Александр Куделин
Неуставняк-1

Егоршино

Станция Егоршино – это пункт комплектования и отправки команд призывников на просторы нашей огромной Родины. Он и сейчас не утратил своего предназначения, только география призывников уменьшилась до Центрального военного округа. Впрочем, наши боевые подразделения в Таджикистане также комплектуются отсюда.

Особой ностальгии по пункту нашего сбора нет. Три с половиной дня, изменившие жизнь окончательно, безжалостно втолкнули меня в начало армейской действительности.

Разум не приемлет, но события, произошедшие не только со мной, требуют своих откровений.

Дорога для нашего автобуса закончилась как-то очень резко. Началось бездорожье, и он, превратившись в катер, начал рассекать попадающиеся водные преграды, как крейсерская лодка. Водитель вёл машину с напором, понимая, что остановка в центре лужного озера чревата окончательным потоплением нашего корабля. Выбираясь из лужи, нашему автобусу приходилось с разбега карабкаться на какой-нибудь пригорок, с которого мы вновь сползали в грязевую жижу.

– Ёбаный папуас, щас точно встрянем! Я в лужу ни хуя не полезу, пусть вытаскивает ваш призывной начальник, – подал голос водитель.

Лицо его сосредоточилось, губы напряглись, а слова он произносил так, словно у него на спине лежал мешок с песком кило на сто. Весь он подался вперёд и каждый раз, когда машине требовалось усилие, подталкивал её, упираясь тощим животом в руль.

– Ну, давай, ласточка! – цедил он сквозь зубы, когда мы въезжали в очередную лужу. – Я, бля, прошлым призывом встал вот в этой, четыре часа куковал, пока пригнали трактор, а когда цеплял её (вероятно, “Ласточку”), простыл так, что чуть богу душу не отдал! – сетовал водитель, обращаясь к прапорщику.

Сам прапорщик молчал, но телом тоже подталкивал машину, приближая миг нашего с ним расставания.

Амфибия под названием “Ласточка” выехала на площадь. Это была не городская площадь, а обычный сельский сход. Просто улица расширилась, и образовалось неровное круговое пространство, куда мелкими ручейками стекались несколько переулков и лужа – знаменитая гоголевская лужа, которую неоднократно и с любовью описывал гений. Мне за ним не угнаться, поэтому я повторяться не буду. Когда наш баркас проплывал по краю этой водной глади, из переулка показался мужик. Он неуверенной походкой дошёл до конца переулка, а дальше только кромка суши вокруг огромной лужи, густые заросли кустарника и крапивы, охраняющие границы ветхих заборов.

Мужик из переулка словно выпал. Шаг назад идти ему помогал редкий штакетник расшатанных заборов, охранявших пределы частной собственности, а тут вдруг ничего, ну просто ничего, одним словом – засада. Ему без поддержки забора удержаться на ногах было просто невозможно. Он попробовал встать, чтобы двинуться вдоль кромки, но попытка не увенчалась успехом, и он, оказавшись в очередной раз на коленях, поднял голову и посмотрел вдаль – через лужу, рассекая которую, осторожно шаря колёсами по дну, проплывала наша “Ласточка”. Взгляд его заметался, требуя развеять наваждение. Я посмотрел на другую сторону площади и увидел гостеприимно распахнутую дверь сельмага, которую скрыл наш автобус.

Сам магазин и все сооружения в этом населённом пункте были построены потомками архитекторов из города Пиза. Стиль их полностью сохранял архитектурные традиции известной башни, но некоторые пошли ещё дальше и, дабы превзойти своих учителей, добились такого наклона стен, что подпирали их, для целостности конструкций, жердями.

По ходу движения автобуса я продолжал следить за этим странником. Он, безвольно опустив голову, принял позу молящегося мусульманина до момента земного поклона и, слегка качаясь из стороны в сторону, ловил равновесие своего тела. Вдруг его тело напряглось и замерло, голова медленно поднялась, и взгляд устремился вдаль. На одно мгновение наши глаза встретились, и я увидел в них беспредельную тоску. Доля секунды – и его взгляд потух, голова безвольно опустилась. Он медленно поднял руку над головой и резко рванул её вниз, словно хотел сказать: «А, хуй с ним!», качнулся и обречённо пополз вперёд на четвереньках.

Наш корабль уже выбрасывался на мель, когда герой вполз в лужу по локоть. Смог ли он преодолеть преграду или нет, не знаю, площадь закончилась, и мы снова въехали в улицу.

