Александр Куделин
Неуставняк-1. Книга 1
– Вот это уже другой разговор! – Мартышка вскочила в курилку и, присев возле меня, закартавила. – Ну, во-первых, мы тебе не пацаны, а мужики, это раз! Ты немного буранул, и мы тебе это прощаем, это два! А за нашу лояльность к тебе ты пропускаешь наши взвода вперёд, и мы квиты!
– Ну, во-первых, убери свои немытые грабли с моего плеча, это раз! Ты не старше меня, и поэтому для меня ты пацан, это два! А то, что мы пришли первыми, так за это нам почёт и уважение! Это три! Ясно?! – В моём ответе стало преобладать раздражение, но я всеми силами цеплялся за разум.
– Я тебя сейчас очень-очень сильно ударю, и ты будешь, корчась, умирать в муках. Ты понял?! Молокосос! – Мартышка, захлёбываясь слюной, стала пропускать в словах звуки.
Вдруг он резко вскочил и стал тягать меня за шкирку, но его веса было недостаточно, да и форм он был не атлетических, чтоб смочь меня приподнять. Решив, что Ипполит более адекватен, я, не обращая внимания на поползновения Сани, обратился к нему.
– Слушай, если он от меня сейчас не отстанет, то я пошлю его к прародителю, и пошлю так, чтоб ваш взвод услышал!
Напор Сани сразу ослаб, но отступать он не хотел. Отпустив мой воротник, он встал передо мной и, уперевшись руками в мои плечи, навалился на них всем телом. Я почувствовал тяжесть чужого тела, она не внушала страха, но напор заставил меня немного откинуться назад и поднять на него глаза.
– Чё? Чё ты сказал?! Повтори, стервец! – Звук «эс» в слове «стервец» словно застрял в его зубах и превратился в долгое «с-с-с».
– Если ты прямо сейчас не отвяжешься, я пошлю домой к маме! Третий раз я повторю так, чтоб слышали все! – Проговаривая эту фразу, я глазом косил на Ипполита.
– Так, Саня, кончай! – Он положил ему на плечо руку и оторвал его от меня. Тот и не сопротивлялся. – Ты из какой роты?
– Из четвёртой! – Я встал, чтоб поправить сбившийся на мне китель.
– Оп-па на! – возликовал Мартышкин.
– Вот видишь, Саня, что ты горячишься? Вечерком и перетолкуем.
– Я по вечерам не принимаю. – Меня охватило резкое возбуждение, как перед дракой, и, чтоб не сорваться, я задвинул младшего сержанта Саню в сторону и вышел из курилки.
– Как тебя зовут? – Ипполит решил уточнить, к кому записываться на приём.
– Куделин! – Я начал привыкать, что в армии имени нет.
Взвод, отойдя на почтительное расстояние, внимательно наблюдал за перепалкой, но импульса поддержки не излучал. Опять один, опять битва за себя и вместо остальных!?!
– Товарищ Куделин! – издалека почти шёпотом проблеял Голышев. – Сержант Гарифулин идёт, может, стоит взвод построить?
Это было вовремя. Конфликт с неизвестным противником не пугал – щемила сердце пустота тылов. Однако совет был правильным, и я решил им воспользоваться.
– Взвод, в колонну по три становись!
Взвод быстро выполнил команду, словно я был уже не один из всех, а генерал. Меня внутренне трясло от пережитого противостояния. Снова я один. Парней хоть отбавляй – целый взвод, а рядом встать некому.
«Хрен с ним, переживём, зато вон как стали передо мной прыгать», – мысленно проглотив пережитое, оценил я происшедшее
Взвод выстроился, и сразу образовалась колонна из двух взводов, а так как стояли они по ходу прибытия, то не могли видеть, что за нашим сержантом надвигаются другие организованные подразделения.
Я стоял на дорожке к медсанчасти и ждал прибытия своего командира.
– Ну что, всё нормально? – спросил Гарик, приближаясь ко взводу, шагов за семь. – Надеюсь, мы первые?!
– Так точно! – Одной фразой я отмёл все его сомнения.
