© Александр Жохов, 2024
ISBN 978-5-0062-6970-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вы ушли и оба стали ближе.
Оба стали ближе и родней.
Стали, будто, на голову выше.
И на жизнь прожитую мудрей.
В суете, стремительности жизни,
мама с папой – это навсегда.
Мы не замечаем, только ближе,
безвозвратность. Дальше пустота.
Я не смог из телефонной книжки
удалить родные номера.
И с упрямством глупого мальчишки
до сих пор жду вашего звонка.
Мамин голос ласковый: – Сынуля.
Сыночка, ну как твои дела?
Мама… Мамочка… Моя мамуля.
Ты прости, не радовал тебя.
Время вспять не ходит. Нет дороги.
Набело мы пишем черновик.
Мы в своих стремлениях убоги.
Как же редко помнили о них.
Тех, кто подарил нам радость жизни
Тех, кто наши выходки терпел.
Тех, кто прививал любовь к отчизне.
С нами огорчался и болел.
Принимая дар любви обильной,
мы не в состоянии понять
важности Любви. Такой. Всесильной!
Что могли, лишь Мама с Папой дать.
09.07.2022
Сквозь зёрнышки просвечивало солнце
у самой вкусной ягоды на свете.
Я в палисадник ящеркою вторгся,
меня никто вообще не заприметил.
В кустах высоких сквозь листву и стебли,
смотрю, как ищут взрослые меня.
Не издеваюсь, просто днём отметил,
что дозревает ягодка моя.
Эх, взрослые, да чтоб вы понимали,
на палисадник вешая замок.
Замки мы ваши, даже не ломали,
я ужиком под плёнкой тихо втёк.
Вот все меня «теперича» ищите,
большие, да? Вам только невдомёк,
не поминайте лихом, не взыщите,
свою малинку съем я точно в срок.
И я заснул среди кустов в малине.
Спокойным сном трёхлетки без забот.
Я спал, а мама с папой голосили.
Я им уже ничем помочь не мог.
Под утро, вот, не трудно догадаться,
меня скрутили, я бежать не мог.
С моей малинкой мне пришлось расстаться,
но папка взял и выбросил замок…
20.06.2022
– Мы на лодочке катались,
а под лодочкой вода.
Девки юбки замочили,
а на Сашку вся беда!
Деда Ваня вместо «Здрасьте»,
пел про лодочные страсти.
Девок я не знал тогда,
на меня за что «беда»?
Дед – отец моей бабули!
Прадед – длинно, вот уж дули.
Пел роскошно «дед» Иван,
я ему не подпевал.
Пел, когда сажал картошку.
Пел, когда грибов лукошко.
Пел, на нервах мне играл.
Я вообще не подпевал.
И от деда втихаря
пробирался в стайку я.
В царство солнечных лучей,
заглянувших из щелей.
Запах свежесбитых досок,
а на стенках криво, косо
в гордом таинстве металла
инструментов здесь не мало.
Все на солнышке блестят —
хром бочков, червлёный взгляд.
Пилы, пилки, натфилёчки,
бокорезы и тисочки,
тут стамески, рашпиль есть,
пассатижей, ну не счесть.
Вот лежит большой рубанок,
в свежей стружке, как подарок.
Тут раздолье, тем, кто крут,
руки у кого растут,
из-под правильного места.
Боже, как же интересно!
– Мы на лодочке катались!
К стайке дед Иван идёт,
махом мы ретировались,
может мимо проплывёт…
Дед прищурился, склонился:
– Что, Сашулька, заблудился?
Ничего пока не трожь,
научу, как подрастёшь!
Время шло. Подрос малёк.
Только Деда Ваня слёг.
Фронт. Раненье. Слёг. Болит.
Не поёт. Не говорит.
– Мы на лодочке катались…
Пел я сам, давясь от слёз,
строчки в памяти остались,
дальше я без Деда рос…
Сердцем ощутил тогда,
как ко мне пришла беда.
16.06.2022
Цветной бульвар. Московский цирк.
Весь вечер на манеже клоуны.
И я к руке отца прилип.
Всё интересно, не знакомо.
Четыре мне. Уже большой.
Темно на улице, и ливень.
И на асфальте предо мной
в огромной луже, горделиво,
два перевёрнутых коня.
Упавших с крыши, вверх ногами
И в обрамлении огня
Висит афиша перед нами.
