Александр Койфман
Кисть и пистолет. Мое сердце пусто

Глава V
Июль

Роберт

Ночью после моего поселения в юго-восточном крыле Джозеф не смог принести заказанные МК 23 «Штурмовой» с глушителем и английский Fairbairn-Sykes. К «Штурмовому» я привык на службе, очень удобный, проверенное, надежное оружие. Молодцы немцы, хорошо делают. А английский тонкий длинный нож идеален, когда нужно работать совсем бесшумно. На мой взгляд, он лучше даже стандартного ножа «морских котиков». Джозеф оправдывался, что пистолет удалось заказать только в Колумбусе, но клялся, что следующей ночью я его получу. Про нож промолчал. Следующей ночью принес МК23 вместе с патронами, шестью тысячами долларов и документами на оружие. Посмотрел разрешение штата Огайо на ношение оружия. Оказывается, есть у меня право ношения и скрытно, и открыто, так как я уволен со службы с почетом. Вот ведь дотошный Ицик, или, скорее, его адвокаты. Докопались и до этого. Но нож у меня появился только через несколько дней. Два раза я спускался в подвал, проверял громкость стрельбы, вроде все нормально.

Весь остаток июня тянулась однообразная жизнь. Днем отсыпался, временами читал книги, которые мне приносил Джозеф. Ночью дежурил у экранов пульта. Что тут дежурить? Временами проезжают машины. Однажды увидел через случайно незакрытые шторы эротическую сценку в доме напротив. Но это ведь не через стекло, все смутновато, неинтересно. Ночью мимо дома никто не ходит, нет ничего, что взбодрило бы. Виски нельзя, приходится пить много кофе. Звук телефона я убрал полностью после ночного звонка Бетти. Не хватало еще, чтобы ее звонки всполошили дом. Она еще пару раз звонила, но я не отвечал – нечего ей сказать. А больше ни от кого звонков не было.

Начал злиться. Ничего не происходит, того и гляди Ицик откажется платить двадцать кусков. За что платить, если ничего не будет сделано? В конце июня Джозеф передал мне от имени Ицика, что следующие дни – самые тревожные. Ему девятого июля нужно вылетать в Бостон. Если ничего не произойдет, мне придется ехать вместе с ним. Вроде о таком не договаривались, но все лучше, чем ночные бдения у пустых экранов. С ума можно сойти от такого удовольствия. Это еще повезло, что я из Орегона. Житель старых штатов не смог бы сидеть столько ночей у экранов.

Но глубокой ночью с пятого на шестое июля на экране увидел нечто новое: сначала мимо медленно проехала машина с затемненными окнами. Бывает, но почему так медленно? Потом минут через десять в том же направлении прошел человек. Прошел так, что его лица не было видно. Вот же как! Видно, что смотрит на наш дом, а лица не разглядишь. Это мне не понравилось. Сразу сошла обычная сонливость. Схватился за оружие, готов действовать. Непрерывно оглядывал по очереди все экраны – ничего. Успокоился только минут через двадцать. Почему через двадцать? Этого времени вполне достаточно, чтобы обойти всю улицу Кинг Джордж Драйв по кругу и снова выйти к нашему дому.

Ничего не случилось и следующей ночью. Думал, что это была случайность, но слова об отъезде Ицика девятого числа беспокоили. И в три часа ночи восьмого июля я увидел ИХ. Сразу понял, что это мои клиенты. Почему? Они прошли мимо дома по другой стороне улицы, глядели на темные окна нашего дома. Зачем приличным людям глазеть на чужие окна? Прошли, вернулись уже по нашей стороне. Один остался у парадного входа северо-западного крыла, второй прислонился к стене у юго-восточного парадного входа, третий завернул за угол дома, по автомобильной площадке прошел к тому входу, через который меня три недели назад запустил в дом Джозеф.

