицеру и указал стволом автомата на разбитые взрывом окопы. Тот только рассмеялся. Николай, щуря левый глаз, навел мушку на офицера и плавно надавил на спуск. Он хорошо видел, как тот будто согнулся от удара в живот и, раскинув руки, скрылся в пыли. Это было столь неожиданным для немцев, что они не сразу поняли, что произошло. Вслед за первым, рухнул на землю и второй офицер. Слетевшая с головы фуражка покатилась по дороге. Через минуту – другую все смешалось. Дорога кишела шевелящимися телами, словно вспоротый суком муравейник. То, что совсем недавно было воинской колонной, медленно сползало к обочине, обнажая дымящуюся от пуль дорогу.
Смирнов присел в окопе, чтобы перезарядить пулемет. Прислушиваясь к треску автоматных очередей, он не заметил, что уже расстрелял два диска. Теперь он решил беречь патроны и стрелять прицельно и точно. Прижавшись щекой к горячему пулемету, Николай внимательно наблюдал за гитлеровцами. Немцы копошились на обочинах: отстегивали от поясов и надевали на головы каски.
«Ну, как я вас? – мысленно спросил у них Смирнов. – Это вам не Европа, здесь парадным шагом не пошагаешь!»
Многие из упавших солдат остались лежать на дороге. Раненые, истошно вопя, звали на помощь. Удивительно, но немцы не стреляли по Смирнову, очевидно, от неожиданности не засекли его пулемет. Этому мешало и бившее в глаза низкое солнце.
Перегруппировавшись, немцы стали перебегать с дороги в поле, стреляя по разбитым окопам короткими очередями. Через минуту, встав в полный рост, автоматчики охранения медленно двинулись в сторону высоты.
«Срезать редкую цепь я явно не сумею. Солдаты тут же залягут, а, после второй очереди, я буду у них, как мишень! Что делать? – лихорадочно думал Смирнов, реально осознавая, что скоро умрет. – Может, стоит отойти?»
Николай посмотрел на небо, где, в вышине, загромождая синь, стояли сомкнутые горы облаков, темные снизу и ослепительно белые сверху. Он оглядел небольшой синеющий лесок, разделенный облачной тенью, глянул на уходившее по косогору вниз косматое от развалившихся колосьев ячменное поле и, страдая оттого, что должен все это оставить, тяжело вздохнул, и еще сильнее прижал приклад пулемета к плечу.
***
Смирнов внимательно следил за автоматчиками. Перед прицелом его пулемета «горел» ярко-малиновым огоньком иван-чай. Немцы упорно шли вперед, выдирая ноги из густого ячменя. Они не пригибались и не стреляли, видимо, полагая, что пулеметчик убит. Ободренная тишиной, двинулась вперед и изрядно поредевшая пехотная колонна.
Николай хорошо понимал, что сейчас пойдет открытый бой, последний для него. Он сосредоточился и как бы перестал замечать двигающуюся к нему с поля опасность. Он снова развернул пулемет в сторону дороги, по которой шагала колонна гитлеровцев, и быстро нашел цель. Это был толстый фельдфебель, который то и дело снимал с головы фуражку и вытирал платком вспотевший от напряжения лоб.
«Боишься? – усмехнулся Смирнов. – Хорошо, что боишься, трус – не воин!»
Затаив дыхание, он хотел нажать на спуск пулемета; но, неожиданно для него, слева заработал станковый пулемет. Пули ударили по немецкой цепи и заставили ее прижаться к земле. Николай плавно нажал на спуск. Унтер-офицер дернулся всем телом и упал в пыль. Гитлеровцы снова поползли в кювет, но пули вырывали из толпы все новые и новые жертвы. Через десять минут Смирнов услыхал характерный воющий звук. Он упал на дно окопа и накрыл телом пулемет.
Высота вдруг снова покрылась взрывами. Немцы не жалели мин. Вряд ли можно было остаться живым в этом огненном ливне, и вскоре неизвестный Николаю пулеметчик замолчал. Солдаты, лежавшие в ячмене, поднялись и, повинуясь командному окрику, осторожно направились вверх по склону.
