Александр Леонидович Аввакумов
Конец Пиона
Они вышли из туалета, чтобы снова встретиться минут через двадцать в комнате инструктора.
***
Вернувшись от инструктора, Тарасов лег на койку. Ему почему-то не спалось. От инструктора, с которым он провел этот вечер, ему стало известно, что немецкое командование было недовольно работой Абвера, считая ее по-прежнему малоэффективной. Разведшкола, как хорошо отлаженный механизм, ежемесячно штамповала разведчиков, диверсантов и радистов, которых перебрасывали в тыл советской армии, но отличная работа сотрудников НКВД сводила на нет всю их деятельность. Сейчас полковник Шенгарт и его люди ищут новые формы подготовки суперразведчиков, способных поддержать падающий имидж военной разведки.
За окном завыла сирена. Прошла секунда, и школа погрузилась в темноту. Где-то вдали затявкали двадцатимиллиметровые зенитные пушки «Эрликон» и небо озарилось десятками прожекторов, в световые лапы которых попался советский самолет-разведчик. Пилот самолета сделал несколько фигур, пытаясь вырваться из цепких лучей, но этого у него не получилось. Трассирующая очередь крупнокалиберного пулемета, словно указка, уперлась в его фюзеляж. Прошло несколько секунд, и самолет вспыхнул. В свете прожектора было хорошо видно, как от него отделилась точка, над которой раскрылся белый купол парашюта.
«Ловко они накрыли самолет», – подумал Тарасов, наблюдая за парашютистом, которого ветром относило к школе.
Где-то на улице послышалась команда. Александр увидел, как из казармы выскочили солдаты и стали быстро размещаться в двух грузовиках, стоявших на плацу школы. Ворота открылись, и машины, надрывно урча двигателями, исчезли в темноте ночи.
«Неужели найдут?» – с тревогой подумал Тарасов.
Он мысленно представил себе, как летчик бежит по лесу, преследуемый немецкими автоматчиками. Он делает несколько выстрелов, и у него заканчиваются патроны. Тогда он достает из кармана гимнастерки заветный патрон и вставляет его в «ТТ». Голоса и команды немцев все ближе и ближе. Теперь он отчетливо видит их фигуры на фоне восходящего солнца. Он приставляет ствол пистолета к голове и закрывает глаза. Сухо звучит одиночный выстрел.
Александр отошел от окна и снова лег на койку. Перед его глазами по-прежнему была одинокая фигура летчика, беспомощно болтавшаяся под белым куполом парашюта.
«Я чем-то схож с ним в этом одиночестве, – почему-то подумал он. – Один в окружении враждебного мира».
Где-то вдали затрещали автоматные очереди. Вскоре стрельба прекратилась, и в корпусе загорелись электрические лампы. Тарасов повернулся на бок и закрыл глаза.
***
На следующий день, когда он возвращался с завтрака, его нагнал дежурный по казарме и передал приказ майора Ганса Краузе срочно прибыть к нему в кабинет. Майор занимал должность начальника службы безопасности разведшколы, и ему в обязанность вменялась оперативная работа среди прибывающих в школу курсантов. Он относился к тем сотрудникам школы, о которых никто никогда ничего не говорил. Тарасов слышал от преподавателей, что до разведшколы Краузе долгое время работал в криминальной полиции Берлина и имел огромный оперативный опыт. Прежде чем направиться к нему на «беседу», Александр открыл прикроватную тумбочку и взял из нее пачку сигарет.
«Что ты разволновался, Тарасов, – подумал он, на ходу закуривая сигарету. – Процесс вполне естественный, и в этом ничего особенного нет, если после возвращения из-за линии фронта тебя начинает проверять контрразведка. А как же по-другому? Они должны исключить твою вербовку службой советской контрразведки. Главное, что сейчас от тебя требуется, – меньше волноваться и придерживаться ранее изложенной версии перехода. Москву или Ярославль они вряд ли тебе предъявят, ведь ты там находился под их полным контролем».
Постучав в дверь, Тарасов вошел в кабинет майора и, вытянувшись по стойке смирно, доложил ему о своем прибытии. Помещение, которое занимал майор, было небольшим. За столом, покрытым зеленым сукном, сидел мужчина средних лет в гражданском костюме серого цвета. На его круглом лице под маленьким носом щетинились рыжие усы «А ля фюрер». Голова хозяина кабинета была лишена растительности и напоминала биллиардный шар.
Майор встал из-за стола и подошел к Александру вплотную. Он ухватился рукой за оловянную пуговицу его мундира и пристально посмотрел ему в лицо. Все в школе знали, что Ганс Краузе был участником первой мировой войны, начинал служить в пехотном полку и поэтому любил четко выполняемые строевые приемы. Доклад Тарасова и щелканье его сапог вызвали в душе майора положительные эмоции.
– Проходи, Татарин. Можешь присесть, – предложил он и указал на стул, который стоял посреди кабинета.
Александр присел на краешек стула. Тело его напряглось в ожидании возможного удара. Посещение этого кабинета для многих курсантов заканчивалось, как правило, расстрелом или виселицей. Сейчас в этом человеке, сидевшем напротив него, было все: он был обвинителем, защитником и судьей одновременно. Одним росчерком пера он мог прервать его жизнь, не дав даже возможности оправдаться. Майор продолжал внимательно рассматривать Тарасова.
– Вы знаете, что нам пришлось перепроверять все ваши показания, которые вы сообщили сотрудникам армейской разведки при переходе линии фронта?
В голосе майора звучала какая-то недосказанная нотка. Он сделал паузу, продолжая все также буравить Александра глазами, заставляя своего собеседника лихорадочно думать.
«Что это означает? Прокол? А может, что-то другое?» – подумал Тарасов, чувствуя, что на его лбу появились капельки пота.
Он достал из кармана брюк носовой платок и вытер им лоб.
– Успокойтесь, Татарин. Хочу сказать, что все, что вы рассказали, подтвердилось. Из радиопередач наших людей из Ярославля мы поняли, что вы действительно там были и проживали недалеко от дома нашего агента. Между временем вашего выхода из дома, в котором вы останавливались, и вашим появлением на вокзале перед отъездом в Москву прошло несколько часов. Как вы их провели?
Тарасов глубоко вздохнул и начал докладывать, где он был и чем занимался все это свободное время. Он рассказывал майору в таких подробностях, что усомниться в чем-то было практически невозможно.
«Слава Богу, – промелькнуло у него в мозгу, – что капитан Дронов подстраховал мое пребывание в Ярославле».
– Хорошо, Татарин, все складно, и это меня настораживает. Я не верю вам. Знаете почему? Вы рассказываете в таких мельчайших подробностях, что я просто удивляюсь, как это все вы могли запомнить? Это напоминает мне хорошо придуманную легенду. Разве вы со мной не согласны?
Александр кивнул.
– Я согласен с вами, господин майор. Думаю, что если бы я вам ответил, что не помню, как провел это время, вопросов ко мне у вас было бы намного больше.
Майор усмехнулся: Татарин был в чем-то прав. Он еще раз взглянул на него.
– Скажите, почему вы поменяли район перехода линии фронта? Может, вы знали о том, что наши передовые части начнут наступление на этом участке? Ваш объяснения, которые вы дали лейтенанту Хейгу, вызывают у меня сомнение. Вы же сами знаете, что маленькая ложь вызывает большое недоверие.
Он замолчал. Вся эта фраза была произнесена им на одном дыхании. Он продолжил:
– Вы же знаете, чем все это может окончиться для вас?
Напряжение, вызванное последними словами майора Краузе, вновь возросло до предела. Александр лихорадочно думал, что ответить майору. Одна мысль заменяла другую. В какой-то момент Тарасову вдруг захотелось ударить этого человека стулом по голове, но он удержался от искушения. От нервного напряжения у него вдруг заболела голова и на лбу снова появилась испарина.
– Господин майор, – еле шевеля внезапно одеревеневшим языком, произнес Тарасов, – почему вы меня пугаете смертью? Разве я плохо служил рейху? В чем конкретно вы меня обвиняете?