Все понятно. Два парадных входа имеют крепкие стальные двери и металлические решетки. Их открывать долго. У запасного входа – только дверь. Кто-то рассказал бандитам о доме все. Вполне возможно, бандиты могут отмычкой справиться с замком. Мне даже обувь не нужно было менять: всегда на дежурстве в мягких тапках сижу. Бросился вниз, притаился у запасного входа. Я в темноте, глаза к темноте привыкли, бандит войдет с освещенной площадки. У меня преимущество. Жду, пистолет в кобуре, в левой руке отличный нож. Наконец бандит справился с замком. Тихо открывает дверь. Мне нужно, чтобы он закрыл ее за собой, чтобы его партнеры на улице не услышали возможный крик. Дверь закрывается, я правой ударяю бандита в солнечное сплетение, левой в темноте наношу удар в правый бок. Мужик здоровенный, не слабее меня. Только согнулся немного от удара – не знаю, задел ли нож что-то важное, хотя я чувствовал, что он глубоко входит в тело. Бандит еще не прочувствовал ранение, только острую боль, пытается ударить меня снизу, но я чуть уклонился, ведь я его вижу, а он меня нет. Бью его ребром ладони туда, куда нас бесконечно долго учил бить в учебке сержант. Бью по удобно подставленной мне шее, там, где подходит первый позвонок. Он начинает валиться. Бью еще раз. Свалился. Ощупываю его, ищу оружие. Забираю пистолет, вытаскиваю прикрепленный к его ноге нож. Выдергиваю свой нож – из раны пульсирует струйками теплая кровь. Вероятно, задел артерию или вену.

Бросаю его – теперь он не опасен. Бегу к парадной двери моего крыла. Через глазок вижу второго бандита, спокойно ждущего, когда первый откроет ему дверь. Да, мужик спокоен. Но в руках у него пистолет, направленный на дверь. Выхватываю свой МК23 из кобуры, нечего с этим церемониться, он не задумываясь откроет огонь, если заподозрит, что дверь ему открыл не его приятель. Я тоже не собираюсь размышлять. Тихо открываю дверь решетки. Левой рукой поворачиваю ключ металлической двери и в приоткрывшуюся щель стреляю мужику в голову. Вдруг на нем бронежилет? Мужик падает. К сожалению, третий бандит, стоящий у северо-западного парадного входа, слышит в ночной тишине выстрел. Ни я его не вижу, ни он меня. Но он теперь готов к встрече.

Прижимаюсь к стене, чуть выглядываю, пригнувшись, за угол. Бандит тоже высовывается, всматриваясь в происходящее около моего парадного входа. Возможно, он видит что-то, но не думает, что это моя голова. Автоматически три раза стреляет по высоте, где должна появиться моя грудь. Я стреляю ниже уровня бронежилета. Попадаю. Позднее выяснилось, что попал в верхнюю часть правой ноги. Бандит отшатывается за угол, пытается понять, насколько тяжелое ранение. В любом случае ему нужно уходить – продолжение акции невозможно. Он не намерен узнавать, что с «коллегами», бросается в сторону, где стоит машина – и подстреленная нога подводит, бандит падает. Ощупывает ногу, убеждается, что кровотечение сильное, пытается снятым ремнем перевязать ногу, но рана слишком высоко. В это время я уже добрался до угла, за которым он раньше скрывался, заглядываю за него. Бандит как на ладони, прекрасно освещен уличным фонарем. Стреляю два раза. Он вскинулся и затих. Осторожно продвигаюсь к нему, держа его голову на прицеле. Это излишне: оказывается, вторым выстрелом я попал ему в голову.

Бегом возвращаюсь к первому бандиту. Включаю свет, держа его на мушке, около бандита слишком большая лужа крови. Он, на мой взгляд, не жилец. Еще чуть шевелится, но сознание не включено. Бегу в комнату Джозефа, прошу оповестить Ицика. Откуда-то появилась вечно молчаливая женщина, я так и не узнал ее имени, с ужасом смотрит на меня, ведь я перепачкан кровью бандита. Джозеф не раздумывает ни минуты, торопится к хозяину.

Через час в доме уже полиция, врач констатирует смерть всех трех бандитов. Следователь опрашивает меня, я рассказываю всю историю, мне нечего скрывать, я работал на законных основаниях, а рядом с бандитами найдено оружие. Ицик предпочитает не вмешиваться. Даже уехал в свою спальню после обмена любезностями со следователем. Еще через час появилось полицейское начальство, молчит, по недовольному лицу видно, что начальника подняли с постели. Прибывший адвокат Ицика разговаривает со следователем. Полицейский начальник ушел в спальню Ицика – вероятно, он знал о готовящейся засаде. Рассвело, хотя солнце еще не взошло. Тела бандитов многократно сфотографированы и увезены. Мне бы сейчас в ванну да завалиться спать. Но нельзя, еще не все процедуры завершены.

