Александр Куприн
Наташа

Даже ни одна позорная книжка не коснулась ее непорочных мыслей.

Один ученый (имя его теперь трудно восстановить), наблюдавший за жизнью насекомых, сделал чрезвычайно интересный опыт. Он достал в своем цветнике несколько женских коконов бабочки, называемой, ну, хотя бы Z. Эти коконы он поместил в стеклянный большой ящик, совершенно загороженный от света и помещенный за окном. И вот, когда эти коконы в положенный срок стали разворачиваться и из них наконец выползли бабочки-самки, то на другой же день ученый увидел, что все наружное окно его лаборатории усыпано бабочками-самцами, которые бились, стремясь прорваться через непреодолимое стекло. А главное, все эти самцы были из породы Z. Как они могли узнать о присутствии самочек, если их не было ни видно, ни слышно и пыльца их никак не могла вылететь за пределы лаборатории? И ученый на это ответил: «В великолепной книге о вопросах пола мы еще не прочитали и первой страницы. В моем же опыте я могу предположить и допустить одно решение. Вылупившиеся из коконов бабочки-самки, с первого момента своего появления на свет божий, уже начинают свою половую жизнь нетерпеливым зовом самца. Как они это делают? Нам неизвестно. Может быть, у них есть возможность посылать в круговое пространство какие-то бесконечно малые вибрирующие токи, для воспринимания которых у самцов есть надлежащие приемники. Но, увы! Все это – лишь голая гипотеза!»

Впечатление, которое производила Наташа решительно на всех мужчин, было и несомненно и до очевидности мощно. В трамваях, в омнибусах, в театрах, церквах и на железных дорогах мужчины с открытыми ртами не переставали пялить на нее глаза. На улицах ей подолгу глядели вослед и часто шли за нею два-три квартала. Даже извозчики и ломовые по многу раз оборачивались назад на своих сиденьях, чтобы снова увидеть ее. Там, у себя дома, в Рязани, ей уже давно начали делать предложения руки и сердца, с рыцарской готовностью ждать, ввиду юных годов Наташи, хоть пять, хоть десять лет. Но, очевидно, она была бабочкой породы Z, а ее обожатели носили другие литеры, и она уехала из «косопузой» Рязани в блестящий, чисто европейский, южный город, где и море, и театры, и лиманы, и фонтаны, и студенты, и опера, и милый дядя Жорж.

Дача Егора Ивановича Богомолова на Двадцатом Фонтане называлась «Ширь». Ее бы вернее можно было назвать «Глубь», потому что располагалась она на самом краю крутого обрыва, сбегавшего в море. Он уже начинал осыпаться; даче грозила неизбежная судьба рухнуть в один злосчастный день вниз и покатиться кувырком в воду. Но в беспечном, живучем, веселом южном городе кто же стал бы обращать внимание на такие пустяки? Все лето, с утра до вечера, маленькая дача, благоухавшая петуньями и душистым горошком, бывала полна молодыми и молодящимися людьми. Это Наташа приманивала их таинственной вибрацией невидимых лучей, исходивших из ее сильного, жадно зовущего, горячего тела.

Кого там только не перебывало! Художники (они себя называли южнорусскими художниками), актеры, певцы, социалисты разных толков, доктора, студенты, лохматые поэты, страховые агенты, великолепно одетые франты с грязными ногтями и люди без определенной профессии, пехотные офицеры местных полков и так без конца… Целый день ели и пили, сбегали вниз купаться, ездили на велосипедах, катались на лодках, устраивали пикники, спорили, орали, шпиговали друг друга злыми шпильками. Но центром всего этого движения и бурления была, конечно, она – спокойная магнитная Наташа, глядевшая на мужчин, точно глядела сквозь них в пустое пространство. Более других, по-видимому, обращал на себя ее внимание некто Птицын, давняя знаменитость южного города, ярый спортсмен, велосипедный гонщик, боксер, летчик, пловец, бегун на громадные расстояния, чемпион в парусных состязаниях, притом еще огненно-рыжий и заика. Он говорил Наташе со своей обычной комической серьезностью: