Александр Леонидович Аввакумов
Судьба солдата
Крылов обернулся и увидел молодого офицера. Он протянул ему ключ от наручников.
– Вот возьми. Отстегни себя.
Александр выполнил его команду и, отстегнув наручники, поднялся с пола.
– Давай, двигай батонами, – приказал он ему и толкнул Крылова рукой в спину. – Не туда, давай, в тамбур.
Он выполнил его команду. Когда он вошел в тамбур, офицер пристегнул его к решетке окна.
– Вот что, Крылов! Если хочешь живым доехать до Москвы, сиди здесь и не дергайся. Если что, убью лично. Понял?
Александр кивнул. В том, что он может убить, он тогда не сомневался.
* * *
Москва встретила поезд проливным дождем с громом и молниями. Спецвагон загнали куда-то в тупик, подальше от глаз общественности. Их было человек тридцать заключенных, все сидели на корточках, образовав небольшой полукруг, и с удовольствием вдыхали наполненный озоном воздух. Дорога от Нижнего Тагила до Москвы заняла около семи суток. По меркам движения специального вагона с заключенными, это было довольно быстро. Часто в пути их вагон загоняли в тупики, где они иногда стояли сутками.
Наконец подошли два автомобиля для перевозки заключенных. Из кабины одного из них вышел офицер с капитанскими погонами на плечах и подошел к начальнику конвоя. Они о чем-то поговорили и, обменявшись сопроводительными документами, разошлись в разные стороны.
– В машину по одному, бегом марш! – громко скомандовал капитан и стал выкрикивать фамилия заключенных.
Заключенные быстро вскакивали на ноги и, схватив свои пожитки, бегом устремлялись к машине, где быстро исчезали за открытой дверью. Его фамилию капитан назвал последней. Александр схватил свой небольшой мешок и быстро побежал к машине. Как он и предполагал, для него было отдельное место, или так называемый «стакан». Это было довольно узкое место, огражденное металлом и решеткой, в котором можно было лишь сидеть, кое-как втиснувшись в эту своеобразную щель.
Послышалась команда, машина мелко затряслась и тронулась. Путь от вокзала до пересыльной тюрьмы занял более двух часов. Машина часто застревала в уличных пробках, и скоро Крылов почувствовал нехватку кислорода. Металлический кузов автомашины раскалился под летним солнцем, и внутри ее стало нестерпимо душно и жарко. Он сидел в этом узком «стакане» и каждой клеткой своего тела чувствовал эту жару. Вскоре вся его одежда пропиталась потом.
«Скорей бы доехать», – шептал он пересохшими губами, мечтая, как и в Афганистане, о глотке свежего воздуха и воды.
Наконец автомашина переехала какие-то железнодорожные, а может быть, и трамвайные пути и тихо въехала в большой, закрытый со всех сторон тюремный двор.
Крылов выпрыгнул из машины и, подгоняемый грозными криками конвоя, устремился вперед. Их быстро разделили по десять человек и загнали в небольшую камеру без окон. Это была карантинная камера. Александр быстро присел в дальнем конце камеры и прислонился к толстой тюремной стене, от которой веяло прохладой. В этой камере они провели несколько часов. Ближе к вечеру, их всех погнали в баню. Он с нескрываемым удовольствием смыл с себя пот и стал мыть голову. Стоило ему только закрыть глаза от мыла, сильный удар в лицо опрокинул Крылова на пол. Александр схватил свой оцинкованный таз и подставил его под следующий удар крупного мужчины.
– Ломись отсюда, «красноперый», пока мы тебя здесь не «опустили» ниже плинтуса! – выкрикнул он.
Крылов поднялся с пола, смыл с себя остатки мыла и быстро направился к двери. На его стук в предбанник заглянул конвоир.
– Отведите меня в камеру или они меня убьют, – попросил он его.
– А ты, из каких мастей будешь? Опущенный, что ли?
– Нет. Я с «красной зоны», – ответил он ему.
– Бери одежду и пошли за мной, – приказал конвоир. – Почему раньше об этом не сказал? Они же могли тебя убить или опустить.
– В документах все написано – ответил Крылов.
– А кто их, кроме начальства, читает?
Закрыв его в небольшой камере, он быстро удалился куда-то по коридору.
* * *
Утром Крылова перевели в общую камеру, в которой содержались бывшие сотрудники правоохранительных органов. Камера была не очень большой, рассчитанной на восемь арестованных. Половину дня он отвечал на вопросы арестантов, рассказывая им о колонии номер тринадцать. Отдельные из них были уже осуждены и теперь со страхом ждали предстоящего этапа.
– Крылов, что будешь делать, если Верховный Суд СССР оставит приговор без изменения? – поинтересовался у него один из арестованных.
– Если сказать честно, то не знаю. Мне до звонка осталось два года, придется чалиться, деваться некуда. А так, я все-таки надеюсь на торжество справедливости.
– Это хорошо, когда есть хоть малейшая надежда на свободу, – вклинился в разговор один из арестованных. – Люди хоть сидят за что-то стоящее, а я попал сюда за глупость.
Все повернулись в его сторону. Заметив, что на него обратили внимание, он стал рассказывать свою незатейливую историю. Все, затаив дыхание, слушали эту историю, иногда прерывая ее громким смехом. Александру было неинтересно, не только потому, что сам рассказ был довольно глупым, но и потому, что он уже знал, кто этот человек и на кого он здесь работает.
Когда арестованный закончил свой рассказ, в разговор вступил второй мужчина. Крылов резко оборвал его, чем вызвал недовольство у первого рассказчика.
– Ты что права качаешь? Ты кто такой? – поинтересовался он у него.
– Отвали, – процедил сквозь зубы Александр. – А ты не будь дурачком и держи язык за зубами. В камере друзей не бывает. Запомни это раз и на всю жизнь. Забудешь, пожалеешь.
– Ты сам об этом не пожалей, – предупредил его рассказчик.
– Мне жалеть уже не придется. Вся моя жалость осталась там, на воле. Я тоже одного пожалел, вот теперь и сижу за эту жалость.
В камере сразу же стало тихо. Крылов повернулся на бок и закрыл глаза. Он буквально провалился в яму сна. Сколько он спал, он не знал. Проснулся он от грохота открываемой металлической двери. По привычке, вскочив на ноги, он с интересом посмотрел на чернеющий проем двери, ожидая какого-то чуда. Увы, чуда не произошло, в камеру вошел рассказчик и сел за стол. Дверь за ним с грохотом закрылась и в камере повисла тягучая тишина, прерываемая лишь храпом одного из осужденных.
– Ну, как? – спросил его один из сокамерников.
– Плохо. Менты шьют новое дело, – произнес вошедший в камеру арестант. – Похоже, мне – вилы.
Все снова собрались за столом и стали обсуждать волнующие их проблемы.
– Крылов, чай будешь? – спросил его один из арестантов.
– Нальешь, не откажусь, – ответил Александр и спустил ноги с койки.
Он сел рядом с рассказчиком и протянул стоявшую на столе металлическую кружку.
– Крылов! Что скажешь? Ты человек с опытом, помоги мне.
Он посмотрел на него, он явно ждал его совета.
– Если это – преступление не твое, то не нужно на него грузиться. Этого никто не оценит. Если ты думаешь, что впоследствии оперативники найдут настоящего преступника и реабилитируют, этого не произойдет. Стоит подписаться под этим преступлением и они моментально прекратят работать и повесят все на тебя. Это – первое. А второе – если это – твое преступление, то я бы посоветовал взять его. Может получиться так, что тебя осудят за первое преступление, а потом докажут и второе. В этом случае уже будут судить как ранее судимого. А это – срок, и срок немалый.
Все притихли. Каждый задумался над своей судьбой.
* * *
В камере Крылов пробыл трое суток. Утром его вызвали к заместителю начальника следственного изолятора по режиму. Он осторожно переступил порог его кабинета и, представившись, как это положено в учреждениях этого типа, стал ждать, когда он объяснит мне причину его вызова.