Смирнов не торопился стрелять. Он подпустил немцев поближе и, когда достаточно плотная, ближняя к нему, часть цепи развернулась, приоткрыв спины, «ударил» по ней сбоку, с удовлетворением отмечая, как заваливаются в ячмень солдаты. После второй очереди немецкая цепь рассыпалась. Обгоняя друг друга, эсэсовцы бежали к дороге, подгоняемые пулеметными очередями.
Воздух снова взорвался воем и скрежетом мин. Взрывы в очередной раз раскидали высоту, накрыв ее пыльным туманом. Николай вжимался в окоп. Мужеством было даже высидеть под убивающей пляской металла, не то, что вести из него огонь. Смирнов поднялся со дна окопа, когда вокруг затихло. Немцы шли на него от дороги; он видел их лица, багровые от солнца. Двумя очередями он заставил их прижаться к земле.
Слева снова отозвался станковый пулемет. Пулеметчик бил короткими очередями, не давая гитлеровцам броситься в атаку.
«Интересно, кто стреляет?», – думал Смирнов, наблюдая за окопом.
После очередного шквала огня Николай поднялся из окопа. На бруствере по-прежнему «горел» цветок иван-чая, устоявший на своем тонком стебле в этой ужасной круговерти. Смирнов никогда не связывал судьбу со знамениями природы, но на этот раз вдруг ощутил, что будет жить, пока жив цветок!
В какой-то момент Николай почувствовал недоброе, скорее, уловил чуть слышный звук танковых моторов. Он нащупал рукой бинокль, заваленный землей, и приложил его к глазам. На поле нехотя выползли два танка, и Смирнов, снова осознав свою беспомощность, бессильно привалился спиной к обвалившейся стенке окопа.
***
Сталин, молча, ходил по кабинету, поглядывая на плотные зеленые шторы, закрывавшие окна. Сегодня утром он получил сводку Генерального штаба, в которой сообщалось, что немцы вышли к Смоленску. Прочитав ее, он смял лист и с досадой швырнул его в урну.
Подойдя к столу, Сталин сел в заскрипевшее кожей кресло. На столе между многочисленными телефонами лежала коробка папирос «Герцеговина Флор». Вынув папиросу, он разломил ее пополам и набил табаком трубку. Затем, раскурив, подошел к окну и, отодвинув в сторону штору, взглянул на двор. За окном шел дождь, мелкий и холодный.
«Скоро осень, – подумал Сталин, – это хорошо. Немецкая авиация снизит свою активность, и нам, возможно, удастся стабилизировать фронт».
Армия отступала под напором немецких танковых армий. Шли упорные бои за Киев, а из данных Генштаба следовало, что, если немедленно не отвести войска, то они окажутся в окружении!
«Почему так случилось? – размышлял Сталин. – Ведь мы готовились к войне: подтягивали резервы к границе. Наверное, правы были Мерецков и Шапошников, предлагавшие принять стратегический план обороны страны! Почему я тогда их не услышал?! Почему доверился Павлову, который так и не смог наладить управление войсками, ведь Жуков, во время штабных учений, легко переиграл его?! Вопросов много, а ответов нет! Уж не поторопился ли Мехлис расправиться с Павловым? Может, стоило дать ему еще один шанс?! Почему я легко согласился его расстрелять, дабы показать генералитету, что никто из них не может рассчитывать на неприкосновенность и что никакие былые заслуги не спасут их, если войска будут откатываться вглубь страны? Но я согласился с необходимостью этих мер, и сейчас тот мечется между фронтами и стреляет, стреляет…».
Вождь глубоко затянулся дымом и, прикрыв глаза, медленно выпустил трубку изо рта. Взгляд его упал на лист календаря, где красным карандашом была начертана фамилия Мерецкова…
– Лаврентий, зайди ко мне, – сказал он по телефону, – есть разговор!
Сталин выбил трубку и посмотрел на дверь, в проеме которой уже стоял нарком НКВД. Вождь усмехнулся оперативности Берии.
– Проходи, Лаврентий, – коротко бросил он. – Что у тебя нового?
Берия, словно застывший в стойке пес, начал лихорадочно перебирать в голове последние события, которые могли заинтересовать Сталина. Заметив его нерешительность, вождь решил помочь ему.
– Скажи, Лаврентий, – медленно произнес он, – как там наш Мерецков? Его не убили уголовники?