Приехали

Сборный пункт находился где-то на окраине. Нас подвезли к воротам и выгрузили. Мы встали двумя обособленными кучками. Первые делали безразличный вид бывалых и курили, Вторые жались к центру своего сообщества на расстоянии вытянутой друг от друга руки. Третий стоял, опустив голову, и старался краем своей рубашки протереть очки, из его кармана торчал мятый мокрый носовой платок. Прапорщик зажал пакет с нашими документами между коленок и принялся оправлять китель, который опоясывала новая портупея с ремнём через плечо. Вдруг прозвучала команда:

– Старшие машин, ко мне! – Возле ворот стоял невысокий капитан.

На портупее, опоясавшей его китель, висела пистолетная кобура, из которой хвостиком свисал и через дренчик крепился узкий кожаный шнурок, а красная повязка на руке гласила: «Дежурный по сборному пункту».

– Смотри! – Толкнул меня плечом Дирижёр. – Не хухры тебе мухры! Вишь, с пистолетом ходит! А шнурок для того, чтобы у него его не спиздили.

Наш прапорщик медленно закончил приводить себя в порядок и небыстрым шагом подошёл к этому капитану. Точно так же, не проявляя излишней активности, к нему подтянулись и другие старшие машин. Каждый из них был индивидуален как в звании, так и в своей принадлежности к родам войск.

Из ворот вышли сержанты разных мастей и неровным строем замерли, глядя на нас усталым взглядом. Ими командовал бравый десантник в звании старшины. Конечно, он был красавец: парадный китель притален и укорочен, вместо рубашки – тельняшка, а на голове – лихо посаженный голубой берет с кокардой и маленьким уголком, изображающим развевающееся знамя. Два ряда значков украшали его нехилую грудь, а начищенные до блеска сапоги имели необычную для того времени, до середины голенища, шнуровку.

Блин! Это одновременно было и красиво, и круто! Все же остальные младшие командиры выглядели как-то очень уж младшими.

Старшие машин, передав объёмные пакеты, вернулись к своим группам призывников. Наш прапорщик подошёл к Дирижёру и, молча протянув руку, взялся за ручку котомки Третьего, в которую мы запихнули нужные остатки со стола и две початые бутылки водки: «Вам, сынок, теперь это долго не пригодится, а мы за ваше здоровье и благополучную службу…» – он не договорил. Дирижёр сразу сдулся, его рука, державшая сумку, вдруг затряслась, и он её отпустил.

Я посмотрел вдоль колонны автобусов. Не все, но многие старшие несли в руках подобные котомки. Сопровождавшие нас официальные лица сгруппировались в один автобус, окна которого быстро покрылись испариной. Колонна автобусов сделала разворот перед воротами части и двинулась назад, увозя нашего прапорщика, а с ним – наши детство, юность, молодость.

В моей памяти он – словно Харон, перевозивший через Стикс души безвозвратно ушедших людей.

– Подойди сюда, – сказал капитан, обращаясь к старшине десантнику.

Десантник, чуть подав тело вперёд, красивым, чётким, почти строевым шагом подошёл к капитану и без подобострастия отдал честь.

Я буквально влюбился в него. Мысленно примерив его форму, чуть поправив значки и круче запрокинув берет, я посмотрел на себя со стороны – это то, что надо, все бабы мои, и возраст их мне не помеха!

Капитан негромким голосом отдал приказание. Сержант, приняв стойку смирно, отдал честь и повернулся на пол оборота в сторону строя сержантов. Затем сделал три строевых шага, после чего его тело обмякло, и он, слегка пришаркивая каблуками своих новомодных сапог, подошёл к своим подчинённым.

– Равняйсь, смирно! – Всё вдруг изменилось, в мгновение ока перед нами стоял действительный строй солдат, готовый выполнить любое боевое задание, и цвет погон перестал иметь значение. Решимость прошила каждый их взгляд, каждое лицо изображало уверенность в правильности выполняемой им задачи.

Такая метаморфоза преобразила и нас. Мы начали выпрямляться и, как загипнотизированные, стали принимать форму более-менее правильного строя. В яслях на прогулку нас выводили в колонну по одному, в детском саду мы шагали парами, в школе нас научили ещё более сложному построению. И наконец, почти каждый из прибывших прошёл начальный курс военной подготовки, которая, пусть ненастойчиво, но всё же преподносила приёмы построения и перемещения.