– Я тебя вызвал, Крылов, для того, чтобы сообщить тебе о предстоящем завтра заседании Верховного Суда. Суд начнется в десять часов утра. Ты подготовься к заседанию, побрейся, одень что-нибудь приличное. Ну, в общем, чтобы выглядел вполне нормально и достойно. Надеюсь, жалоб на содержание в изоляторе у тебя нет?
Александр стоял и молчал. Весть о завтрашнем заседании суда лишила его языка. Он кивнул ему в знак согласия.
– Вот и хорошо. Удачи тебе, десантник, – произнес он и приказал увести его в камеру.
Весь остаток дня Крылов провел в камере, лежа на койке. Перед глазами, словно в кино, проплывали фрагменты его прежней жизни: школа, военное училище, первый прыжок с парашютом, казанский Парк имени Горького, первая встреча с Катей, железнодорожный вокзал в Витебске, улыбающееся лицо Грачева, первый рейд на «дорогу», первое ранение, суд и зона, и лицо Ольги.
«Что решит суд? – спрашивал я себя. – А вдруг…?»
Ему не хотелось верить в это «вдруг», но исключить эту возможность из своей жизни он тоже не мог. Рассматривая этот вариант, Александр не исключал того, что Грачев предпримет все шаги для того, чтобы оставить решение Военного трибунала без изменения. Грачев очень боялся иного решения суда, и как показывала жизнь, страх заставлял людей предпринимать такие отчаянные шаги, которые бы никогда не пришли на ум нормальному человеку.
«Интересно, кто будет на суде? Максимова, Белоусов – точно, а вот кто еще из ребят приедет?» – размышлял он.
Он хорошо понимал, что собрать всех людей – задача непростая. Многие после демобилизации устроились на работу, обзавелись семьями. Не каждый захочет бросить все и поехать в Москву, защищать своего бывшего командира. Он не мог винить тех, кто не смог приехать в суд, они и так много сделали для него, дали правдивые показания и всячески старались поддержать его в эту сложную минуту моей жизни.
– Крылов? – услышал он голос сокамерника. – Ты особо не гони, крыша может поехать. Настраивай себя на самое худшее.
Александр невольно улыбнулся. Ему было приятно, что вместе с ним за него переживают и его сокамерники.
– Спасибо, Истомин, за поддержку. Я и так все эти дни только и думаю об этом суде. Я всегда думал про себя, что вот соберутся вместе человека два или три, послушают, а затем возьмут и решат его судьбу. Захотят, поднимут на щит, захотят, опустят ниже канализации. Не всегда в решениях суда существует справедливость, чаще всего в них преобладает буква закона, а не справедливость.
– А я вот сейчас думаю, как бы быстрей уехать на зону. Там кормежка лучше и свободы больше.
– Это, смотря с чем сравнивать, – ответил он ему.
– Может ты и прав, Крылов, но мне в этом каменном мешке тяжело. Я небо люблю, и чем больше этого неба, тем лучше для меня.
Он улыбнулся, невольно вспомнив синее бездонное афганское небо. Сейчас он знал лишь одно, что небо в клетку ему было не нужно.
* * *
Солнце било Крылову в глаза и, чтобы разглядеть всех, кто находился в зале заседания, ему приходилось прикрывать глаза ладонью. Он останавливал свой взгляд на каждом своем бойце и кивал ему – здороваясь. Чуть в стороне от них сидели Максимова Ольга и Белоусов. Он сразу обратил на них внимание, когда его под конвоем ввели в этот небольшой зал. Ольга была необычно красива. В строгом темно-синем костюме, в белой блузке, с красивой брошью. Увидев его, она тихо заплакала. Александр заметил, как мелко задрожали ее хрупкие плечи. Он помахал ей рукой и нежно улыбнулся. Он представил себя со стороны – худой, почерневший от работы в литейном цехе, с выбитыми зубами. Представленная им картина – впечатлила его.
Грачева в зале не было. Его интересы представлял молоденький адвокат. На вопрос суда, почему на заседание не прибыл сам Грачев, он встал с места и протянул председательствующему судье лист бумаги. Судья быстро пробежал глазами по документу и отложил его в сторону.