– Нет, товарищ Сталин, с ним все в порядке! Правда, он сейчас за нарушение режима находится в штрафном изоляторе.
Сталин усмехнулся.
– И там ему неймется. С характером мужик!
Вождь внимательно взглянул на наркома. Его глаза, словно рентгеновские лучи, проникли в него. Взгляд был настолько ощутимым, что Берия невольно почувствовал холодок между лопатками. От этого взгляда сталинских глаз ему захотелось сжаться в комочек или просто исчезнуть из кабинета.
– Я что-то не пойму тебя, Лаврентий, – раздраженно произнес вождь. – Как ты думаешь, он понял, за что я сослал его туда?
– Безусловно, товарищ Сталин. Он уже давно раскаялся в содеянном!
– Это хорошо. Пусть еще посидит немного, подумает. Смена обстановки обостряет мозговую деятельность! Что нового в Москве?
– Немцы пытаются наводнить столицу своими диверсионными группами. Идет массовая заброска шпионов-диверсантов по всему фронту. Много работы!
– Да, немцы расслабиться не дают. Я тебя больше не держу, Лаврентий, иди, работай! Помни, что я сказал тебе о Мерецкове…
Вождь снова размял папиросу и закурил трубку.
***
Смирнов сидел на дне окопа, ожидая смерти: его вдруг охватило какое-то тупое равнодушие ко всему, что происходило там, наверху. Но, танки почему-то не приближались, а отдалялись от него, судя по шуму двигателей. Наконец, Николай нехотя поднялся и выглянул из окопа. То, что он увидел, удивило его. Обе бронированные машины, видимо, решив не рисковать, повернули вправо и скрылись за поворотом дороги, а без них, не отваживалась идти в атаку пехота!
Николай непроизвольно взглянул на часы и изумился во второй раз: они отмечали почти четыре часа с тех пор, как начал переправляться полк.
«Через три часа можешь отходить, – вспомнил он слова майора Синицына. – Через три часа, не раньше!»
Смирнов ласково потрепал рукой стебелек кипрея, спасшего ему жизнь.
«Кто знает, – подумал он, – что было бы со мной, кабы не этот, презирающий врага, отважный цветок?..»
Начинало темнеть, и Смирнов незаметно выбрался из окопа.
На второй день его блужданий по лесу он, наконец, вышел к переправе через Березину, где повстречался с сержантом Вавиловым. Смирнов не сразу различил, где вода, а где берег: толпы снующих муравьями людей смешались в одну кипящую массу, продираясь от жиденького, побитого бомбами леска к разбитой переправе, над которой колдовали саперы, где ближе казался другой, спасительный берег.
– Товарищ лейтенант, что будем делать? – спросил Николая Вавилов.
– Переправляться, сержант. Ты плавать умеешь?
– Давно не плавал, с детства.
Он хотел что-то добавить, но из-за леса показались немецкие самолеты.
– Воздух! Воздух! – разнеслось по толпе.
Находящиеся на берегу люди, гражданские и военные побежали в разные стороны, давя друг друга. Немецкие самолеты, сверкая на солнце стеклянными кабинами пилотов, стали, один за другим, заходить на остатки переправы, которую пытались восстановить саперы. Бомбы поднимали столбы воды и речного песка, сбивали с плотов красноармейцев, многие из которых больше уже не показывались на поверхности воды.
В воздухе еще стоял гул бомбардировщиков, а по реке уже плыли обломки понтонов, расщепленные бревна разбитого моста. Течение реки медленно несло тела убитых людей, трупы лошадей, копны сена, какие-то чемоданы и узлы с пожитками.
Самолеты ушли; и людская лавина вновь потекла к реке. В узкие горловины двух уцелевших понтонов, протянутых по обе стороны разбитого моста, закрывая путь всему, что двигалось на колесах. Танки, беспомощно выставив стволы пушек, просто тонули в обтекающей их плотной человеческой массе. Лошади, впряженные в артиллерийские орудия и понукаемые ездовыми, тоже застревали в этом потоке.
– Чего встал?! – кричал кто-то из ездовых на пожилого мужчину, который пытался забросить свой мешок в запряженную телегу. – Давай или туда, или сюда!