– Что, молодые! Учитесь, как надо вдаль смотреть и предвидеть события. – Гарик посмотрел на двух сидящих в курилке младших сержантов.
– Ну, Гарик! Кто б мог сомневаться, что твои будут первыми! – Мартышка захлопала ушами, словно кошка, которой дунули в ухо.– Мы должны были догадаться, что такое борзое пополнение может быть только у тебя!
– Что такое? – Гарик, поджав губы, посмотрел на меня. – Почему не докладываешь? Что случилось?!
– Гарик, да ничего не произошло. – Ипполит решил исправить положение, которое изгадил Саня.
– Так, Куделин, докладывай! – Он не обратил внимания на реплику постороннего.
– Нас невежливо попросили уступить очередь, – я не стал заострять внимания на подробностях, – мы вполне вежливо отказали.
– Вы чё, салажня, ещё не перевелись, а уже в гору прёте!?! Урою, недоноски, если кто к моим хоть на шаг подойдёт.
Гарик в гневе был страшен, но, как видно, приёма вечером не будет, и всё население может спать спокойно. В руках у него были наши тощие медицинские книжки, которые он поручил раздать, а сам вошёл в курилку и начал о чём-то расспрашивать известных вам командиров.
Подразделения всё подходили и подходили. Вновь прибывшие выстраивались в очередь, заполняя дорогу, а сержанты набивались в курилку. Все новобранцы стояли и маялись, соображая, зачем мы здесь, но не понимая, почему нужно ожидать именно в строю.
– Куделин, встать в строй! – Гарик, не выходя из курилки, решил изменить обстановку.
Я подошёл к строю и принялся лениво соображать, как впихнуться на своё “козырное” место. Центр зашевелился, чтоб нехотя освободить его, но боковые, сплочённые нерешительностью, медлили меня пропускать.
– Взвод! Равняйсь! – Мельтешение прекратилось. Гарик стоял на выходе из курилки. – Вторая колонна, шаг назад с правой ноги. Раз, два! Куделин!
– Я!
– Встать в строй!
Я проследовал на своё новое место. Рядом стоящие были выше меня, и я, словно заплата на белой простыне, нарушил идеальность взводной колонны.
На крыльцо вышел молодой костолом богатырского телосложения в белом халате размера на два меньше.
– Эй, пробирка, давай открывай свою калитку! – Требующий общения младший сержант Мартышкин не унимался.
– Закрой свой рот, воняет! – Отмахнулся фельдшер. – Так, кто первый? Заводи по одному.
Осмотр был формальный, наши медицинские книжки были почти пусты, и в них следовало заполнить лишь несколько граф.
Мы заходили по трое и раздевались. Больные, приписанные к медсанчасти, измеряли вес, рост и давление каждого. Сам “Пилюлькин” сидел за столом и выборочно осматривал кого‑нибудь одного. Ещё один больной, со слов самого же бойца, записывал показатели в книжки. Я на тот момент весил 82 килограмма, рост составлял 176 сантиметров, пульс 72, давление 145 на 90.
– Что-то давленьице-то высоковато?! Ничем не болел, водку на днях не употреблял? – Пристально посмотрел на меня “профессор”.
– Не знаю, наверно, волнуюсь! – ответил “Незнайка” и я в очередной раз был допущен к служению Родине в качестве десантника.
Конвейер работал быстро и слаженно. Взвод был оприходован в течение пятнадцати минут, и мы строем, но уже под командованием младшего сержанта Гарифулина, проследовали на вещевой склад. Там старший сержант Радвила в присутствии начальника вещевого склада выдал нам остатки требуемого обмундирования и вещей, чтоб служба была комфортней и главное, теплей. Получение заняло примерно с час. Радвила заставлял каждого примерять полученное, и как только у кого-нибудь появлялись сомнения, тому сразу меняли обмундирование, подбирая под рост и полноту. Кроме того, по инициативе начальника склада был произведён обмен сапог, и каждый смог подогнать их под свою ногу. В результате мы были полностью одеты и обуты по всем стандартам того времени.
На складе одновременно получали обмундирование только два солдата. Остальные ожидали своей очереди, или наоборот, дожидались, когда получат другие, в фруктовом саду напротив склада.