– Грачева не будет, он сейчас находится в служебной командировке. Его интересы будет представлять адвокат Гаврилов.
Возражений не последовало. Адвокат, нанятый Грачева, зачитал жалобу. В конце он попросил суд не рассматривать поданную кассационную жалобу и оставить решение Военного трибунала в силе.
Сердце Крылова екнуло и замерло в ожидании решения. Он сидел и внимательно следил за перебранкой адвокатов, которая, как правило, всегда прерывались голосом председательствующего. Вскоре суд перешел к заслушиванию свидетелей. Все они, как один, утверждали только одно – что в тех условиях, которые сложились на тот момент в Афганистане, Крылов не мог посадить Грачева в вертолет, в котором находились раненые бойцы. Этот вертолет и так был сильно перегружен и мог не подняться в воздух. Во-вторых, на подлете был еще один вертолет, и никто тогда не мог просто предположить, что он может быть обстрелян моджахедами.
Наконец, суд предоставил слово его бывшему заместителю Белоусову. Андрей подошел к трибуне, опираясь на трость. Александр видел, каких больших усилий ему стоило это сделать. Он долго молчал, стараясь восстановить дыхание. Он с замиранием в сердце стал слушать его выступление. Все собравшиеся в этом зале хорошо понимали, что от его выступления зависит все: оправдают ли его или обратно отправят в колонию.
Начал он довольно тихо и судья, прервав его выступление, попросил говорить громче. Крылов понимал, что громко говорить ему сложно, полученное им ранение легкого не позволяло говорить громко. Однако он, пересилив себя, стал говорить громко. Речь его с каждой минутой становилась все громче и громче, а обвинения в адрес полковника Грачева – все серьезней и серьезней.
– Уважаемый суд! Когда мы поняли, что остатки нашего отряда намертво заблокированы превосходящими силами противника, полковник Грачев в присутствии меня обратился к Крылову с предложением прекратить вооруженное сопротивление и сложить оружие. При этом он говорил нам, что вернуться обратно на родину нам должен помочь Красный крест или Красный полумесяц. Именно в этот момент, старший лейтенант Крылов напомнил ему, что бывает с трусами и паникерами на войне. Никаких прямых угроз оружием Грачеву не было, это я утверждаю точно.
Выслушав его, суд объявил о перерыве на два часа. Мимо Александра прошли все его боевые товарищи, каждый из которых старался всячески подбодрить его, кто своим взглядом, а кто и словами. Последней мимо него прошла Максимова. Глаза ее были полны слез и жалости. Она, по всей вероятности, только здесь, в зале суда, услышала об обстоятельствах этого дела и поняла всю суть этих незаконных обвинений.
– Я люблю тебя, Крылов, и буду любить всегда, чтобы ни случилось с тобой, – произнесла она и протянула к ему свою руку, сквозь прутья решетки.
– Не положено, – строго произнес конвоир. – Проходите, гражданочка. Останавливаться около осужденного нельзя.
Она убрала свою руку и, взглянув на конвоира, прошла дальше.
* * *
Через два часа суд снова приступил к своей работе. Заслушав возражения адвоката Грачева, высказанные в адрес выступивших свидетелей, суд оставил их без особых комментариев. Наконец судьи переглянулись и отправились в совещательную комнату.
Сердце Крылова учащенно забилось в груди, а он моментально покрылся испариной, словно пробежал без тренировки несколько километров. Он почувствовал каждой клеткой своего тела огромное напряжение, которое повисло в зале.
Александр попытался заговорить с присутствующими в зале бойцами, однако дежурный конвой быстро пресек эту попытку. Они просто вывели его из зала заседания и завели в соседнее пустующее помещение. Один из конвойных протянул Крылову сигареты.
– Кури, старлей, – добродушно произнес он. – Если все, о чем говорили эти люди, правда, то я снимаю перед тобой свою шляпу. Ну и мразь этот полковник, и как таких людей только земля носит.
Он прикурил и посмотрел на ребят из конвоя. Все они были молодыми и многие из них даже не представляли, что значит – вот так просто оказаться на войне, в полном окружении.