Краузе сидел за столом, продолжая внимательно смотреть на сидящего перед ним человека. То, что ему удалось сильно напугать этого мужчину с большими и могучими кулаками, не вызывало сомнения. Он видел растерянность в его взгляде, и, как ему показалось, страх перед смертью полностью парализовал его волю.
– Где и при каких обстоятельствах вы были задержаны русскими?
Тарасов уже несколько раз, слово в слово, пересказал историю своего пленения советскими солдатами, дополняя сказанное все новыми и новыми подробностями. Закончив рассказ, он посмотрел на майора. Тот сидел с закрытыми глазами, и Тарасову внезапно показалось, что майор просто заснул, слушая его. Но это было не так. Голова Краузе, словно фильтровальная установка, тщательно сопоставляла его предыдущий доклад с последним. Многие мелкие детали совпадали, что говорило о том, что Татарин не врет. Его большой опыт подсказывал ему, что можно придерживаться основной канвы рассказа, но запомнить мельчайшие подробности, которые по своей сути не меняли смысл сказанного, было нельзя. Из этого следовало одно: либо человек честен, либо хорошо запомнил свою легенду. Сейчас майору просто не хотелось думать о том, что сидевший перед ним человек является двойным агентом.
Краузе открыл глаза и посмотрел на растерянное лицо Тарасова.
– Вы свободны, Татарин. Я поверил вам.
– Спасибо, господин майор, – радостно произнес Александр.
Он вскочил со стула и, щелкнув каблуками сапог, направился к двери.
***
В декабре 1942 года адмирал Канарис совершил поездку на Восточный фронт. В Риге, в резиденции, где он остановился, были собраны руководители абверштелле и полевых разведывательных органов, начальники разведывательно-диверсионных школ. Каждый руководитель докладывал о проделанной работе. Подводя итоги совещания, Канарис высказал неудовлетворение деятельностью диверсионных органов. По поводу разведывательной деятельности он выступил с еще большей критикой. Вновь, как и на прошлом совещании, адмирал обратил внимание на существенные недостатки в работе школы, которую возглавлял его старый приятель полковник Шенгарт.
– Дорогой полковник. Я, наверное, умру, не дождавшись уничтожения Казанского порохового завода. Скажите, почему это предприятие по-прежнему успешно работает? Почему вы его до сих пор не уничтожили?
Полковник молчал. Он просто не знал, что ответить на обвинения адмирала.
– Даю вам шесть месяцев, полковник Шенгарт. Выбирайте сами, либо вы, либо завод.
После проведенного Канарисом совещания число групп, заброшенных в тыл советской армии, резко возросло. Тарасов был временно откомандирован в Варшавскую разведшколу. По личному распоряжению полковника Шенгарта он был включен в особую группу, которую возглавлял майор Менц. В программу его обучения входили: радиодело, топография, агентурная разведка, методы работы органов НКВД, организация Красной Армии. Несмотря на недостаток образования, Александр неплохо усваивал данные дисциплины и неоднократно поощрялся начальником курса за знание предметов и природную смекалку.
Примерно за два месяца до окончания курсов майор Менц определил специализацию Тарасова: он должен будет заниматься глубокой разведкой предприятий военно-промышленного комплекса. Имея образование инженера, майор включил его в состав своей группы, которая состояла всего из пяти человек. Они выезжали в Берлин, Кенигсберг, Данциг, где посетили моторостроительный, вагоностроительный заводы, предприятие по изготовлению пропеллеров и шасси, побывали на аэродромах под Варшавой и в местечке Ланфур.
В Данциге Тарасову поставили учебную задачу: проникнуть нелегально на судостроительную верфь, осмотреть все цеха и выяснить количество ремонтируемых и строящихся судов, а потом незаметно уйти и описать все увиденное. Для выполнения этого задания Тарасов смог подкупить одного из перевозчиков, который оказался из числа первой волны русской эмиграции, и на его лодке по каналу незаметно проник на территорию верфи. Осмотрев там двенадцать строящихся судов, четыре спущенных на воду подводные лодки, посетил механический и сварочный цеха и снова по каналу выбрался с верфи. После этого предоставил майору Менцу полное ее описание.