– Ну что, Куделин? Послужим вместе? – Младший сержант Мартышкин подошёл сзади и положил мне свою худую руку на плечо.
Я по дворовой привычке резко повернулся через противоположное плечо и принял боксёрскую стойку.
– Ого, да мы боксёры! – Он непонятным движением схватил мою левую руку и легко завёл её мне за спину.
Плечо прострелила боль, но сдаваться я был не намерен, хотя руку было и жалко – положение было патовым. Обида подкатила под горло, так как в мозг плеснуло понимание: сила ни при чём, главное – умение!
– Саня, оставь мужика. Чего привязался?! Помнишь, что Гарик сказал?
– А я его не бью, а преподаю урок самообороны. Правильно, боец? – Он приподнял мою руку вверх, и я готов был упасть на колени.
– Правильно! – закряхтел я, согнувшись пополам.
– Отпусти, не ломай! – вступился сердобольный Ипполит.
– Живи! – Мартышка, чуть толкнув бедром, отпустила руку, и я свалился на землю.
Опыт ведения боя явно был не в мою пользу, и потому, вскочив, я не стал нападать, а, отойдя на безопасное расстояние, принялся отряхивать прилипшие к штанам и кителю былинки.
– Ты откуда такой борзой? – Мартышкин скалился улыбкой Гуимплена.
– Из второго взвода четвёртой роты. – Мне претило разговаривать с этим самодовольным уродом.
– Ты дурака-то выключи! Спорнём! Ты с Урала!?
– Ну. – Если я обижен, меня разговорить очень трудно.
– Чё ну? Баранки гну! Я из Челябинска! А ты? – Саня был очень настырен, его язык болтался, как пионерский галстук на ветру, и я привожу только выдержки, а не весь его словесный понос.
Обида, закравшаяся в душу, стала быстро пускать корни. Я закрылся в себе, но для виду старался что‑то внятно отвечать. Ему не удалось меня разговорить, но главное я для себя вынес – мы земляки, только он с южного Урала, а я со среднего. Южные все говоруны, а наши парни расположены более действовать, а не болтать.
– Да ладно, не обижайся, – он прижал меня правой рукой и постарался растрясти, – мы же с тобой земляки, а какие между земляками могут быть обиды?
Я бережно лелеял свою обиду, не позволяя лестным словам Мартышки проникнуть в сердце, чтоб не поранить её, пока она не окрепнет.
– А вы откуда? – Я обратился к Ипполиту, чтоб навязчивость Сани хоть немного спала.
– Я житель Пензы! – Гордости в словах не было, скорее, скромность или даже стыд.
– А вы суржанин или пензяк?
Глаза его широко раскрылись.
– А ты бывал в Пензе?!
– Нет, там делать нечего, просто я читал про неё.
– Всё равно приятно. Я родился и вырос в Пензе, поступил в институт, и меня после второго курса забрали в армию.
– А на каком факультете? – Я понял, раз он в армии, то из института его наверняка выперли.
– Гуманитарном.
«Понятно, почему он так складно слова подбирает, один другого стоит!»
– Товарищ младший сержант, разрешите обратиться! – От продолжения разговора отвлёк какой‑то рыжий Ванёк.
Знаете, такая взращённая на масле и молоке морда с заплывшими от достатка глазами и ресницами цвета спелой ржи.
– Ну, обратитесь. – Саньку явно нравилось, что к нему обращаются.
– Товарищ сержант, а вы давеча сказали: «Кто захочет колобаху, обращайтесь ко мне». – Лицо Ванька не выражало ничего, даже интереса к затронутой им теме. – А можно показать, что такое колобаха?
– Ничего себе запрос! – Санёк буквально оторопел. – Тебе армейскую или десантную?
– А что лучше? – От возможности выбора глаза Ванька стали наполняться интересом.
– Десантная крепче! – подзадорил Саня.
– Тогда давайте её! – засмаковал предвкушение сын полей и огородов.
– Нагибайся? Не, не так.
