Александр Вельтман
Не дом, а игрушечка

– А бог ее знает: вот ведь тут ее, нету… Разве в другом сундуке.

После долгих поисков курточка была найдена. Старик обрадовался, призвал Сашеньку и велел ей надеть, а на шейку повязать платочек.

– Для чего же это, дедушка? – спросила она.

– Для чего! Ты у меня будешь амазонка… Посмотрись-ко в зеркало… хорошо? Ты у меня будешь амазонка…

– Да что ж это, для чего ж это, сударь, нарядили так барышню-то?

– А для того, что я так хочу. Ты, дура, не знаешь ничего, так и молчи. Немножко широка… сошьем новенькую, поуже, к празднику… так и ходи. Ты у меня будешь амазонка, в амазонском платье.

– Вы говорили, дедушка, что в амазонском платье верхом ездят… Помните, проехали верхом какие-то дамы?.. Вы будете меня учить верхом ездить?

– Верхом!.. Видишь ты какая!., погоди… вот подрастешь, лет через десяток… а теперь и так хорошо… и под окошко сядешь… не простудишься… а то грудь и шея открытые… не годится…

Распорядившись таким образом, старик успокоился, рад выдумке. Сядет подле окна, посадит подле себя внучку и насмехается в душе над проходящею молодежью.

– Да, смотрите, смотрите!.. Каков у меня внучек? Хорош мальчик? а?.. Что ж не смотрите? Это, верно, не девочка? Такой же небось юбоншик, как вы?.. Да! как же, так и есть!.. Нет! милости просим мимо двора щей хлебать!..

III

Заколдованная дедушкой от всех глаз, Которые ищут предметов любви, долго Сашенька была еще беспечным ребенком, которого занимали сказки няни, птички, цветы и даже порхающая бабочка в садике. Но вдруг что-то стало грустно ей на сердце, чего-то ей как будто недостает, время от утра до вечера что-то тянется Слишком долго: сидеть с дедушкой скучно, рассказы няни надоели, все бы сидела одна у окошечка да смотрела на улицу – нет ли там чего-нибудь повеселее?

– Нянюшка, отчего это мне все скучно? – говорит она няне.

– Отчего же тебе скучно, барышня? – отвечает ей няня.

– Сама не знаю.

– Оттого, верно, тебе скучно, что подружки нет у тебя.

– Подружки? – проговорила Сашенька призадумавшись. – Где ж взять ее, няня?

– А где ж взять? Откуда накличешь?

«Накликать», – подумала Сашенька, когда няня вышла, и она стала накликать заунывным голосом под напев сказки про Аленушку:

 
Подруженька, голубушка,
Душа моя, поди ко мне;
Тоска-печаль томят меня.
 

Вдруг показалось ей, что голос ее как будто отзывается где-то. Она прислушалась: точно, кто-то напевает в соседском дому.

Сашенька приотворила боковое окно, взглянула, вспыхнула, сердце так и заколотило.

– Ах, какая хорошенькая! – проговорила сама себе Сашенька. – Вот бы мне подружка!

И долго-долго смотрела она стыдливо сквозь приотворенное окно на Порфирия, который также разгорелся, устремив на нее взоры, и думал: «Ах, какой славный мальчик! вот бы нам вместе играть!»

«Я поклонюсь ей», – подумала Сашенька, но вошла няня, и, как будто боясь открыть ей свою находку подружки, захлопнула окно.

На дворе стало смеркаться, а няня сидит себе да вяжет чулок.

Так и вечер прошел. Легли спать; а Сашеньке не спится, ждет не дождется утра.

Настало утро. Надо умыться, богу помолиться, идти к дедушке поздороваться, пить с ним чай, слушать его рассказы, а на душе тоска смертная.

– Не хочется, дедушка, чаю.

– Куда же ты? Сиди.

Ах, горе какое! – Сашенька с места, а дедушка опять:

– Куда ж ты?

– Сейчас приду, дедушка.

Сашенька наверх, в свою комнату, а там няня вяжет чулок.

Так и прошло время до обеда; а тут обед. А дедушка кушает медленно, а после обеда, покуда заснет – сиди, не ходи.

Господи! Что это за мука!