В процессе обучения Александр подготовил для майора около пятидесяти подобных документов о военных объектах вермахта. Наряду с этим его интенсивно учили определять по фотосъемкам, чертежам, моделям типы и конструктивные особенности выпускаемых предприятием самолетов. После шести месяцев обучения в Варшавской разведывательной школе Тарасов вернулся в Борисов. Это был уже не тот Тарасов, каким его помнило местное руководство школы, а матерый и хорошо знающий свое дело разведчик-диверсант.
***
Впервые за все это время полковник Шенгарт принял Александра стоя.
– Проходи, Татарин, – предложил он ему и рукой указал на кресло. – Присаживайся. Чай, кофе?
Тарасов отрицательно мотнул головой и сел. После перенесенной три месяца назад операции внешность его заметно изменилась. Сказать, что врачам полностью удалось убрать с его лица шрам, нельзя, однако он теперь не так бросался в глаза.
– Неплохо выглядишь, Татарин, – словно констатируя факт, произнес полковник. – Доктора хорошо потрудились над твоей внешностью.
– Спасибо, господин полковник. Это все результаты вашей заботы.
Шенгарт сел в кресло и открыл тонкую, обтянутую кожей папку. Он вынул из нее несколько машинописных листов и положил их перед собой.
– Я хотел бы вернуться к нашему разговору о Казани. Как докладывает агентура, о вашем аресте никому среди ваших близких друзей и знакомых неизвестно. Да и люди, проводившие данную акцию, в системе НКВД республики и города уже не работают. То есть людей, знавших вас в качестве врага народа, нет. Вы, наверное, уже поняли, к чему я клоню. Вы должны, Татарин, сделать то, что раньше не удалось сделать Пиону, – уничтожить пороховой завод.
Полковник сделал паузу, чтобы перевести дыхание. За эти полгода, что отсутствовал в школе Тарасов, Шенгарт здорово сдал. Лицо его обрюзгло, под глазами появились большие темные мешки.
– Я служу в разведке около сорока лет. За это время я никогда не испытывал угрызений совести. Все, что мне поручалось, я исполнял в срок и качественно. Сейчас, когда идет война в этой стране, удача отвернулась от меня. Мои старые добрые друзья не хотят общаться со мной, показывают на меня пальцем, смеются за моей спиной. Это страшно, Татарин, когда тебя перестают уважать.
Он замолчал. Тарасов тоже молчал. Его поразила своеобразная исповедь этого старого и опытного разведчика.
– В тридцать пятом году я отвечал за восточное направление Абвера. Через мои руки проходили практически все сведения о направляемой в Польшу и Россию агентуре. Вскоре меня назначили начальником одной из разведшкол. Это не было понижением, как считали многие мои коллеги. Это было началом самостоятельного решения поставленных рейхом задач. Подготовленные в моей школе разведчики принимали непосредственное участие в операции «Консервы», которую проводили люди Рейнхарда Гейдриха при нападении на немецкую радиостанцию в городе Гляйвиц. На следующий день после этого нападения началась война с Польшей.
– Вы должны мне помочь, Татарин, – продолжил он. – Вы должны уничтожить этот завод, стереть его с лица земли. Я даю вам неограниченную власть над нашими людьми в этом регионе. Если вы погубите их всех, но выполните поставленную задачу, вам все простится: как говорится, цель оправдывает средства.
Он снова перевел дыхание.
– Даю две недели для разработки плана действий. Понимаю, что этого недостаточно, но большего времени дать не могу.
– Я все понял, господин полковник. Разрешите приступить к выполнению?
– Да, Татарин. Приступайте. Я верю в вас.
Тарасов поднялся с кресла и вышел из кабинета.