– Слышишь, старлей? – снова обратился к нему конвойный, который угостил его сигаретой. – А правительственные награды у тебя были?
– Да. Два Ордена Красной звезды, Боевого Красного Знамени, медали. Был представлен еще к одному, но не получил, так как арестовали.
Они восхищенно посмотрели на него. Они были солдатами и хорошо понимали, что просто так наградами наше государство не разбрасывалось.
– Чай, будешь? – неожиданно спросил его один из конвойных. – Сейчас я тебе налью в эту кружку.
Он протянул Крылову металлическую кружку с чаем. Он сделал несколько глотков и поставил ее на стол, так как в этот момент в помещение вошел старший наряда и приказал завести его обратно в зал заседания.
Как только конвой завел его в зал, открылась дверь совещательной комнаты.
– Встать! Суд идет – подала команду секретарь.
Все встали с мест. Трое судей прошли за стол и молча сели. В этот момент напряжение достигло своего апогея. В зале стало вдруг так тихо, что было слышно, как тяжело дышал председательствующий судья. Александр тоже замер, ожидая вердикта.
– Я не буду читать все решение, – произнес судья. – Оглашу лишь постановляющую часть. Итак, решение Верховного суда СССР – признать гражданина Крылова невиновным, вернуть ему воинское звание старшего лейтенанта, а также вернуть заслуженные им правительственные награды. После получения решения суда на руки, гражданин Крылов вправе обратиться в Министерство обороны СССР с рапортом о восстановлении его на воинской службе.
Крылов сначала не поверил тому, что услышал. Ему показалось, что судья пошутил. Слезы невольно брызнули из его глаз, и комок счастья подкатил к горлу, мешая ему нормально говорить.
– Конвой, освободите гражданина Крылова! – произнес судья и, улыбнувшись, посмотрел на него.
Александр сделал шаг и попал в объятья друзей. Все они жали ему руки, обнимали, целовали. Освободившись от объятий, он устремился к Ольге, которая по-прежнему сидела на лавочке и плакала, в этот раз от радости. Он крепко обнял ее и поцеловал в губы.
– Спасибо тебе, Оленька. Если бы не ты …
Он не договорил, ее маленькая ладонь закрыла его рот.
– Это – не я. Это все сделали твои боевые друзья. Я лишь нашла их и собрала здесь, в этом зале.
– Мужики! – громко произнес Белоусов. – Я думаю, надо отметить этот день, день, когда нашему командиру возвратили его честное имя.
– А заодно отметим и возможную его свадьбу! – произнес кто-то из бойцов.
Они дружной толпой вышли из здания суда и направились в ближайшее кафе отметить этот долгожданный для него день свободы.
* * *
Солнце с трудом пробивалось сквозь сетку зелени. Рядом со скамейкой играли дети, оглашая парк своими звонкими головами. Мимо них проходили взрослые степенные люди, бросая на них свои любопытствующие взгляды.
– Извините, а что было дальше? – спросил я у Крылова и с нескрываемым интересом посмотрел на него.
Он грустно улыбнулся и, загасив свою сигарету, бросил ее в стоящую недалеко от них чугунную урну.
– А ничего. Понимаете, ничего, – произнес он и тяжело вздохнул.
– Как так – ничего? – удивленно спросил я его. – Такого не бывает.
– Я надеюсь, вы поймете меня. Я больше года добивался возврата мне моих заслуженных наград, восстановления звания. Около года я пытался восстановиться на службе, но везде получал отказ. Многие начальники намекали мне на судимость, другие делали загадочное лицо и упорно молчали. Наконец, я понял, что, никогда, не смогу восстановиться в рядах армии. Нужно было что-то предпринимать. Я ходил по замкнутому кругу. Мне нигде не отказывали в приеме на работу, но почему-то всегда мне предлагали самый худший из вариантов. Вскоре развалился Советский Союз, а затем стала потихоньку валиться вся наша армия и идеология.
– А что стало с Максимовой Ольгой? Вы поженились?