Испокон веков главный принцип воспитания молодых воинов – личный пример старших ратников. И именно он подцепил нас своей незаметной когтистой лапой и поставил в строй. Внутреннее сопротивление иссякло, и в строю уже не стало ни Первых, ни Вторых – был боевой строй, пусть пока и ополченцев, но уже строй!

Старшина дал чёткий приказ разделиться по три человека и приступить к формированию подразделений. Недалеко от ворот находилась беседка, куда и переместился капитан. Закурив, он начал просматривать переданные ему бумаги и сверять их с какими-то списками. Их ему принёс весь помятый солдатик, одетый в форму с чужого плеча – повседневный китель измят и велик, штаны отвисали так, что в них можно было воткнуть ещё одного такого же, а вся форма выгоревшая, почти песочного цвета. От ворот до капитана он шёл по ломаной траектории, которую корректировала не местность, а аура расходившихся сержантов. Они, не обращая ни на кого внимания, разбились по трое и двинулись в сторону бесхозно стоящих кучек прибывших ополченцев. Он же словно ловил их инфракрасные волны и старался двигаться так, чтобы не обжечься. Самое большое излучение истекало от сержанта в красных погонах – тот мельком взглянул на него, и он чуть не рухнул, но всё же удержался, проявив трепет и выдавив на лицо пот.

Невольно заметив это, я примерился – сержантик казался замухрышкой, и если б он попробовал со мной втянуться в суету^[2], то однозначно получил бы пинок под зад.

Зато возле капитана солдатик стоял так, как уставший путник возле печки в зимнюю стужу, разве что не протягивал руки, чтоб их согреть.

Если других новобранцев сгонять в стада принялись по три пастуха, то к нам подошёл мной глубокоуважаемый Десантник в звании старшины:

– Так, слушаем меня внимательно, и если кто будет правильно и вовремя выполнять данные мной указания, то тому останется его цветущий вид и ровное, а главное, здоровое дыхание! – Старшина стоял прямо, руки его свободно свисали вдоль тела, сам он слегка покачивался на пяточках своих новеньких сапог. – Сначала мы сделаем следующее: каждый снимает свой бушлат и кладёт перед собой, под ноги; затем высыпает содержимое вещмешка и распределяет на две кучи – съестное и нет! Ясно?!

В ответ послышалось невнятное мычание, и только я ответил с задором: «Так точно!»

– Вот! Учитесь правильно отвечать! Любое Тело в армии имеет голос, а голосом надо уметь пользоваться. Вот как, например, у… – Он быстро подошёл ко мне и, поставив меня сбоку, приобнял и слегка прижал. – Как тебя?

– Гриша, – ответил я, чуть повысив голос.

– Телу не следует иметь имя, достаточно фамилии. Как тебя зовут!?

– Куделин.

– Вот уже почти правильно, но ваше тело имеет общее название. И это название – Призывник, ясно?!

– Так точно, Призывник Куделин, – я словно включился в игру и мне нравилось, что со мной играет такой остроумный и сильный противник, вернее не противник, а наставник, ну, в общем…

– Молодец, далеко пойдёшь, куда приписан? – он меня ещё раз приобнял и отпустил.

– В десант, – гордо сказал я.

– Приписан – не взят, будешь не дурак, станешь одним из нас. – Он отступил в сторону, крепко взял меня за предплечье и сильно сжал. Я почувствовал железную хватку бесстрашного воина. Через это сжатие часть силы перелилась ко мне и полностью меня ему подчинила.

– Так, Тела, почему не копошимся, чего ждём?! – Старшина вышел из нашей отары и резко повернулся к нам лицом.

Все замельтешили, выполняя первый в своей жизни приказ! Каждый старался сделать это как можно быстрее. Я выполнил задание первым, так как всё своё пропитание я метнул на стол без остатка и разделять вещи, развязывать пакетики и разворачивать газетки мне не пришлось. В моём рюкзаке разместились: пара носков, полотенце, бритвенный станок с пачкой лезвий, зубная щётка и паста, отдельно в пакете лежало десять пачек Ташкентской Примы. Я выпрямился и посмотрел на другие отары – казалось, что скорость их копошения зависела от цвета погон управляющих ими сержантов. И если в нашем стаде движения были почти что размеренны, то в стаде черных погон мельтешение было сродни панике.