***
Две недели пролетели, как один день. Вся разведшкола, забыв о работе с курсантами, переключилась на подготовку предстоящей операции. Лейтенант Хейг, отвечавший за подбор легенды, был явно недоволен тем, что Тарасов отказался от варианта, разработанного им.
– Господин лейтенант, я направляюсь в город, в котором родился, вырос, женился. Как бы вы поступили с тем человеком, которого вы хорошо знали, но в настоящее время этот человек предпочитает представляться другими фамилией и именем. Все правильно, вы бы обратились в НКВД. Поэтому – никаких легенд, я буду действовать под своими данными. Прошу обеспечить меня всеми необходимыми документами прикрытия, согласно которым я мог бы объяснить, не вызывая ни у кого подозрения, причину своего появления в городе.
– Хорошо, Татарин. Может, вы и правы. Использовать в работе свои старые житейские кадры и при этом жить под чужой фамилией, наверное, неправильно.
Через три дня Тарасов уже примерял новую армейскую форму, в которой должен был появиться в городе. Форма сидела великолепно, и поэтому он отказался от нее.
– Мне нужна форма офицера-фронтовика, а не тылового щеголя. Неужели у вас нет подобного барахла? И сапоги мне не нужны такие: подберите мне обычные, солдатские.
Все его замечания исполнялись незамедлительно. За два дня до выброски он облачился в форму фронтовика. На его груди слева висела медаль «За отвагу».
«Неплохо выгляжу, – подумал он, рассматривая себя в зеркало. – Единственный недостаток – отсутствие едкого запаха карболки, которой в госпитале обрабатывали все белье».
Переодевшись, он сел за стол и, разложив перед собой карту, уже в который раз начал внимательно, поэтапно, прокладывать свой путь с места приземления до Казани. За этим занятием его и застал лейтенант Хейг.
– Татарин! Ты не волнуешься? Скоро будешь в кругу своих родных и близких. Как они встретят тебя?
– Я не думал об этом, господин лейтенант. Все определится на месте.
– Я зашел к тебе, чтобы пожелать удачи. Через час я отбываю в Германию. Там во время английской бомбардировки погибли мои родители.
– Примите соболезнования, господин лейтенант.
– Спасибо, Татарин. Мне почему-то вспомнились слова Геринга, который громогласно заявил, что ни одна бомба не упадет на головы немцев. Теперь я понимаю, что это были лишь слова.
«Вот и тебя коснулась эта война, – подумал Тарасов. – Неужели многие из них пересмотрели свои взгляды на политику Гитлера?»
– Сейчас я спрошу тебя о самом главном. Тебе придется работать вместе со своим старым другом Пионом. Я не буду рассказывать о его заслугах перед рейхом, о его характере, который ты знаешь не понаслышке. Я, наверное, не открою нового, если скажу, что он очень самолюбив, мстителен. Так что приготовься к тому, что он тебя не воспримет. И не потому, что ты прибыл в роли его начальника, а просто как человека, много знающего о нем.
– Если это так, то зачем вы меня направляете в этот город? Может, для того чтобы мы там перегрызлись?
– Была бы моя воля, я тебя в Казань не направил бы. Во-первых, это большой риск, во-вторых, по соображениям, что вы не сработаетесь. Однако полковник Шенгарт считает по-другому. Он думает, что твое прибытие в город подтолкнет Пиона к более активным действиям. И для него не столь уж важно, кто из вас уничтожит этот завод, ты или он, главное – завода не будет.
– Извините, господин лейтенант, можно один вопрос? Скажите, а мне обязательно с ним встречаться? У нас разные весовые категории: у него есть то, чего нет у меня – агентурная сеть.
– Это только в романах мужество и героизм одного героя позволяют выиграть битву, в жизни – все по-другому. У тебя будет то, чего нет у них – взрывчатка, деньги и собственный канал связи с Абвером.
– Выходит, я могу стать разменной монетой в этой игре полковника?
Лейтенант хотел еще что-то сказать, но, по всей вероятности, передумал. Он похлопал Александра по плечу и вышел из комнаты.