Саня поставил Ванька боком к себе и, взяв его за шею, нагнул буквой «г». Спина сельского доброхота была согнута в пояснице и параллельна земле. Саня поправил его голову, чтобы шея и затылок были продолжением линии спины. Снял с себя пилотку и положил ему на шею.
– Так, держи глаза!
– Чего? – Ванёк начал приподниматься, чтоб уяснить, как их надо держать.
– Ну!, стой, как стоишь! – Саня придержал его за затылок. – Просто поднеси ладони к глазам и слегка на них надави, чтоб не выпали.
– А, понял! – Его немаленькие ладони закрыли лицо.
– Ты только не переусердствуй, – с нотками сомнения обратился к Саньку Ипполит.
– Ништяк! Всё будет скромно. – Мартышка заулыбалась и подняла правую руку над головой. – Готов? Не слышу, готов?!!!
Из-под головы колхозника прозвучало согласительное урчание, видно, он не только глаза придерживал, но и запечатал рот.
– Держи! – Рука палача, зажатая в кулак, резко, как гильотина, рухнула на шею героя.
Х-моп! – прозвучал заглушённый пилоткой удар.
–О-ох! – откликнулся казнённый, слегка присев в коленях.
– Ну как? – торопливо задал вопрос Саня.
Ванёк начал медленно распрямляться, его лицо налилось кровью, глаза покрыла паутинка проявившихся сосудов. Честно говоря, казалось, что Ванёк сейчас этого Санька вроет в землю. Он мне стал как родной, и я готов был его поддержать – не хватало только команды «фас!». Мартышкин принялся трусливо оглядываться, а Ипполит быстро встал перед ним и медленно распрямляющимся Ваньком, тем самым как бы воздвиг стенку между палачом и жертвой, но, заметив и мою решимость, сделал шаг назад и повернулся вполоборота ко мне. Саня от этого движения вынужден был отскочить на два шага, что походило уже на побег.
– А чё? – заскулил Мартышкин, как обиженная собака. – Ты же сам хотел.
Ипполит был выше его на целую голову, и тому пришлось прямо подпрыгивать, чтоб из‑за него общаться с казнённым сельским жителем.
Ваня тупо смотрел на Ипполита и никак не мог сообразить, куда делся его обидчик.
– Всё! Получил пилюлю, успокойся! – Ипполит явно испугался тоже. – Как, понравилось?
– Не-е, слаба! А сильней силы мало? – Ваня решил хоть на словах, да ударить своего противника.
– Нет, сильней нельзя – смерть! – Ипполит понял, что кризис миновал и принялся подробно объяснять. – …Понимаешь, ниже затылка находится продолговатый мозг, если его рассечь, происходит мгновенная смерть, а вот если по нему ударить, то можно получить потерю ориентации и даже галлюцинацию.
– А сам ты пробовал? – Ванёк явно ещё не пришёл в себя, но ему требовалось хоть на ком-то сорвать злость.
– А как ты думаешь? И меня старшие наказывали. – Ипполит дал Ваньку успокаивающую таблетку, и тот, окончательно присмирев, решил вернуться к своим сослуживцам, которые внимательно наблюдали за всем действием с галёрки.
– Ладно, я пойду! – Мне снова стало не по себе от знакомства с этой парочкой.
– Что значит ладно? У нас положено говорить: «Разрешите»! – Мозг Мартышки был просто многозарядный.
– Ладно. Разрешите, я пойду! – Мне надоело с ним препираться.
– Иди, всё равно в роте теперь будем вместе, так что от нас ты никуда не денешься. – Ипполит подвёл черту, и, подхватив Санька в охапку, отнёс его от меня на безопасное расстояние.
Настроение было испорчено. Честно говоря, в армии нет настроения, там есть только два состояния души – приподнятое или опущенное, оттенки между ними совершенно отсутствуют.
Гарик всё это время находился на складе и внимательно следил, чтоб каждый из взвода получил обмундирование впору и в полном комплекте. Он был заботливым хозяйчиком, и благодаря ему взвод всегда был и выглядел на все сто.