– А ты, орган, чего землю сопливишь? – Это мой кумир обратил своё внимание на Третьего.

Тот уже не плакал, а только, как истукан, смотрел в одну точку. Старшина пробрался сквозь минные заграждения наших развалов и положил руку ему на плечо.

– Что загрустил, братишка?! – приободрил он. – По ходу дела ты потерял свой сидор?

– Нет. – Третий, всхлипнув, качнул головой в мою сторону, и вновь решился повторить подвиг Павлика Морозова. – Они отобрали!

Старшина сделал строгое лицо и, посмотрев на меня, спросил: «Он?!»

Третий кивнул, но так как старшина смотрел на меня, ему пришлось утвердительно что-то пробормотать.

– Хватит жевать сопли! Я тебя чётко спросил!!! Он?! – Старшина выпрямился по стойке смирно и даже телом чуть подался в сторону Третьего.

– Так точно! – У нашего юного ленинца появился голос, и он даже начал распрямляться, принимая несгибаемую позу Пионера Героя.

– Призывник Куделин, ко́ мне!

Я прошёл несколько шагов и встал перед ним.

– Объясни!

Я, не вдаваясь в подробности, пояснил, что почём, и замолчал. Многие разборки в моей дворовой жизни требовали краткости и конкретности – рассказ мой был прост и краток, как те понятия, по которым всё это и произошло.

– Так, тела, прошу внимания! Пока вы под крылом десантных войск, вы – одна семья! И пока мы все вместе – вместе с нами все наши радости, горе и трудности. Ясно?!

Каждый выразил своё согласие, но в нём единства не чувствовалось.

– Не понял?! Повторяю для особо тупых! Я́сно?! – Он повысил голос, и это подействовало устрашающе.

– Так точно! – в один голос проблеяло наше стадо.

Старшина поморщился, но продолжил: “А раз вы все это приняли на веру, то давайте поделимся с нашим товарищем”.

Он посмотрел на меня и ткнул указательным пальцем в грудь: “Отдашь свой сидор и полотенце, а остальные… – его голос напрягся, приняв силу полкового командира, – поделятся всем своим провиантом напополам!”

Душой я его решения не принял, но из чувства личной предосторожности не стал спорить и решил пока подчиниться, тем более очкарику уже никуда от меня не скрыться. Я двумя пальцами взял своё полотенце, на мизинец нанизал лямку рюкзака, потом принёс это к сияющему, как солнце, Третьему и с деланой сдержанностью положил всё перед ним. Когда я нёс уже не моё барахло, из полотенца выскользнуло ещё одно, поменьше, которое я на обратной дороге подобрал и вернул себе на телогрейку. К нашему Герою потянулась вереница данников – потоком их подношений управлял сам старшина. В конце концов, на бывшем моём рюкзаке образовалась внушительная горка съестных припасов, пара носков, зубная щётка, два тюбика зубной пасты и даже бритва.

– Ты, парнишка, не обижайся, в солдатском коллективе можно жить, если со всеми правильно дружить. А это тебе от меня, – и старшина достал маленький перочинный ножик с несколькими лезвиями, – пользуйся.

В это время к нашему стаду со стороны посёлка, воровато поглядывая на дежурного офицера, подошли ещё трое десантников: два сержанта и один ефрейтор. Сержанты, так же как и старшина, выглядели молодцевато, а вот ефрейтор явно до них не дотягивал. Вроде всё то же самое, но как-то слишком он был прост и зависим от своих младших командиров начальников. И форма на нём не совсем подогнана, и берет без уголка, без шика.

– Так, сейчас мы проведём маленькую тренировку, а затем у нас будет обед. Ясно?!

– Так точно! – Мы начали уже привыкать отвечать на вопросы.

Старшина повернулся к одному из сержантов и сказал:

– Сержант Трофимов (пауза), к первой строевой подготовке приступить!

Один из доблестных сержантов вышел перед нами по фронту и, подняв руку вбок на уровне плеча, скомандовал:

– Взвод! (пауза) В шеренгу! (пауза) По росту (пауза) стройся!!!

Все ринулись под его руку, чтобы, примериваясь друг к другу, выстроиться в шеренгу по ранжиру^[3]. Суета была, но разобрались, как мне казалось, мы быстро. Но наши наставники были явно другого мнения, и после объяснения команды «разойдись» проделали с нами несколько повторяющихся построений. В результате через десять минут мы сносно и быстро научились вставать в строй и резво из него выходить. Мы перестали быть отарой, и нас можно было уже называть взводом, а наши пастухи усилием своей воли повысили себя до звания командиров.