***
Самолет удачно миновал линию фронта. Из кабины вышел штурман и взглянул на Тарасова. Александр поднялся с сиденья и направился к двери. Штурман открыл ее и, улыбнувшись ему на прощание, положил руку на плечо.
«Пора», – подумал Тарасов и шагнул в темноту ночи.
Его несколько раз перевернуло через голову, прежде чем над ним раскрылся белый купол. Он увидел, что недалеко от него спускается грузовой парашют.
«Лишь бы его не отнесло далеко от моего приземления», – промелькнуло в голове у Александра.
В грузовом мешке, помимо запасной военной формы и гражданской одежды, находились радиостанция, оружие, взрывчатка, различные бланки документов, продовольственные карточки и деньги.
Подтянув стропы, он несколько изменил направление и мягко приземлился на небольшой поляне среди густого, мрачного леса. Собрав парашют, он ножом вырыл в земле небольшую яму и, положив его туда, засыпал опавшими листьями и землей. Теперь нужно было найти груз. Было очень темно, и он не сразу заметил грузовой парашют, который, зацепившись куполом за вершину сосны, висел в нескольких метрах над землей. Потратив около часа, чтобы стащить его с ветвей, он закопал все это прямо на месте. Достав из-за пазухи карту, он сделал на ней отметку и, сунув ее обратно, направился на восток, где в четырех километрах от места высадки должна была проходить железная дорога.
Через два часа он уже ехал на платформе товарного поезда, направлявшегося в сторону Казани. Несмотря на огромное желание заехать в Ярославль и связаться оттуда с капитаном Дроновым, он этого не сделал, так как боялся потерять время. Он решил это осуществить, прибыв в Казань. Не доезжая до станции Канаш, он спрыгнул с поезда. Дождавшись, когда состав исчезнет за поворотом, он забросил мешок за плечо и направился по шпалам. Вскоре его догнала ручная дрезина.
– Далеко идешь, солдатик? – поинтересовался мужчина в выгоревшей железнодорожной фуражке.
– В Канаш, отец. Далеко еще до станции?
– Километров шесть-семь. Откуда топаешь?
Александр назвал деревню, которая находилась в километрах десяти от этого места.
– Может, подвезешь? – обратился он к железнодорожнику.
– Не положено. Сам знаешь, война, патрули. Кто просто так будет рисковать?
– А если не просто так? Я заплачу.
Лицо железнодорожника расплылось в улыбке. Он снял фуражку и, достав платок, вытер им лоб.
– Если так, то садись, – предложил он Тарасову.
Тот сел напротив мужчины, и они вдвоем, работая рычагом, погнали дрезину в сторону станции.
Часть четвертая
Казань встретила Александра не слишком приветливо. Сильный холодный ветер гнал по перрону пожухлые листья, обрывки бумаги. Перрон вокзала был пуст. Транзитные пассажиры прятались от непогоды в залах ожидания. Тарасов вошел в здание и, стараясь не наступать на ноги, отдыхавших на полу мужчин и женщин, направился к выходу. Он вышел на привокзальную площадь и на какую-то долю секунды остановился. Перед его глазами, словно в кино, поплыли кадры воспоминаний. Вот он идет в первом ряду колонны, отправляемой на фронт. Жена стоит с детьми около этого дерева и неожиданно с криком бросается к нему. Он подхватывает двух младших на руки и, не останавливаясь, продолжает движение. Рядом с ним идет Надежда и его старшая дочь Тамара. Кадры ускоряются с каждым мгновением, и вот он уже видит жену и детей, стоящих на перроне и машущих рукой, вслед уходящему на запад поезду.
– Товарищ капитан, предъявите документы. Вы что, плохо слышите, я уже дважды обращаюсь к вам?
Александр обернулся. Перед ним стоял воинский патруль. Тонкие шинели солдат были плохой защитой от злого и холодного ветра, и поэтому каждый из них то и дело менял положение, стараясь прикрыться от него за спиной своего товарища. Тарасов расстегнул полушубок и достал документы. Он заметил, как взгляд офицера скользнул по его медали.