Вечером Ицик сообщил, что получено разрешение полиции ему и мне вылететь завтра на несколько дней в Бостон. Но после возвращения мы обязаны снова встретиться со следователем в качестве свидетелей.

В Бостоне переночевали без происшествий. Ицик взял с собой, кроме меня, только Джозефа. Утром едем в просторном авто на собрание акционеров. Ицик предупредил, что сегодня десятое, и я должен охранять его весь день, поэтому в машине распоряжался я. Посадил Джозефа у правого окна заднего сиденья, сам сел у левого, приоткрыв его так, чтобы можно было стрелять. Ицик сидит между нами, полностью прикрытый нашими телами. Сзади идет еще одна такая же машина, но с полностью зашторенными окнами. Считал, что нападение может быть только слева, с обгоняющей машины или со встречной. Предосторожности оказались излишними – никто на нас не напал. В вестибюле здания передали Ицика местной охране, сами расположились в соседнем кафе.

Сидеть до звонка от Ицика пришлось более часа. Наконец мы его забрали, вернулись в отель. Видно, что Ицик полностью удовлетворен ходом дел. Я это понял окончательно, когда он велел Джозефу передать мне деньги. Ицик не утерпел, похвастался:

– Прижал я друзей. Заявил, что не допущу нового выпуска, у меня ведь блокирующий пакет акций. Заставил выкупить весь мой пакет, да еще и затребовал премию в десять процентов. А фирме позарез нужны новые деньги, куда им было деваться, пришлось согласиться. Так что у меня теперь проблема – куда вкладывать полмиллиарда.

Я почесал затылок – действительно, проблема. Я бы с подобной не справился. Он добавил:

– Вам, Роберт, придется еще пару дней задержаться для беседы со следствием, но не думаю, что у нас будут проблемы. И вы можете ехать куда хотите или погостите еще некоторое время у нас.

Вот ведь сказал: «У нас проблемы». Проблемы могут быть только у меня. И то думаю, что не превысил пределы самообороны. Надеюсь, что полицейское начальство и местный следователь будут все оценивать благоприятно для меня.

Возвращались опять частным самолетом. Я спросил Ицика, его ли это самолет, но он только пожал плечами:

– Зачем мне самолет? Чтобы Бетти на нем летала к тебе? Я редко летаю, предпочитаю оставаться дома, дешевле арендовать самолет на несколько дней.

В аэропорту нас встречала Бетти. Несколько предыдущих дней она отсутствовала – так постарался организовать Ицик. Пропустила трагические события. Теперь набросилась на меня, не обращая внимания на Ицика и Джозефа:

– Так ты все эти дни был у нас дома! И ничего не сказал мне. А я-то переживала, почему ты не отвечаешь на звонки. Черте что думала.

Ясно, о чем она волновалась. Но мне теперь все равно, пусть думает, что хочет. Еще пара дней, и я улечу в Орегон.

Немного помотал мне нервы следователь, многократно спрашивая одно и то же. Но я быстро заметил, что делает это он «без души». Положено для записи беседы со свидетелем многократно перепроверять детали. Мне было легко не сбиться, так как все время говорил правду. Сбиваются, начинают противоречить себе, когда, забывая одну ложь, громоздят другую. Поэтому я успокоился, помогал ему выполнить его часть работы. Когда беседовать закончили, спросил, имею ли я право оставить у себя оружие, предоставленное заказчиком. Он только пожал плечами: «Хозяин купил для тебя, у него и спрашивай». У Ицика я даже спрашивать не стал.

Потом, когда после ужина ушел в свою комнату и попытался уснуть, ничего у меня не получилось. И не потому, что жарко. Снял с себя все, лежал под простыней голый. Но все время всплывали детали, которые я рассказывал следователю. Нет, меня не мучила совесть за трех погибших здоровых мужиков – они знали, на что идут, получили за это авансы, делали свою опасную работу. Я тоже делал свою работу, тоже рисковал получить пулю в лоб. Или им не повезло, или я более аккуратный работник. Меня не будут преследовать воспоминания о них. Если бы не сегодняшняя долгая беседа со следователем, когда пришлось многократно рассказывать, как происходило дело, я бы уже почти забыл обо всем, размышлял бы о поездке в Орегон.