Из ворот стали выходить офицеры разных родов войск – каждый был одет индивидуально: кто в сапогах, кто в ботинках, кто в кителе и в портупее, кто в рубашке, капитан морской пехоты – в чёрном костюме морпеха десантника. Вышли даже два морских офицера. Все проследовали в беседку и расселись на скамейке, которая была сделана по внутреннему кругу её ограды. Они курили, вели общие беседы, смеялись, не обращая на нас никакого внимания, словно мы для них были частью живой природы. Но появление офицеров преобразило наших сержантов. Движения их стали чёткими, энергосберегающими, они словно подросли и стали шире в плечах.

– Так, построиться в шеренгу и предоставить свои личные вещи к осмотру! – скомандовал старшина, и мы быстро принялись выполнять его приказания.

Через полминуты стоял строй разнопёрых призывников, перед которыми на куртках и телогрейках лежал их скарб. При переноске с места на место кучки перемешались, и нам дали время поправить расположение вещей. Затем перед нами проследовал строй из ефрейтора и сержантов. Ефрейтор, нагибаясь, брал сумку или рюкзак в руку, чтобы убедиться в наличии в них пустоты, затем перемещался в сторону следующего призывника. Проверка выявила присутствие некоторых забытых вещей внутри бездонных сидоров. В основном это были шоколадные конфеты, но попадалась и более приземлённая пища – варёное мясо, куски курицы и несколько бутылок водки и вина. Все пищевые продукты из-загашников молча перемещались в пакет первого сержанта, а водка, вино и все средства гигиены, содержащие или могущие содержать спирт, перемещались в пакет другого сержанта. Всё происходило молча, но при появлении из очередной чёрной дыры спиртного Первые выказывали своё возмущение всевозможными кряканьями, выдохами и присвистыванием, а Вторые, у которых всё это скрывалось, в оправдание разводили руками, но с них никто объяснений не требовал. Кроме того, часть бутылок с автобусного стола также была вытащена на свет, так как убирая за собой, их резонно распихали по своим котомкам Первые.

По окончании проверки вдоль строя прошёлся старшина. Он показывал на теоретически опасную вещь, призывник поднимал её и клал в пакет ефрейтора. Таким образом, в нашем распоряжении оставались только еда, ложки, полотенца, носки, трусы и личные умывальные принадлежности. Всё остальное подлежало утилизации, часть заботы о которой приняли на себя сержанты.

И только Третьему была предоставлена привилегия в виде маленького перочинного ножика.

– Теперь, товарищи призывники, у вас есть время пообедать, располагайтесь поудобней прямо здесь и начинайте. Через полчаса на ваших столах не должно остаться ни крошки еды. Ясно? – произнёс старшина.

Сам он и его подчинённые скромно отошли в сторону и образовали круг, внутри которого стояло пять увесистых пакетов. Они так и простояли первые пять минут из тридцати, отведённых нам на обед. Мы же снова распались на Первых и Вторых. Первые отошли в сторону и, найдя клочок травы, устроили пикник на обочине. Вторые тоже кучканулись, но недружно и не более чем по трое. Те Вторые, которые хотели примазаться к Первым, но остались Вторыми, как-то невзначай оказались рядом с Третьим, но с ним не скооперировались. Когда Дирижёр начал удовлетворённо напоминать, что он нас об этом всём предупреждал, подошёл старшина, присел на корточки и положил на стол бутылку вина.

– На, мужики, вам от нас, только, братки, сами не засветитесь и нас не палите.

Дирижёр быстро подхватил бутылку, подтянув её к животу.

– А как открыть то? – На бутылке была пластмассовая пробка.

– На! – Старшина выхватил из нагрудного кармана ножик бабочку и лёгким движением одной кисти умело его раскрыл. Движения руки были настолько быстры и безукоризненны, что у меня перехватило дух.

Дирижёр взял протянутый нож и так же виртуозно, в два приёма открыл бутылку. Теперь была очередь удивляться старшине. Я прикрывал стол своей спиной, Дирижёр разливал содержимое бутылки в единственную кружку, которая быстрым шагом прошла по кругу. Старшина пить не стал, поднялся и, спрятав свой привлекательный нож в карман, подошёл к Третьему.