У гардероба суета. Людей толпа
и, в общем, давка.
Смеётся мама. Молода.
Её оберегает папка.
У мамы «полон рот забот».
А про меня, как позабыли.
Меня толкали все, и вот,
мы спешно вверх засеменили.
Вошли. Большой и круглый блин
к нему скатилися ступеньки.
Теперь шагаем мы по ним
к своим местам, болят коленки.
Ну сколько можно. Вверх и вниз
Уже меня садите в кресло.
У кресла я вообще завис,
оно роскошно и чудесно.
Малины бархатный отлив
По спинке, по подушке места.
Я взгромоздился и затих.
Сейчас хоть будет интересно?
Про Дядю Стёпу я читал,
читать в четыре научился.
Зачем, войдя сегодня в зал,
он предо мною взгромоздился.
Такого гадства от него
не ожидал я, право слово.
Так, мне ж не видно ничего.
Я засопел, надулся снова.
Отец мне: «Щёки подбери!
Чего ты их развесил снова»?
Я вздрогнул: «Чьёрт» и «Побьери»!
С «Брильянтовой руки» знакомо.
Вступилась мама: «Ты чего?
Ему из-за спины не видно».
– Да, мне не видно ни-че-го.
и тихо выдохнул: «Обидно».
А представление идёт.
Смеётся зал. Мне не до смеха.
Я весь подался чуть вперёд,
там тюбетейка у узбека.
Вам хорошо. Вам видно всё.
А мне уже до слёз обидно.
Ведь мне не видно ничего,
вот ничегошеньки не видно.
Сопел я. Дулся и сползал
с малиновой подушки кресла.
Тут папа пальцем показал
на замечательное место.
В многоступенчатый проход,
что меж рядами, где ступени.
Я поднял взгляд, увидел вот,
мой классный папка. Просто гений!
В проходе, просто чудеса.
Сидеть не надо на ступени.
Как в поезде, что вёз сюда,
с бочков прикручены сиденья.
Вот устремляюсь я в проход
– Колени, ноги, извините.
Я вырвался, прости народ,
Мне просто хочется всё видеть.
Сиденье. Это «дре-ман-тин».
Он как искусственная кожа.
Я помню, в поезде я был,
мне это объяснил прохожий.
Ну на пружинах у него крепёж.
Чтоб не мешал в проходе.
Его так просто не возьмёшь,
но я упёртый по природе.
Пыхтя, сопя, опять пыхтя.
Я опустил со скрипом место.
И гордо попу взгромоздя,
сел в отвоёванное кресло.
Вот на манеже клоун и клоун,
и тётя с рыжим париком.
Они все бегают с бревном.
Огромным. Зал лежал ничком,
он весь заходится от смеха.
Мне расскажите, в чём потеха?
И тут скользнул, и тут поехал.
Сначала устремился ввысь,
меня, как выплюнуло кресло.
Потом я покатился вниз,
вот прямо по ступенькам. Честно.
Не заорал. Не запищал.
Вскочил и быстро побежал
наверх, к предательскому месту.
Отжал. Уселся. Интересно…
Но кресло подлое опять,
меня подкинуло пружиной.
Опять лечу, мне лень считать
ступеньки. Ну, держись, вражина!
Я запинаюсь и бегу
вверх по ступенькам. Я могу.
Зал замер глядя на меня.
Застыли клоуны на манеже.
Я, чертыхаясь и сопя
Отжал, уселся, интересно!
Всё повторилось. Каждый миг.
Взлетел, скатился. Зал притих.
Меня клоун на руки поднял.
Над кругом прямо, над манежем.
И я в его руках летал.
Я ошарашен был и взбешен.
Но, вдруг, я клоуна узнал,
поверьте, скромен, тих и нежен.
Я вдруг истошно заорал:
– Семён Семёныч!!! – Зал повержен.
Зал, стоя нам рукоплескал,
– Вот, будет клоун – сказал Никулин.
И тут же место отыскал,
и посадил в манеж на стуле.
Спросил: «Мы можем продолжать»?
Я важно разрешил: «Конечно»!
Я видел каждый жест и взгляд
Смеялся в голос. Я был рад.
На спинку стула не взглянул.
А был то «Режиссёра» стул.
Вот так и сглазил дядя Юра.