Не мучают же меня кошмары Афгана, Ирака, Гаити, хотя и там было много неприятных, порой ужасных эпизодов. Только Филиппины… Да, о Филиппинах не хотелось бы вспоминать, но это не от меня зависит. Там нас послали выручать какую-то идиотку, сунувшуюся во время гражданской войны помогать «бедным, страждущим нашим собратьям». Нашли мы ее убитой вместе со всей деревней, в которой она пыталась организовать помощь молодым матерям. Нашли истерзанную, а потом заколотую и с перерезанным горлом. Собственно, мятежники поступили так со всей деревней, включая стариков и детей. Особенно досталось женщинам. Мужчины деревни отступили перед мятежниками. И когда мы ворвались в деревню, перестреляв большинство мятежников, увидели эти растерзанные тела, и не только не запретили мужчинам деревни прирезать раненых и сдавшихся мятежников, но делали то же самое.

Одно дело – война, сражение вооруженных мужчин. Тут скажется, кто лучше подготовлен, кто лучше вооружен, кто уверен в праведности своего дела. Никогда не спрашивали себя, зачем нас послали в чужую страну, это дело политиков. Наше дело – выполнить приказ и вернуться живыми. Но мирных людей-то для чего трогать? Они ни в чем не виноваты.

Долго ворочался, ведь уже привык спать днем, бодрствовать ночью. И вдруг скрипнула дверь. Мгновенно вылетели прочь все неприятные мысли, приподнялся над подушкой, готовый отпрыгнуть в сторону, среагировать на любую угрозу. Но к кровати почти бесшумно подплыла Бетти. Успела по дороге от двери сбросить с себя ночнушку, нырнула под простыню. По-хозяйски устроилась надо мной и предалась любимому занятию…

Через два дня я все-таки уехал. Но не в Орегон, а в Нэшвилл. Хотел решить, что делать со съемной квартирой: отказаться или продлить контракт. Наведался к майору – оказывается, к нему стал ходить богатенький мужик. Ну как тут не пощипать хорошего человека! Три раза заезжал к майору. Но четвертый раз не получилось. Неожиданно позвонила Роуз, невинным голоском говорит, что у нее дела в Нэшвилле, не хотел бы я встретиться? Что ж, хоть я и не сторонник максимы «Не в наших правилах отказывать женщинам», но слишком мягок – не смог отвертеться. Договорились встретиться вечером в галерее Warehouse 521 на Хетер-Плейс. Она сразу же сказала, что потом приглашает меня посидеть где-нибудь в ресторане, послушать музыку. Черт побери, у меня что, на лбу написано, что женщины должны водить меня в ресторан, что, я сам не могу оплатить?! Немного разозлился, но вежливо ответил, что согласен, но в ресторан приглашаю я.

В галерее я нашел Роуз быстро. Поздоровались, но она тут же сказала, что еще минут двадцать должна заниматься своими делами. Пожал плечами:

– Конечно, дорогая, работа – главное. Я пока похожу, полюбуюсь картинами.

Действительно, ходил, рассматривал все эти выставленные художества. Оказывается, чем больше художник чудит, тем больше его творчество ценится. Иногда просто смешно смотреть на «украшающие» стены нелепицы. В уголке небольшого зала увидел Молли. Удивился – хотя чему удивляться, она же пытается рисовать. Наверное, пришла посмотреть работы. Не стал подходить – о чем говорить? Да и с дамой я здесь. Но стал чуть в стороне, наблюдаю. Интересно, что она будет смотреть.

Заодно и ее рассмотрел. Почему-то вспомнилась Северная Ирландия, жаркое лето, девушка в окне дома напротив. Мы были задействованы в операции против ирландских террористов. Англичане не больно-то любят вмешательство американцев в дела на их территориях. Но Ирландия для Штатов – не какая-нибудь «Индо-Бразилия», у каждого американского ирландца куча родичей и приятелей в Ирландии. И террористы шмыгают туда-сюда. Вот мы и сидели втроем четыре дня в небольшом домике, бесцельно ждали приказа. Матерились, что питаться приходится консервами, даже разогреть их на очаге не разрешалось – дымок над нежилым домом могли заметить. А рыжая девушка в доме напротив была весьма хороша. Парни скрипели зубами, когда она вечером появлялась в освещенном окне почти неглиже. Дурацкое воспоминание…