После получения обмундирования нас отвели на край футбольного поля, где мы, с перерывом на обед, сидя на скамейках, стали заниматься пришиванием погон, петлиц, шеврона и наносить именные метки на каждую выданную вещь. Кроме того, по приказу Гарика, мы друг друга остригли наголо, чтоб стать совершенно однообразной массой второго взвода четвёртой роты. Все свои хозяйственные дела мы закончили к восемнадцати часам, осталось только забрать из расположений прежних рот свои вещи и перенести их на место нового обитания.
Организованными кучками мы перенесли личные вещи и разместили в тумбочках. Всё, что не положено было держать в тумбочках, но требовалось для личного пользования, сдавалось в каптёрку, там же были размещены все вещи военной принадлежности и тёплое обмундирование каждого. Последнее, что было сделано в тот бесконечно долгий день, это смена белья на наших кроватях и небольшая тренировка по их заправке.
Уже вечером нам позволили подшиться и, разместившись в ленинской комнате, провести полчаса со своими родными, чтоб написать им письма и мысленно пожаловаться на все те неудобства, которые нас окружали. Многие из прошлой жизни захватили с собой конверты, тетрадки и ручки, чтоб в изобилии писать письма родным и близким.
Я не был исключением, об этом позаботилась мама. Но писать было лень, тем более что мысли сегодняшнего дня никак не ложились одной строкой, а бегали за событиями, путаясь в них и в их оценках. Чтоб хоть как‑то привести их в норму, я решил заглянуть в устав и попробовать разобраться, что к чему.
Устав – объёмный фолиант сродни Библии и его, вероятно, стоило бы знать, так как за последнее время на него слишком часто ссылались. Я решил не выискивать в нём фразы и тупо прочесть, а моя память сама потом разберёт, что к чему. Открыв первые страницы и погрузившись в чтение, я начал составлять образы, чтоб быстрее запомнить содержимое. Мои мозги сразу заполнились кровью и врагами, которых следовало опередить. Ответственность зашкаливала, иногда приходилось перечитывать, чтоб понять мудрёность написанного. В общем, устав – это не роман, но, безусловно, бестселлер.
Вдруг дверь в ленинскую комнату резко распахнулась, и в неё влетел Гарик. Его лицо перекосила ярость, причина которой была неизвестна.
– Кто здесь Белых!?! А!?! – Гарик был одет по форме номер два, шея и мышцы его рук были напряжены. – Кто?!!!
– Я Белых, – ответил ближайший к нему солдат.
Он был выше среднего роста, светловолос, крепкого телосложения, с открытым и не выражающим никакого опасения лицом.
– Ты что-ль! Ты кандидат в мастера спорта!?! К бою! – Гарик, выгнув спину, лихо врезал спортсмену по затылку ногой.
При ударе стопа его ноги выпрямилась так, что казалась просто дубиной. Белых перенёс удар на ногах, но его озадачили внезапные действия нашего командира. В это время в ленинскую комнату стали набиваться сержанты роты, чтоб поприсутствовать на незапланированной прописке молодого.
– К бою, я сказал! К бою! – Гарик принял неизвестную нам боевую стойку и коротким ударом в живот заставил спортсмена согнуться пополам.
– «К бою» команда была! К бою! – Гарик пнул его под рёбра, и тот рухнул на пол.
– На «раз» – упал! На «два» – отжался! Понял? – Лицо Гарика перекошено, глаза горят, сейчас набросится и начнёт рвать на куски наживую!
Все замерли, моя спина похолодела, и появилось предчувствие неизбежной драки – такой драки, в которой участвовать ещё не приходилось. Внутреннее напряжение заставило приподняться, чтоб быть готовым к отпору. Гарик метнулся в мою сторону, но нас разделяли два стола.
– Сидеть, Куделин! Сидеть! – Он, словно колдун, предугадал мои намеренья. – Сам считаешь! Давай!
– Раз! – произнёс Белых и опустился на кулаках вниз.
– Два! – снова произнёс он и отжался. – Раз! …
– Ну что, Комар, видишь?! Нашёл мне борца. Ха! – Он повернулся к худому белобрысому сержанту и нагло улыбнулся. – Да на шампуре я их всех вертел! Понял?!
Выражение его лица стало довольным и даже по-детски радостным.