Я режиссёр, но я без стула.
К чему вдруг вспомнилось опять?
Ни ко двору и неуместно.
Мне не случилось клоуном стать.
Но, как приятно. Вспомнить детство.
16.06.2022
Я бы отдал все игрушки.
И «пожарку», и коня.
Чтоб с утра до ночи слушать,
откровенно говоря,
лучший голос в целом мире,
что меня заворожил.
Мультик «Маугли». Багиры
голос голову вскружил.
С замирающим сердечком
к телевизору бежал.
Ждал я «Маугли», конечно.
Но Багиру больше ждал.
Мне уже четыре было.
Полных, пацанёнку лет.
Интонации Багиры.
Мне затмили белый свет.
Я уже немало песен
в телевизоре слыхал.
С грампластинки интересно
дядя сказки мне читал.
В радио визжала «Зорька».
«Пионерская» была.
«Хуже самой репки горькой!»
Вот бесила. Прям с утра.
Я признаюсь. По секрету.
Никому не говорил.
Что за голос, бесконечно,
Я Багиру… полюбил.
Всей душою. Всем сердечком.
Ждал свиданья, как шальной.
С ожиданьем бесконечным.
«Маугли»! Летел домой.
За тбилисское «Динамо»
не болел я, скажем прямо.
Было много важных дел,
но футбол всегда смотрел.
Вот наврал! Футбол я слушал,
над подушкой гордо уши
поднималися торчком.
Комментировал футбол.
Голос мудрого грузина.
Говорил, ни слова мимо,
он мне в душу попадал.
Вот ведь, профессионал.
Увлекательнее сказки
никогда не слышал я.
Просто замирал от счастья.
Вам признаюсь я, друзья.
Комментатор Махарадзе.
Имя я узнал, Котэ.
Воплощал футбольный праздник
на понятном языке.
Интонации красивы.
Тембр яркий и живой.
Хоть мячи летели мимо.
Для меня ты был герой.
Уходили люди с улиц.
Опустела вся страна.
Штирлиц на экранах курит.
Наш разведчик. Голова.
К телевизорам в квартирах
собирался весь подъезд.
Я средь тиканья на буквах
свой расслышал интерес.
Головою Штирлиц думал.
Голос Штирлица другой?
Он разведчик, надо думать.
Маскируется. Герой.
И от дыма по квартире,
где «весели топоры»,
Капеляна голос, Фимы,
с хрипотцой. Что ждали мы?
Закурили пол Берлина.
Штирлиц плавает в дыму.
Очень жадно, дяди Фимы,
интонации ловлю.
Глуховатой хрипотцой
он кружился надо мной.
Я внимал заворожённо.
В нём уверенность. Покой.
Мог я слушать бесконечно.
Каждый день по сотню раз.
Ведь уверенность в Победе.
Голосом вселял он в нас.
Как Касаткину услышу,
Махарадзе, Копеляна.
Детство снова станет ближе,
словно и не пропадало.
И из памяти всплывают.
Стоит лишь закрыть глаза.
Оживают. Увлекают.
Мне родные голоса.
19.07.2022
Кто тут главный по полётам?
Кто рулит аэрофлотом?
Вы не видите меня?
Только главный, самый, я.
Вот степен и деловит,
влез на крышу. Чудный вид!
Справа аэровокзал
шпилем небо подпирал.
От него перрон – бетон —
для судов воздушных дом.
Весь в весёлых огоньках,
весь в разметках – полосах.
И доколь хватает глаз,
как бы с крыши не упасть,
стрункой ровной поперёк.
Полоса – «посадка – взлёт»!
Шевельну рукой немножко
самолёт войдёт в рулёжку.
Пробежится по ладошке,
стоя поворчит немножко,
и, турбинами ревя,
вдруг помчится меж огня.
Что бегут по полосе,
чтоб в тумане видно всем.
Быстро скорость наберёт,
оторвётся и в полёт.
Я руками помашу,
облака растребушу.
Чтоб красивый самолёт
в небо поднимал пилот.
Из-за тучки, по порядку
ИЛ заходит на посадку.
«Восемнадцатый» любил
он домой, в Норильск возил.
Я прищурился, поправил
на глиссадочку направил.
Прямо посерёд огней,
чтобы мягче и точней.