– Да. Мы прожили с ней два счастливых года. Я очень благодарен ей за ее поддержку. За все это время она ни разу меня, ни в чем не упрекнула.
Крылов сделал паузу и, достав из кармана сигареты, снова закурил. Я видел, как дрожали от волнения его пальцы. Прикурив, он продолжил:
– Оля умерла при родах, так и не сумев родить мне мальчика. В ее смерти были виноваты врачи. Она рожала в ночь с тридцать первого декабря на первое января. Врачи справляли Новый год, и им было не до моей жены. Я тяжело перенес эту утрату. Вслед за ее смертью, я потерял и временную работу. Мне приходилось перебиваться случайными заработками. Мыл машины, работал охранником, охранял по ночам киоски коммерсантов. Пробовал сам заняться бизнесом, не получилось. Тогда я понял, что бизнес – это не для меня. Вскоре умерла моя мать. Я остался один. Запил, но вовремя остановился. Не буду скрывать, были предложения от лидеров группировок, сулили большие деньги…
Он снова замолчал. Сделав глубокую затяжку, он продолжил:
– Снова попробовал восстановиться в армии, но в очередной раз ничего не получилось. Я и мой боевой опыт оказались не нужны российской армии, ведь воевать на тот момент она ни с кем не собиралась. Чисто случайно я встретил своего знакомого по Афганистану. Он так же, как и я, мыкался без работы. Посидели с ним, выпили, вспомнили Афганистан и решили поехать с ним в Приднестровье, где тогда шла война. Там наши пути на время разошлись. Меня назначили командовать спецподразделением, а он пристроился при штабе. Воевали мы недолго. Россия ввела свою четырнадцатую армию на территорию непризнанной республики, и генералу Лебедю удалось приостановить эту войну.
– А что было потом?
– Вы, наверное, догадались и сами. Потом была Югославия. Мы с товарищем воевали против хорватов. Воевал я неплохо, за что и получил две высшие награды Республики Сербии. Там же был ранен в бедро. Когда вышел из госпиталя, война закончилась, и мы, русские потянулись кто куда. Были приглашения из Франции и ряда других стран, которые нуждались в иностранных наемниках. Неожиданно для себя узнал, что нахожусь в международном розыске, как военный преступник. Видимо, хорваты узнали обо мне то, что не должны были знать. Около года скрывался, менял одну страну на другую, пока не понял, что нужно возвращаться домой, на Родину. Уже здесь я узнал, что розыск в отношении меня прекращен. Через друзей сумел вернуться сначала в Украину, где прожил около года. Там же приобрел фальшивый паспорт с новой фамилией. Через полгода вернулся в Россию. Здесь получил новый российский паспорт.
– Значит, сейчас вы живете по чужим документам?
– Почему – по чужим? Паспорт сейчас у меня нормальный, правда, фамилия там не моя.
– Почему Вы не хотите восстановить свою действительную фамилию?
– А зачем она мне? Я за эти годы уже и забыл, как она звучала. Да и рассчитывать на помощь государства мне не приходится. Кто я для него? Лишь пыль на его сапогах. Протер, и нет ее. Да и родина уже давно вычеркнула меня из своих списков. Ей не нужны герои, ведь так всем проще.
– Можно еще спросить? А как сложилась судьба у полковника Грачева? Вам не приходилось больше с ним встречаться?
– Встречаться не приходилось, но слышать о нем я слышал. Когда я воевал в Приднестровье, он, по слухам, служил при штабе четырнадцатой армии. Как у него дальше сложилась судьба, я не знаю.
– А как Катя?
– Не знаю. Слышал, что вышла замуж. Муж служил в посольстве в одной из южноамериканских стран.
Он замолчал, а затем, поднявшись с лавочки и прихрамывая на правую ногу, медленно направился к остановке трамвая. Я проводил его сгорбленную фигуру взглядом, пока она не затерялась в толпе людей. Я медленно шел по улице города, не замечая идущих мне навстречу людей. Его рассказ буквально потряс меня, а если сказать правду, то я был просто потрясен этой человеческой и солдатской трагедией.