Третий же снял куртку и сел на неё, подобрав под себя по-восточному ножки. Перед ним находилась его индивидуальная гора жратвы, над которой он возвышался, как шах – лицо властителя было просветлённым, а челюсти, ритмично работая, тщательно пережёвывали пищу. Периодически, подавшись чуть вперёд, он выбирал лакомый кусочек, тщательно осматривал его и аккуратно клал в рот.

– Ты чего выбираешь? Прошло пять минут, а ты ещё ничего не съел! Так в армии и с голоду помереть можно. Давай ка, друг, я тебе помогу, начнём отсюда. – Старшина серьёзным голосом наставлял Третьего. Сам он присел возле него и начал подавать ему всё, что попадало под руку.

К ним медленно подтянулись два наших сержанта, ефрейтор остался на месте. Мы внимательно стали следить за их действиями. Старшина и сержанты разговаривали с Третьим громко и нарочито ласково. Все слышали их реплики – диалога у них не получалось, так как основной участник вынужден был перемалывать пищу, как мясорубка мясо перед Новым годом

– Ты, братишка, ешь, ешь, не стесняйся.

– До завтрака кормить не будут.

– Мы б тебе помогли б, но у нас скоро обед, а обед солдат обязан съесть сам.

– У тебя вон сколько на обед, ты, дружок, старайся.

– Тебе повезло, у других ни хрена нет, а тебе вон сколько привалило!

– Ты, братишка, ешь, ешь, не стесняйся…

Каждая реплика подкреплялась какой-нибудь снедью, которая направлялась ему прямо в рот. Задача Третьего заключалась лишь в благодарном перемалывании пищи.

– Видишь, как твои товарищи о тебе позаботились, не пожалели самого вкусного и жирного.

– Что, запить? Сейчас запьёшь! Федулов, дай-ка нам компотика запить. – Ефрейтор покопался в одном из пакетов и, воровато прикрываясь от офицеров спиной, принёс бутылку вина.

– Ну ка, оформи. – Старшина посмотрел на Дирижёра, тот резко подскочил, и в мгновение ока бутылка была открыта.

– Куделин, подай-ка кружку, а то нехорошо, дали всё, а снаряд забыли. – Старшина откинул руку в мою сторону, словно хотел дотянуться через стол. – Ты не стесняйся, я с тобой как с другом выпью, – успокоил он Третьего и подставил поданную кружку Дирижёру.

Тот быстро налил до краёв и присел рядом с одним из сержантов. Я тоже решил остаться на представлении до конца. В образовавшемся вокруг Третьего круге было ещё одно место, туда я и пристроился, но так как от сидения на корточках у меня быстро устают ноги, то я встал на коленки и стал, как из партера, наблюдать за этой трагикомедией.

Старшина немного пригубил из кружки и поднёс её ко рту Мясорубки. Мясорубка молча покачал головой, как бы говоря: «Большое спасибо, но я не очень хочу пить».

– Что ты, не стесняйся, мне приятно тебе помочь! – произнёс старшина, словно он вот сейчас ослеп и оглох.

Мясорубка приоткрыл своё переполненное впихное отверстие, и Глухой принялся медленно, чтоб не выплеснуть через край, вливать “компот”. По мере наполнения Мясорубки живительной влагой в отверстии стали образовываться проталины, и в скором времени горловина вновь опустела. И сразу же услужливые руки продолжили подавать новые деликатесы, но как только производительность Мясорубки падала, в неё вновь по глоткам вливали средство для смазывания шестерёнок. В результате на не моём уже рюкзаке осталось незначительное количество еды, а когда у Мясорубки на очередной протянутый в его сторону кусок начались рвотные конвульсии, старшина отвёл руку дающего в сторону и произнёс: «Ну ты не видишь, что человек не может! Вообще, что вы на него навалились?!».

– Так мы ж, товарищ старшина, к нему от чистого сердца, видите, его хулиганы обидели, заставили насильно делиться, а мы что? Мы ничего! Мы у них отобрали и ему всё сполна вернули!

– Если вдруг его не к нам распределят, то кто за него заступится?!

– Вот мы и помогли ему всё это спрятать, чтоб больше на его родное никто не зарился!

– Ладно, я вас понял, вы всё сделали правильно по чести солдата. Ты тут у себя приберись, а мы уж пойдём, покомандуем. – Наши командиры встали, за ними поднялись и мы.