А Молли смотрела на три похожие акварели с видом аллеи, цветов и деревьев вдали. Небольшую картину маслом я сначала не заметил, так как она на нее не смотрела. Об этих акварелях Молли оживленно разговаривала с солидной дамой. Неожиданно они обе рассмеялись, и Молли повесила на две акварели карточки «Продано». Вот так да, значит, она уже не только смотрит! Теперь внимательно посмотрел на акварели. Не похоже на соседние картины. Не знаю термин, но довольно жизненно. На картине маслом пейзаж с видом на реку, но смотрится она как-то тускло. Хотел подойти, поздравить с продажей, но тут ко мне вернулась Роуз, очень довольная, – оказывается, договорилась с хозяйкой о взаимодействии. Проговорилась, что будет чаще приезжать в Нэшвилл.

Не среагировал, хотя, возможно, она ждала каких-то слов. Не дождалась, предложила поехать в Ets Restaurant. Возможно, это рядом с ее отелем. Но я возразил, что the Stillery Midtown лучше. На самом деле не уверен в этом, так как в предложенном ею ресторане не был и даже не знаю, где он. Но я приглашаю, я и должен определять все. К тому же с самого начала нужно показать, кто в доме хозяин. Посидели в ресторане, послушали не очень-то хорошего певца, завершили вечер у Роуз в номере.

Роуз задержалась в Нэшвилле на неделю, хотя дел у нее здесь, на мой взгляд, никаких не было. Надо было бы прервать наш совместный отдых раньше, просто по возможности оттягивал отъезд в Орегон.

Молли

Все-таки я не права, когда думала, что масло мне никогда не подчинится. Одолеваю. Медленно, но осваиваю то одно, то другое. Жалко, что столько времени приходится тратить на добывание хлеба насущного. Самые светлые часы теряю в кафе Флоренс. Только раз в неделю у меня выходной, когда почти все время можно отдать работе. Может, я зря называю для себя часы борьбы с красками работой. Как выразился Билл, когда я случайно огорченно призналась, что вся дневная работа пошла насмарку: «Работа – это то, за что деньги платят». Конечно, мне за мою возню с красками никто деньги не платит. Нет у меня ничего, что можно было бы выставить на продажу. Пока удалось научиться смешивать цвета так, как задумано, – маленькое, но достижение. Теперь разобраться бы с перспективой. Почему в акварелях у меня не было этой проблемы? Что здесь мне мешает? Снова и снова рисую одно и то же. Каждый раз убеждаюсь в ошибке.

Билл посмотрел однажды, он старается не вмешиваться в мои штудии, забрал у меня кисть и поправил что-то. И картинка ожила. Ничего не сказал, ушел к себе. А я долго выверяла те незначительные изменения, которые он внес. Тут же повторила рисунок и удивилась – получилось. Начала другой вариант – снова попала в точку. Все, нет и этой проблемы. Сказала для себя, что нужно выехать на настоящий пленэр, работать с незнакомым видом, желательно сложным. Поговорили с Биллом. Он предложил выехать на природу к известному ему месту на Камберленде. Перед полагающимся мне днем отдыха я договорилась с Ребеккой. Заготовила все, что ей может потребоваться на следующий день, и мы отправились после работы в путь на машине Билла.

Ехали целый час. Это на карте было близко, но дороги прямой нет, приехали ближе к вечеру. Место чудесное, на берегу широкого устья Спенсер-Крик при впадении в Камберленд. Великолепный вид на лесок на том берегу, на разбросанные домишки или фермы. Пока я разглядывала открывающиеся виды, Билл поставил палатку. Я хотела сразу сесть за мольберт, но Билл сказал, что вечерний пейзаж мне пока рано пытаться рисовать. Предложил отложить учебу на завтра, а пока искупаться. Купаться не очень хотелось, хотя я и взяла с собой купальник. Билл начал возиться с костром, а я залезла в палатку, переоделась, иду к воде, пробую ее ногой – теплая. Оборачиваюсь – пришла в смятение: Билл идет к воде абсолютно голый. Наверное, у меня на лице было такое изумление, что Билл с удивлением спросил:

– Что с тобой? Ты что, голого мужика не видела? Член тебя смущает?