– Вот, товарищ старший лейтенант, пожалуйста. Я только что из госпиталя после ранения. По приказу командира дивизии, за проявленное мужество в борьбе с фашистами мне предоставлен отпуск сроком на пятнадцать суток.
Старший лейтенант попытался развернуть бумаги, но замерзшие пальцы плохо слушались его. Он взглянул на Тарасова и вернул ему документы обратно.
– Отдыхайте, товарищ капитан. Вы заслужили это.
Он козырнул и, прикрыв лицо рукавицей от очередного порыва ветра, направился дальше.
Заметив стоявший у здания грузовик, Александр, направился к нему.
– Здравствуй, боец, – поздоровался он с солдатом, сидевшим на месте водителя. – До Адмиралтейской слободы подбросишь?
– Не могу, товарищ капитан. Жду своего командира. А впрочем, вон он и сам идет. Поговорите с ним.
Тарасов, заметив идущего к машине военного, направился к нему навстречу. Переговорив с ним, он подошел к машине и, забросив свой вещмешок за плечи, полез в кузов.
***
Александр проснулся от ощущения, что кто-то пристально смотрит на него. Он с трудом открыл глаза и увидел жену, которая сидела на краю кровати и, не отрываясь, смотрела на него.
– Что случилось? – с испугом спросил он.
– Саша, ты всю ночь скрипел зубами, метался и выкрикивал какие-то непонятные слова. Ты знаешь, я испугалась за тебя, за твое здоровье.
– Не бойся, все хорошо. Это пройдет.
Она заплакала и всем телом прижалась к нему.
– Я все равно боюсь, Саша. Ты стал каким-то другим, чужим, не таким, которого я помнила.
– Это тебе так кажется, Надя. Я все такой же, каким был и раньше.
– Не обманывай меня, я все вижу. Ты сейчас, перед тем как войти в подъезд дома, десять раз оборачиваешься. Раньше я за тобой подобной привычки не наблюдала. И еще, ты все время во сне разговаривал с каким-то Пионом. Кто это? Цветок или человек? Говорил о каком-то лейтенанте Хейге.
– Есть вещи, Надя, о которых тебе лучше не знать. О том, что я говорил ночью, забудь, а иначе погубишь не только меня, но и себя с дочкой.
Он встал с кровати и, достав из портсигара папиросу, направился на кухню. По пути заглянул в комнату, где, свернувшись калачиком, спала дочка. Взглянув на нее, он улыбнулся и поправил одеяло, которое сползло на пол.
Он прикурил и, открыв форточку, встал у окна. Несмотря на то, что часы показывали семь часов утра, за стеклом было темно: он не увидел ни одного огонька, никакого намека на жизнь. Струя дыма, выпущенная им, медленно исчезала в форточке.
Вчера утром он встречался с капитаном Дроновым. Они обнялись, словно старые и добрые друзья, и разместились на заднем сиденье автомашины.
– Я рад снова тебя видеть, Саша. С каким заданием прибыл? – спросил его капитан.
Тарасов усмехнулся.
– Уничтожить пороховой завод.
В машине стало так тихо, что было слышно, как скрипит снег под ногами прохожих.
– Задание серьезное, – произнес Дронов. – Ты один или с людьми?
– Мне передали все, что имеют немцы в этом городе. Однако есть определенные проблемы.
– Выходит, ты сейчас являешься ключевой фигурой в этой операции. А что за проблемы?
– О них потом. Скажите, с кем я могу контактировать в этом городе? Хотелось бы избежать прямых контактов: я здесь родился, и многие люди знают меня в лицо. Лучше всего подошел бы почтовый ящик.
– Я не готов сразу ответить на твой вопрос. Для этого мне нужно, как минимум, дня три. А пока назначь встречу своему связному.
– Хорошо, товарищ капитан! Единственное условие, о чем прошу вас, не вешать за мной хвост. Если они это заметят, то сразу же оборвут все контакты.
– Хорошо, Тарасов, считай, что договорились.
Они разошлись в разные стороны. Александр направился на улицу Малая Красная, а машина Дронова поехала в сторону центра города.