Вот шасси на полосе
Счастлив я – довольны все:
Две вороны, голубь, кот,
даже, в огороде крот.
Влёт, посадка, карусель.
В небо, с неба, целый день.
Я за всеми приглядел,
но на крыше обгорел.
Жар, озноб. И в лёжку я.
Голова летит моя.
Впереди летит живот.
Полосы не видно. Вот.
Я к земле всё ближе, ближе,
из пике вдруг резко вышел.
Руки – крылья разведя,
пусть во сне. Летаю я!
Пятилетний я пилот,
мне не нужен самолёт.
Вновь на крыше главным стану,
сразу, как с кровати встану.
21.06.2022
Завитушки и кружочки.
Буквы в ряд стоят на строчке.
Строчек ровных целый лист,
листик к листику прилип.
Корешок у переплёта —
очень тонкая работа.
А обложка классная,
кожаная, красная.
Буковки тиснёные,
с золотом, рифлёные.
Это просто «Фолиант»,
чистый среди книг бриллиант.
Этой книгой любовался,
засыпал и просыпался.
На меня смотрел, дружок,
этот красный корешок.
Тут вам надо рассказать,
в доме книг не сосчитать.
Папа в комнате моей
сделал полки на стене.
Всё от потолка до пола
было царством книжных полок.
Маме нравилось читать.
Папе полки собирать.
Книги в доме не тужили,
их читали, их любили.
Папа книг не понимал,
лишь журналы он читал.
«Вокруг света», – там всё странно,
про неведомые страны.
«Юный» был «натуралист»
Как живёт зелёный лист.
В общем «фауна» и «флора»,
для детей, но право слово.
Я вообще не огородник,
ни вчера и не сегодня.
Был ещё журнал хороший
«Техника» для «молодёжи».
Я его любил листать
и картинки вырезать.
И огромный, в сто страниц,
фотки очень умных лиц,
про «Науку» и про «жизнь»
в нём сплошные чертежи.
Папе было интересно,
– «Чтиво должно быть полезно»
Ну, листал журналы я,
только мамочка моя
лишь, свободная минута
открывала книжку. Круто…
В кресле ноги поджимала,
у торшера и читала.
Что-то было в этом действе,
видно в книжках интересней,
чем канючинья мои,
или младшей плач сестры.
На сестрёнки дикий ор
был короткий разговор,
громко «Яузу» включали —
это наш магнитофон.
Из динамика плыла песня,
слушала сестра.
Как певица Пугачёва
«Арлекиною» была.
А за ней бежал Леонтьев
из «Откуда» в «Никуда».
Мне четыре с половиной,
«Азбука», пока что мимо.
Я немножко потружусь,
я, конечно, напрягусь.
Пальцем ткнув, спросил я маму:
– Что за буква?
– Это? «Мама». Или просто буква «Эм»
Саша, а тебе зачем?
– А вторая в «Маме», «А»?
– Ну, конечно, голова!
В школе дети учат буквы,
чтобы понимать слова.
Мне до школы года три.
Долго, что ни говори.
И заветный «Фолиант»
улыбнулся: – Мал ты, брат!
Понял. Надо ускоряться.
До тебя быстрей добраться.
За неделю задолбал
всех, с вопросом приставал:
– Это? Это, что за буква?
Эта после? Вместе? Круто!
На виду «журнал листал»,
про себя слова слагал.
На второй неделе. Точно.
Прочитал я бегло строчку.
Сразу смысл уловил.
Текст со мной заговорил.
Я к строке прибавил строчку.
И читал от точки к точке.
Ну, заветный фолиант,
ты-то думал, я слабак?
Наконец, глубокой ночью,
чтоб никто не видел точно.
С полки книгу я стащил,
в предвкушении открыл.
Что случилось, я не понял.
Кто-то время отключил.
За ночь я прочёл запоем
половину, и героем
я заснул под утро с книжкой
на подушке, как мальчишка.
Папин голос:
– Офигел? Сашка, точно оборзел!
Ты зачем у мамы книжку
взял без спросу, а? Пострел?
– Дочитаю и отдам.
Мам, скажи ему. Ну, ма-а-ам.
Я привычно заканючил,
пробурчав:
– Пардон, Мадам…
Мама глазки распахнула:
«Боря, слышал, что сказал»?
– Я сказал, пардон, Мадам.
Позже книжку я отдам.