– Десять раз отжаться и свободен! – Он посмотрел в сторону аудитории и уже спокойно произнёс. – Так, второй взвод, заканчиваем, через десять минут построение. Куделин, проследи, чтоб он выполнил моё указание!
Гарик открыл свои объятия и, как бульдозер, выгреб сержантов в коридор. Дверь закрылась.
– Шесть, – послышалось в гулкой тишине ленинской комнаты.
– Кончай, вставай! – Я подал голос, он дрожал. – Всё, как тебя там?! Вставай.
– Семь. – Спортсмен продолжал медленно отрабатывать задание.
Я пробрался через соседа по столу в проход и быстро подошёл к качающемуся.
– Всё, кончай! – Я приподнял его за плечо.
Он резко без натуги вскочил, повернулся ко мне и стал бестолково отряхиваться. К невольным зрителям своего падения он стоял спиной, и слезы на его глазах видел только я.
– Как тебя зовут? – Мне было сейчас до фени, как его зовут, но это нужно было ему, чтоб он не разрыдался.
– Олег. – Он не стал поддерживать разговор, а я и не настаивал.
– Второй взвод, выходи строиться на плац! – выкрикнул дневальный по роте, и его голос эхом понёсся по коридору казармы, разливаясь по помещениям и ударяясь в каждую закрытую дверь, чтоб известить о предстоящих в роте событиях.
Р.S. По прошествии двадцати восьми лет мне трудно вспомнить все имена и фамилии, но участники событий сами узнают себя и, если захотят, то смогут поправить меня, чтоб не остаться забытыми в поколениях.
ПРОСТОЙ ДЕНЬ ДО ПРИСЯГИ
• Фанера – область по центру груди на уровне сосков.
• Сломать фанеру – вогнуть третью сверху полусферическую пуговицу, которая находится на фанере.
• Ранее пуговицы были медными или латунными, наличие вмятины означает, что фанера сломана. Фанера ломается один раз. Делает это, как правило, старослужащий и не обязательно сержант. Замена в современной военной форме железных пуговиц на пластмассовые ситуацию не меняет, так как отсутствие визуально сломанной фанеры не означает, что это действие не производится и сейчас!!!
Воин, не принявший присяги, по сути своей, ещё и не солдат. Права его замешаны на понятиях подразделения, в котором он находится, а приказы он выполняет лишь потому, что их выполняют все. Причём сначала он делает это в угоду каждому, кто имеет хоть мало-мальски поставленный голос. Примером к подражанию служит коллектив равных по призыву. Но осознание своего места в этом коллективе привносит свои коррективы.
Выбирать приходится каждому: либо плыть по течению со всеми, либо позиционироваться на своём острове, чтоб принять на нём неравный бой с психологически активной кучкой бездельников и тунеядцев.
Но в самом начале стоишь ты в строю только как привидение, и пока твоё тело ещё не обрело дух, тебя надо лепить, лепить и загонять в форму для выпекания, чтоб было приятно съесть. В российской армии нет каннибалов, и плоть живую не едят, там принято готовить мозги и кости, высушивая их, перетирая в муку, чтоб потом, слепив каравай, съесть его весь без остатка. А плоть? Плоть не тронут, она нужна для наполнения уже переваренной пищей. В дело идёт всё, и ничего не должно пропасть. Всё то, что пережевали и переварили желудки старших и только по этой причине успешных сослуживцев, до поры до времени находится в тебе и медленно бродит и дозревает. В назначенный срок из твоего измученного тела родится новый просветлённый и уже не отвергающий заведённых порядков солдат, с благодарностью машущий рукой вслед своим инквизиторам и утирающий рукавом слезу печали от расставания с ними.
Я прошёл армию от начала и до конца. Я знаю все стадии рождения, изменения и перерождения, которые происходят с каждым солдатом в той среде, в которую, как мне казалось, я попал по недоразумению.
Лето в Литве приходит не как на Урале – враз и ненадолго, а плавно выходя из весны, и длится до глубокой осени. Иногда умываясь дождями, оно приносит бурное цветение, запахи и раздолье. Охота бегать босиком, плескаться в речке, ловить рыбу или просто так лежать на лужайке и читать книгу. Охота в летний зной забраться в тень и попить холодного молока, а ещё прижаться к маме и заплакать.