***
Тарасов медленно шел по аллее Арского кладбища. Погост был пуст, лишь иногда на аллеях показывались траурные процессии, которые быстро исчезали за оградами и склепами усопших. Он остановился около памятника Лобачевскому.
– Родственник или знакомый? – услышал он у себя за спиной пароль.
– Нет. Он был ректором Казанского императорского университета, – произнес он и обернулся.
Перед ним стоял его старый знакомый Михаил Проскурин.
– С возвращением в Казань, Татарин, – вполголоса произнес тот. – Вот видишь, кто бы мог подумать, что наши дороги когда-нибудь снова пересекутся.
– Да, мир тесен. Я действительно, Миша, не думал увидеть тебя в этой жизни. Ты давно здесь?
– Около года, – коротко ответил Проскурин.
– Я бы хотел встретиться с Пионом. Передай ему это.
– Хорошо, – ответил Проскурин и, не оглядываясь, направился к выходу с кладбища.
«Надо же, какая встреча, – подумал Тарасов. – Если бы мне кто-то сказал, что судьба снова меня сведет с этим человеком, я бы никогда этому не поверил».
Дождавшись, когда фигура Проскурина исчезла за поворотом аллеи, Александр направился в храм, который находился недалеко от могилы ученого. Поставив свечу за упокоение своих родителей и детей, Тарасов вышел из церкви и направился домой. Он шел по улице, вглядываясь в идущих навстречу людей. Все они спешили по своим делам, не обращая внимания, друг на друга.
Подняв руку, он остановил проезжавший мимо грузовик. Быстро договорившись с водителем, он поехал домой. Жены дома не было, она еще с утра ушла на работу, и поэтому, порывшись в чулане, он начал готовить себе обед. За работой он не заметил, как в квартиру вошел его старый знакомый, с которым он в свое время работал на льнокомбинате.
– Здравствуй, Саша! С приездом! Ты как, надолго или в отпуск?
– Это, как начальство решит, Кузьмич. Мы люди подневольные, как прикажут, так и будет. Не стой у порога, давай проходи, присаживайся. Чем богаты, тем и рады.
Мужчина снял с себя полупальто, шапку и, поглаживая буденовские усы, сел за стол. Он вынул из кармана брюк бутылку водки и поставил ее на стол.
– Может, не стоит, Кузьмич?
– Это почему не стоит? У меня сосед – герой, с фронта в отпуск пришел, а ты не стоит.
Он отбил сургуч и ударом ладони по дну бутылки ловко выбил бумажную пробку. Он разлил водку в стаканы и предложил выпить за победу. Они выпили и стали закусывать солеными огурцами. Мужчины сидели долго, разговаривая о войне и вспоминая довоенные годы. Когда водка в бутылке закончилась, Кузьмич стал собираться домой. Он открыл дверь и, шатаясь, начал спускаться по лестнице. Александр подошел к окну и, отодвинув в сторону занавеску, посмотрел во двор, где, качаясь из стороны в сторону, шел к своему подъезду Кузьмич.
***
Это была вторая встреча Тарасова с Проскуриным. Он сидел на лавке и иногда бросал взгляд на Михаила, который сообщил ему, что Пион пока не готов встретиться с ним.
– С чем это связано? – спросил он его. – Может, хватит играть со мной в прятки?
– Вопрос не ко мне. Что мне поручили передать тебе, я передал.
Это известие заставило Александра пересмотреть план, который они разработали накануне с капитаном Дроновым.
– Скажи, Михаил, вы получили указание из Берлина?
– Я не знаю, Татарин, я в эти дела не посвящен.
– Тогда скажи, кто посвящен?– раздраженно произнес Тарасов.
– Спросишь это у Пиона. Не надо психовать, Татарин, нервные клетки не восстанавливаются.
Александр встал с лавки и начал застегивать полушубок.
– Больше разговаривать мне с тобой, Миша, не о чем. Передай Пиону, что отказ от встречи со мной я расцениваю, как саботаж. Я полностью снимаю с себя ответственность за выполнение задания.