Саперы, словно муравьи, облепили остатки моста, стараясь стянуть разбитые понтоны. Им помогали все: и военные и гражданские. Кто-то привез бревна, которыми стали латать дыры, образовавшиеся во время налета. Заметив в штабном автомобиле полковника, Смирнов направился к нему.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться.
Тот, молча, посмотрел на стоявшего перед ним командира. Гимнастерка Смирнова была грязной, бинт на голове побурел от крови, на сапоги налипла глина.
– Лейтенант Смирнов, шестьсот тринадцатый стрелковый полк. Мы прикрывали отход полка, и наша часть сейчас находится на том берегу. Товарищ полковник, неужели нет еще одного моста?
– Нет, – коротко ответил полковник. – Ниже по течению наплавной мост тоже разбит. Переправляйтесь на подручных средствах. Немцы в десяти километрах отсюда, и к вечеру, я думаю, будут здесь.
– Сюда! Давайте, сюда! – раздался чей-то крик. – Здесь брод!
Смирнов посмотрел в ту сторону. Красноармейцы и беженцы уже шли по пояс в воде, придерживая на плечах узлы и ребятишек. Люди брели медленно, будто сцепленные друг с другом. Ближе к тому берегу, где обширную отмель огибало русло реки, людей как будто размывало водой: кто-то решался и плыл, остальные стояли в воде, и с каждой минутой их становилось все больше и больше.
***
В этот критический момент вдалеке показались немецкие истребители.
Пока «Мессеры», сопровождаемые сотнями настороженных глаз, делали по небу широкий круг, чтобы лечь на боевой курс, по ним ударило с десяток спаренных пулеметов, установленных на грузовиках. Самолеты, не обращая внимания на огонь, начали стрелять по скопившимся людям. Пилоты делали заход за заходом. Людей стояло так много, что трудно было промахнуться. Вода в реке окрасилась в красный цвет. Началась паника. Люди метались по мелководью, пытаясь укрыться от огненных трасс немецких пулеметчиков. Расстреляв весь боезапас, самолеты скрылись из виду.
Смирнов, уже в который раз, посмотрел на речную гладь. По реке вновь плыли трупы убитых людей, чемоданы, баулы, мешки.
«Сколько это может продолжаться?!» – подумал он.
Ему стало обидно, что масса войск, скопившаяся у моста, не в состоянии защитить мирных людей, которые, несмотря на боль и кровь, продолжали лезть в реку, чтобы перебраться на противоположный берег…
Затишье длилось недолго. Со стороны леска, поблескивая выпуклостями крыльев и кабин пилотов, появилась тройка «Юнкерсов». Немцы, видимо, снова решили бомбить переправу, которую с грехом пополам успели возвести саперы. Основной удар пришелся по скопившимся на берегу танкам, машинам и артиллерийским орудиям.
Сейчас Николай, как никогда, понимал, что ни высокое воинское звание, имеющее власть над красноармейцами его страны, ни богатый жизненный опыт отцов-командиров не способны повлиять на судьбы этих людей.
Смирнов смотрел застывшим взглядом, как приближается самолет, как увеличивается в размерах, будто живая, его хищная морда, поблескивающая фонарем кабины. К реву авиационных моторов и визгу включенных сирен добавился нарастающий и просверливающий насквозь душу вой падающих бомб. Бомбы угодили в танки, которые сбились у моста в кучу, стараясь быстрее переправиться на спасительный берег. У одного из танков взрывом сорвало башню, и она, сокрушая все на своем пути, отлетела метров на десять. Остальные танки пылали, словно факелы, чадя клубами черного дыма.
Второй заход вновь пришелся по беженцам и красноармейцам. В этой какофонии звуков не было слышно человеческих криков, их глушил рев авиационных пушек и пулеметов! Река словно разбухла от проплывающих трупов.
Не в силах глядеть на бушующую вокруг смерть, Смирнов снял пилотку и обтер ею вспотевший лоб. Услышав надрывный детский плач, он обернулся в его сторону и увидел лежащую на спине женщину. Распущенные русые волосы колыхались в воде, и Николай сначала подумал, что женщина жива и пытается дотянуться до раны на левом боку. Неожиданно для себя, он увидел маленькие ручки, цепляющиеся за складки юбки. Кто-то из бойцов, кинулся к женщине и поднял из воды маленькое тельце годовалого ребенка.