Лица временных начальников отливали озорным задором, глаза сияли шалостью, которая удалась. Я получил полное удовлетворение, Третий – справедливое возмездие, а все мы – правильное учение. Проще говоря: «Один будешь жрать – подавишься!».

– Так, все, слушай мою команду. Посмотрите направо. Видите контейнер?! – Только что такой свойский старшина снова превратился в командира. – Остатки пищи выбросить в контейнер, оставшиеся вещи собрать в ваши котомки. Перекур пять минут и подготовиться к построению.

Когда мы курили и бурно обсуждали произошедшее событие, я увидел одиноко лежащий на земле мой бывший рюкзак, на котором красовались остатки недоеденной пищи, а рядом бесхозно лежала серая замятая куртка. Мой взгляд заметался по нашей толпе, затем я перекинул его на другие подразделения. Третьего нигде не было. Я подошёл к старшине и доложил.

– Товарищ старшина, очкарик пропал.

– Ты плохо знаешь своих товарищей, – подзадорил он.

– Почему?!

– Потому что доблестный и добросовестный солдат всегда выполняет приказания своего командира. – Смех сержантов поднялся над нашей поляной и полетел в разные стороны. – Ему было приказано избавиться от лишних остатков пищи, вот он от них и избавляется. – Смех усилился, а старшина, взяв меня своей сильной рукой, повернул в сторону контейнера. – Видишь, дорогой, вон то говно, а говну должно быть где? В параше! Я вижу, тебе быть сержантом. Учись управлять не рассуждая.

Я посмотрел в сторону контейнера, там, стоя на четвереньках, блевал наш Третий, он не мог стоять на ногах. Он просто блевал и блевал прямо под себя, орошая свои руки брызгами непереваренной пищи. Я подошёл к моему рюкзаку, нагнулся, аккуратно взял его. Остатки стола и хозяйственные принадлежности я пересыпал на лежащую рядом куртку. Рюкзак я бросил, и он, как раненая бабочка, приземлился возле моей телогрейки, все свои принадлежности я положу потом, а сейчас…

Я нагнулся, взяв полотенце, и решительной походкой пошёл к очкарику. Присел возле него и положил ему на спину ладонь. Он перестал блевать, но тело ещё продолжало сокращаться, правда, эти сокращения затухали. К нам подошёл один из несостоявшихся Первых, отвергнутый Вторыми, опустился на корточки и положил свою руку рядом с моей ладонью. Во второй он держал литровую стеклянную, из-под молока, бутылку, заполненную на три четверти водой. Я молча протянул полотенце, и он стал его аккуратно напитывать водой. Очкарик уже перестал корчиться, а лишь иногда икал – спина его обмякла, живот провис. Мой напарник аккуратно снял с него очки и протёр лицо и губы. Я привстал и, обхватив с боков, поднял потерпевшего на ноги, тот был ватным, и чтобы поставить его в вертикальное положение, потребовалось определённое усилие. Наконец, мне удалось зафиксировать его на ногах – он стоял, вытянув перед собой руки, по которым в области больших пальцев сползали остатки извержения. Я взглядом попросил Второго придержать его, взял мокрое полотенце, развернул и вытер руки несчастного. По мере того как рука становилась чистой, Герой сам её опускал. Мой помощник своим платком протёр ему очки и вернул их на место. Очкарик перестал икать, а когда очки приземлились на его переносицу, в лицо стала поступать кровь. Небольшим усилием руки я направил его к куртке, и тот медленно понёс своё тело в указанном направлении. Мой поступок оценили только десантники, а старшина, подойдя, протянул руку. Я принял рукопожатие и, вернувшись к вещам, уложил их в отвоёванный мной рюкзак. Товарищ же довёл очкарика до куртки, помог надеть её, а остатки барахла распихал по карманам.

Всех позвали на построение, мой товарищ пошёл укладывать свои вещи, я подошёл к нему и дождался, когда он закончит сборы.

– Саня. – Я протянул руку.

– Костя, – искренне улыбаясь, ответил мой Друг.

Конечно, в автобусе мы почти все перезнакомились, но жизнь серьёзного города научила меня воспринимать людей не по именам, а по поступкам. Моё рукопожатие передало часть тепла руки старшины, и мы с моим новым Другом уже сейчас, на дальнем подступе к армии, обрели семью, и семья приняла нас.