Ничего не ответила, отвернулась, бросилась в воду, отплыть от него подальше. Обернулась, а он стоит еще около воды, нисколько не стыдясь своей наготы. Так и не приблизилась к нему в воде, я ведь плаваю хорошо – по крайней мере, лучше Билла. И выскочила из воды раньше него, бросилась в палатку. Только начала переодеваться, он заходит тоже в палатку, прижимается всем телом:

– Замерз, вместе теплее. Сейчас я презик надену.

А я ведь уже сняла с себя все мокрое. Какой там холод – от него жаром пышет. Бормочет что-то. Не успела опомниться, как мы уже лежали на моем брошенном платье. В первом сексе, когда его не ждешь и не желаешь, ничего приятного. Сначала боль. Потом терпела его, пыхтящего. Никаких мыслей, только желание: «Скорей бы это кончилось». А Билл, закончив, с досадой говорит:

– Ты как колода, никакого движения.

Потом, осмотревшись, добавил:

– Так ты еще целка была? Надо же… Хоть бы сказала.

Но я, не отвечая, выскочила из палатки. Бросилась к воде, не обращая уже внимания, что голая. Нет, не топиться, просто обмылась. Выгнала его из палатки, переоделась:

– Все, мы уезжаем.

– А занятия? Ты же хотела завтра рисовать.

– Хотела… раньше. Сейчас уезжаем.

Вернулись, когда еще и десяти не было. Удивленной Ребекке только сказала, что место не понравилось.

Помирились через два дня. Как его винить, все-таки он мужчина. Как иначе он мог реагировать на близость голой девушки? Все-таки у меня, кроме него, нет хорошо знакомых парней. Еще через некоторое время он стал приходить ко мне в спальню каждую неделю. Не могу сказать, что просто терпела его. Нет, временами даже хотелось, чтобы скорее пришла суббота, обнять его, забыть на некоторое время о кафе, о красках, обо всем, чем жила неделю.

Но когда он предложил все-таки съездить на Спенсер-Крик, категорически отказалась. Поехали в другое место. Там я делала эскизы почти целый день. К концу месяца скомпоновала маленькую картину в масле. Билл уговорил меня выставить ее и три акварели из тех, которые он когда-то назвал «средненькими» в прибежище художников Warehouse 521.

Честно говоря, никто из моих знакомых не обратил на мое «творчество» никакого внимания. Но из трех акварелек две купили – купила женщина средних лет, сказала, что повесит в спальне умершего мужа на месте «пошлых», как она выразилась, голых баб. Ну что ж, хоть так они кому-то пригодились. С гордостью положила в сумочку 75 долларов. На пять долларов пришлось сделать скидку за пару. Галерея не взяла с меня комиссионные, хозяйка посмеялась, что это, мол, первый блин. На эти деньги Билл заставил меня купить хорошее шампанское, пирожные, фрукты. Устроили у Ребекки маленький праздник. Ребекка искренне радовалась за меня, даже предложила выставить свой портрет на продажу. Кажется, она серьезно это предложила, хотя и не без внутреннего сомнения. Много раз говорила, что портрет ей нравится. Шутя сказала ей, что нарисую новый и его-то продам. Шутила, конечно, но потом всерьез засела за портрет Ребекки маслом. Решила повторить композицию акварельного рисунка, поэтому сначала работа двигалась быстро. Но потом я запуталась с цветами ее юбки. Сначала хотела приглушить цвета, сделать более серьезный вид – показалось скучно. Вернулась к ярким краскам, но немного размыла очертания роз, добавила складки на бледно-голубой юбке. Показала Биллу. Он смотрел долго:

– Знаешь, что-то не пойму. С одной стороны – вульгарно. Оксюморон какой-то: сморщенная старуха и кричащие розы на нелепом фоне. С другой стороны – мне нравится. Сам не пойму, что именно нравится. Возможно, то, что несколько невнятная и в тоже время кричащая юбка оттеняет подчеркнуто детализованное лицо. Заканчивай фон, но не испорть старуху. Не нужно вставлять еще одно кричащее пятно.

Работала полные две недели. Чувствовала, что теперь это можно назвать работой. Это не игра, не штудии – это работа. Жалко только, что нельзя эту картину подарить Ребекке. Показала ей, она поахала, потом сказала, что акварели ей вполне достаточно. Я ведь должна выставить ее, показать всем. Билл тоже посмотрел окончательный вариант, сказал только: «Не испортила». Но выставила ее уже в следующем месяце.