Меня не обижают, меня воспитывают, а я не приручаюсь – стараюсь изо всех сил, но у меня это получается из рук вон плохо. Мой пытливый ум всё время находит лазейку, чтоб подставить другого и хоть немного проехать на его горбу. В первый день моего нахождения во взводе я выделился так, что меня назначили командиром второго отделения, что дало мне право ходить в наряд по роте только в качестве дежурного21. Конечно, отвечая за порядок в расположении и выполнение ротой внутреннего распорядка дня, дежурный получает замечания от старших по званию не только на словах, но и с занесением в грудную клетку. Зато тебе не надо стоять на тумбочке и начищать туалетные очки, убирать за всеми ленинскую комнату, территорию перед казармой или драить от чёрных полос взлётку. Будучи наделённым определёнными правами, ты уже вправе требовать выполнения не своих приказаний с других и тем самым загребать жар из печи чужими руками, греясь возле него самому. Мои шаги к успеху – не простая случайность, замешенная на зависти других, а ежедневная обязанность доказывать, что это исключительное право я заслужил. Если в этом соревновании за успех я оступлюсь, то руки мне никто не подаст и плеча не подставит. В армии падение вниз сродни запачкаться в гумусной жиже – сколько ни стирайся, всё равно запаху быть.
Пока я не солдат, до солдата полтора месяца курса молодого бойца. Наличие в батальоне взвода негодников невольно подхлёстывает, и мы упорно стараемся войти в ритм части, чтоб не оказаться с ними в едином строю. Эти бедные мальчики, которые только прикоснулись к жизни десантников, будут вынуждены пойти в войска22, а там их примут – ой как примут! Какой-нибудь мабутный дембелёк будет измываться над ними, заранее вымещая ещё не состоявшуюся обиду за свою непричастность к дню второго августа, или за свой будущий стыд перед собой за то, что он обязательно придёт в родной город или село в форме десантника, не имея на то никакого морального права. Их не отправят далеко, за ними прибудет грузовая машина и отвезёт в часть, которая находится в пределах этого гарнизона. Им придётся служить, наблюдая за нами, и тщательно скрывать от своих родных и близких, что они уже не десантники, чтоб потом, как и их старшие сослуживцы, купив за большие деньги специальные значки и береты, явившись домой, рассказывать во дворе, как они служили вместо нас!
Вам интересно, как становятся негодником? Пожалуйста:
– Парень, вы не дадите закурить, – обращается ко мне один из прокажённых.
Мне претит к нему подойти, а не то что протянуть руку и дать сигарету.
– На. – Меня подкупила жалость к его забинтованной руке. – Прикурить, наверно, тоже дать?
– Если можно. – Его зависимые глаза напомнили дворовую собаку Жульку. Её все ласкали, но домой никто не брал, а она любила всех, но маялась по подворотне, не имея своего угла.
– Чё у тебя с рукой?
– Обжёг. – Его глаза наполнились предательской влагой.
– Больно? – догадался я.
– Теперь нет, а сначала и не понял.
– А что было? – Я был озадачен появлением у него слёз.
– Нас выгнали на марш, я стёр ногу. Тех, кто отставал, подбирал БТР. Когда привезли в часть, я, спрыгивая с него, облокотился на выхлопную трубу. Вот пол-ладони там и оставил. Сейчас вроде нарастает.
– Так почему же ты здесь, а не в медсанбате?
– Нас оттуда сюда, а завтра отправят в другую часть, там и долечусь.
Всё равно мне было крайне неприятно с ним разговаривать, словно он прокажённый, и после нашего общения свои меня могут не принять. Но зато я теперь знал, что выхлопная труба сильно горячая, и об этом я не преминул рассказать другим.
Несостоявшиеся десантники, мальчики-негодники, свою проказу пронесут через всю службу, захватив её домой – не видать им успеха, как черепахе своего хвоста.
Каждое утро требуется огромное усилие пробудить себя, чтобы вернуться к действительности.