Мне немножко, дочитаю…
Тут и папа в ступор впал.
Я читал открыто. Споро.
Много слов мне незнакомых.
И опять с расспросами
приставал ко взрослым я.
– Что такое «будуар»?
– Что такое «кардинал»?
– «Тама», туалетный стол???
– «Шевалье»? Он что – «Осёл»?????
Фолиант – «дремучий лес»,
мир загадок и чудес.
По тропинкам я плутал,
только к ночи дочитал.
Перечитывал раз двадцать,
чтобы в смыслах разобраться.
Мало, просто прочитать,
надо очень много знать.
Честно. Многого не понял.
Мал ещё. «Аника воин»
Фолиант на место встал.
Я с ним новый мир узнал.
На диету сел друзья,
книжка – день, большая – два.
По ночам не спал при этом.
Время жалко на обеды.
Волков, Носов, Михалков.
И Бианки, и Житков.
Заходер, Маршак, журналы
«Жизнь – Наука», для забавы.
Много лет прошло с тех пор.
И в обычный разговор.
У своей спросил я мамы.
Стёрла память. Жизни драмы.
– Книга первая моя,
вот совсем не помню я?
Улыбнулась мама тоже:
– То, «Шагреневая кожа»
Оноре Де Бальзака…
– Ей, спасибо, на века.
А ещё, спасибо маме,
у торшера, на диване,
на софе и на тахте.
К книгам страсть
привила мне.
20.07.2022
– Ну вот, знакомься «Гуся», сын!
Отец с драконом говорил.
Меня перед ковшом поставил
и, важно, стало быть, представил.
Зубами в землю ковш воткнулся
и, даже мне не улыбнулся.
– Привет. Я Саша. Мне пять лет.
Ни звука. Тишина в ответ.
– А «Гусь» …?
– Тут просто. Гусеничный.
Пятикубовый ковш, приличный.
Давай, на трап залазь, Санёк.
– Я не достану. Ты б помог.
Отец схватил кусок цепи.
Трап опустил.
– Пап, подсади.
– Давай, вскарабкивайся, мелочь.
– А сам то… – мне сказать хотелось,
но я смолчал. Да ну его,
он шутит так. Не очень, зло.
Он, в целом, даже добродушен.
Да и помощник тут, к тому же,
дылдометр под метра два,
он папы правая рука.
Помощник, то бишь, Машиниста.
В открытом руднике скалистом.
Здесь добывается руда.
В породе горной есть она.
Сверкает жилами вкраплений
запас на много поколений.
Ну ладно. Что я про руду.
Дракону в брюхо я иду.
По трапу мы взошли на мостик,
– А это, папа, что за хвостик?
У экскаватора торчит?
– То, кабель силовой лежит.
Толян ты что…?
Толяна сдуло.
Толяном кабель подтянуло.
Замок защёлкнулся в разъёме.
– Вот, блин, помощник. Что за горе?
Я испытал злорадство малость.
Вот и помощнику досталось.
Я «мелочь» и среди друзей.
Зато Толянчик – «ротозей».
В Машинном зале, иль отсеке,
Дракона сердце прячут в клети,
для безопасности людей,
чтоб не задеть рукой цепей,
что поднимают кверху ковш.
– В карманы руки и не трожь,
здесь ничего. На стенах полки
в них силовые установки.
Давай за мной, кабина здесь.
Открылась дверь. Ни встать, ни сесть.
Тут как в кабине космолёта.
Тут кресло главного пилота.
Два рычага, в полу педали
и много маленьких деталей.
Тут тумблерочки, рычажки,
повсюду странные значки.
Один я знаю:
– Папа, вот…!
– Знакомо? «Не влезай, убьёт!»
Толюсик, что оно на кресле?
– Схватил! Лечу! Уже на месте!
– А силовую запустил? Напругу?
– Кто тут командир?
Игнатьич, инициатива,
«макак» немало погубила.
– Давай, «макака», запускай.
– Как у «макаков» там? О'кай!?
Пошла вибрация слегка
от очень мощного движка.
Отец Дракона разбудил
и тот ковшом зашевелил.
Чуть сдал назад и понемногу
из пасти выплюнул дорогу,
и приподнявшись над землёй
как будто бы встряхнул главой,
квадратной и раззявил рот,
в него «жигуль» легко войдёт.