– Рота, подъём! – истошно орёт дневальный.
Он долго ждал этого мгновения. Вместе с криком закончилось его часовое наказание, и он сможет, сойдя с тумбочки, расслабиться в курилке, чтобы понаблюдать за нашим построением на зарядку.
Вроде бесполезное стояние и бдение дневального возле тумбочки совершенно выматывает, особенно ночью. Стоять нужно, стояли всегда: при Грозном, при Петре, при социалистах и коммунистах. Стояли и будут стоять. Ничто не заменит визуально-предупредительное общение вновь прибывшего в расположение и караульного возле входа. Не поддаётся описанию количество пролитой крови этих охранников сна и спокойствия. Главной задачей любого противника является уничтожение врага в его расположении до вывода техники на марш.
Пятнадцать минут до подъёма самые трудные для наряда по роте.
В это время в расположение прибывают ответственные по роте офицеры. Они критически осматривают помещения и по своим неуловимым приметам определяют, что происходило ночью, чтоб потом пытать сержантов, закрывшись с ними в ротной канцелярии. Правда, их посещения редки, слаженный механизм подъёма позволяет офицеру, ответственному по роте, появляться лишь на завтраке, чтоб подкрепить свой организм немудрёной солдатской едой, в основном, чаем и бутербродом с маслом.
За десять минут требуется разбудить старшину роты. Старшиной роты может быть и прапорщик, и военнослужащий срочной службы. Когда в подразделении старшина роты – прапорщик, то у него есть помощник в виде каптёра. В отсутствие прапорщика этот каптёр значим не менее, чем его начальник.
У нас каптёр и старшина в одном лице – Радвила, его и будим. Он встаёт, и первое, что делает – проверяет чистоту пока ещё не затоптанного расположения. Чистоту в роте наводят трижды. Ночью, когда все спят, моют туалет, все комнаты, подсобки и взлётку. После завтрака – всё то же, но ещё добавляется территория возле казармы и курилка. И в шестнадцать часов, когда готовятся к сдаче расположения следующему наряду. Поверьте, в этом списке нет приоритетов, всегда всё должно быть чистым и убранным.
За пять минут до подъёма будят сержантов, которые, приведя себя в порядок, поднимают своё подразделение, исполняя роль вторых петухов.
Остатки сна ещё копошатся в твоей голове, тебе невероятно охота узнать, чем закончился разговор между тобой, ребятами со двора и двумя красивыми развязными девчонками, которых ты уже почти уболтал зайти в подъезд, чтоб там…
– Взвод, подъём! – Добрый Гарик с задержкой в три секунды поясняет команду, поданную роте в целом.
Секунда здесь – полчаса там. Пространство сна многомерно и не поддаётся описанию. За эти секунды многие из нас успевают договорить, попрощаться, закончить…
Но всё! Надо резко встать и по форме ноль выстроиться в проходе возле своей табуретки. Это немного стеснительно. Природа в армии не служит, и никто не отменял утренней эрекции у мальчиков и, тем более, у мужчин. Вот и стоим, поправляя свои антенны в трусах. Правда, есть два способа избавления от этой напасти. Первый – оставить часть удовольствия на своей белоснежной простыне, и второй – быстро сбегать в туалет, чтоб слить остатки сна и возбуждения. Но мы стоим и, стараясь не замечать конфуз каждого, смотрим под потолок. Гарик визуально проверяет, все ли встали. Ведь бывает и так, что один из нас заблудился и встал, но только на другой стороне действительности – во сне.
– Заправить кровати, справить естественные надобности. Построение по форме номер два через десять минут перед казармой! Разойдись!
В расположении взвода начинается управляемая суета.
В роте происходит всё по порядку. Сначала производит действия первый взвод, потом второй, а за ним третий. Нам ждать утреннего туалета меньше, чем третьему взводу, но если сильно приспичило, то тебя пропустят – каждый завтра может стать тобой.
Туалет и умывальник – самые добрые и злые комнаты в подразделении. Ещё есть коварная каптёрка, но это элитное помещение горстки дембелей – своего рода вторая канцелярия роты, для личного состава.