Им управляет папка мой,
Дракон от этого живой.
По мановению руки
в породу он вонзил клыки.
Как нож сквозь масло.
Полный ковш.
«Белаз» стоит, в него положь.
Нет, не «положь», а загрузи
и вновь взлетают рычаги.
Сижу, своим любуюсь папкой.
Как отбивает он атаку,
«Белазов», что стоят рядком.
Под ковш становятся бочком.
Он собран и в движеньях точен.
В работе весь сосредоточен.
– Не скучно, Сашка?
– Что ты, нет!
Прожектора и слепит свет
от нескончаемых «Белазов»,
что три ковша вмещают разом.
Гудок. Отъехал. И другой.
Здесь за руду ведётся бой.
Вдруг встали. Больше нет машин.
– Минуток двадцать постоим.
Пока доедут до отвала,
машин сегодня, как-то мало.
Я этих пауз не люблю,
достань-ка термос, чай налью.
Горячий. Обжигает рот,
под чудный мамин бутерброд,
в «припарке» взяли мы с собой.
Закинемся и снова в бой.
Ну вот, чего-то я сомлел.
Прилёг и сладко засопел.
Качаясь мягко на волнах,
в спокойных, безмятежных снах…
Как странно. Тихо глаз открыл.
Отец педалью пол давил.
А мы вращаемся по кругу
на месте стоя, врать не буду.
Отец глаза свои закрыл
и нас крутил, крутил, крутил.
И было в этом странном… «что-то»?
предвосхищение полёта.
Отец блаженно улыбался,
а я, чего-то, стушевался.
За папой, будто, подглядел.
Почувствовал, как покраснел.
Что происходит в самом деле?
Мы будто в странной карусели,
в кабине папа мой и я
и звёздно кружится земля.
– А дядя Толя где остался?
– Зуб у ковша у нас сломался.
Сейчас вернётся, поменяем
Ковшу мы «зубик» новый вставим.
Порода жёсткая пошла,
вкраплений нет, одна скала.
«Белаз» подъехал. Вышел Толя,
сгрузили «зуб» к ковшу на поле.
Немного в папе килограммов,
а в «зубе» вдвое, скажем прямо.
Сто тридцать честных килограмм.
Мой папа в одиночку взял.
Присел, поставил у ковша,
чуть поднатужился и: – На!!!
Одним рывком, в один присест,
зуб на ковше. – Крепи вот здесь!
Толян заклёпку резво взял,
он папу слушал. Уважал.
– Иди, Санёк, садись-ка в кресло!
Стремглав. Я пулей занял место
До рычагов достал и ладно
А до педалей? Блин. Досадно.
– Освой вначале рычаги.
Педали позже. Впереди.
Один рычаг вперёд, назад.
Там с усилением гидрант.
Второй, конечно, вниз и вверх,
Попробуй, мягко. Дёргать смех.
Давай назад и вниз. Отлично.
Теперь вперёд и вверх. Прилично.
Помягче в воздух погружай,
Как горсть воды в ладонь черпай.
Меня захлёстывало счастье,
какой отец устроил праздник.
– Так, подтяни к машине ковш.
Не плохо, Сашка, вот могёшь.
Отец ногой достал педаль.
Вот, что не сам. Конечно жаль.
Стоит передо мной скала.
Я замер и дышу едва.
– Давай, попробуй, аккуратно.
А не поддастся, ты обратно,
чуть ковш к машине подбери
и чуть пониже ковш воткни.
– Пошло!
– Куда б оно девалось?
Движок гудел. Скала поддалась.
Я чувствовал, как ковш тяжёл,
как будто сам я стал ковшом.
Как будто стал Драконом сразу
ладонью черпал. Раз за разом…
Про «Карусель» я не спросил.
Но я её не позабыл.
И только через много лет,
я осознал. Нашёл ответ.
Отец держал в руках «штурвал»,
глаза при этом прикрывал.
Мечтал мой папка стать Пилотом.
Он, до меня, учился в лётном.
Но, вот, родился я – «сынуля» —
мечты о небе упорхнули.
Штурвал сменил на рычаги,
но бредил небом, до тоски.
Та «Карусель» была «Полётом»…
и был я в ней вторым пилотом.
Прости, Отец. За всё! Прости.
Навзрыд я плачу…
…от тоски.
28.07.2022