Но вот дедушка уснул. Няня вышла посидеть со старым Борисом за ворота. Сашенька одна; приотворила тихонько окно, тихонько запела: «Подруженька, голубушка», но никто не отзовется, в соседском доме окно закрыто.

Ах, какое горе!

Прошел еще день. Сидит грустная Сашенька подле няни, призадумавшись. Вдруг послышался напев ее песни, сердце так и екнуло.

– Ну, уж хорошо как-то там курныкает, нечего сказать! – проговорила няня.

– Нянюшка, пить хочется.

– Ну что ж, испей, сударыня.

– Мне не хочется квасу, мне хочется воды.

– Э-эх, ведь вниз идти надо!

– Пожалуйста!

– Ну, ну, ладно.

Няня вышла – а Сашенька к окну. Приотворила – глядь, ей поклонились.

– Здравствуйте! – сказал Порфирий.

– Здравствуйте! – произнесла и Сашенька.

Они посмотрели друг на друга умильно и не знали, что еще сказать друг другу.

– Приходите к нам, – сказал наконец Порфирий.

– Нет, вы приходите к нам; меня не пускают из дому, – отвечала тихо Сашенька.

– Экие какие!

Этим разговор и кончился; послышались шаги няни, Сашенька захлопнула окно.

На следующий день Порфирий целое утро курныкал песенку под окном. Сашенька все слышала, с болью сжималось у ней сердце от нетерпения, покуда дрожащая рука ее не отворила снова окна с боязнью.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Послушайте… выходите в садик!

– В садик? Ну, хорошо.

– Поскорей.

– Ну, хорошо.

Порфирий притворил окно. Сашенька также и побежала в садик.

– Здравствуйте, сударыня-барышня, – сказал ей Борис, беседовавший с няней на крыльце.

– Здравствуй, Борис, – отвечала ему Сашенька.

– Куда вы, барышня? – спросила ее няня.

– В садик.

– Посмотрите-ка, сударыня-барышня, какую я вам дерновую скамеечку сделал под липой-то, извольте-ка посмотреть.

И Борис потащился следом за Сашенькой.

Ах, какая досада!

– Вот, видите ли, барышня… Извольте-ка присесть.

– Спасибо тебе.

– Кому ж и угождать мне, как не вам, барышня: вы у нас такое нещечко… Дай вам господи доброго здравия да женишка хорошенького.

– Ах, полно, Борис, – проговорила Сашенька, покраснев, – ступай себе.

– Ничего, сударыня-барышня, что тут стыднова…

В соседском садике послышалось курныканье Порфирия.

«Ах, какой этот несносный Борис», – подумала Сашенька.

– Ничего, сударыня-барышня… да и красавицы-то такой не сыщем… и дедушка-то не нарадуется на вас… Скупенек немножко, бог с ним. Вас бы не так надо было водить… в золоте бы водить, барышня, да не все дома держать… чтоб женишки…

– Ступай, Борис, оставь меня.

– Экие вы какие! Я ведь к слову сказал… Вот, сударыня-барышня, попросите-ка у дедушки на сапоги мне… Извольте посмотреть, совсем развалились.

– Хорошо, хорошо, я попрошу.

– Извольте посмотреть: пальцы вылезли.

– Хорошо, хорошо, ступай.

– Да, вот оно: у солдата купил, три рубля заплатил… солдатские-то, говорят, крепче…

Сашенька от нетерпения и досады вскочила с дерновой скамьи и пошла прочь от Бориса.

– Что ж вы, барышня, не изволите сидеть? Дерн-то какой славный.

И Борис начал поглаживать скамью и обирать с дерна желтую и завядшую травку.

Между тем Сашенька прошла подле забора.

– Здравствуйте, – раздалось в скважинку за кустами малины.

– Здравствуйте, – тихо проговорила и Сашенька, остановясь и оглядываясь, не смотрит ли на нее Борис.

– Как я вас люблю, – сказал Порфирий.

– Ах, как и я вас люблю… Если бы мы были всегда вместе!

– Барышня, а барышня, где вы, сударыня? Чай кушать зовут, – крикнул Борис.

– О боже мой, какая скука, – проговорила Сашенька.

– Приходите после, – шепнул Порфирий.

– После? Хорошо.

И Сашенька побежала домой.

После чаю она двинулась было с места, но дедушка усадил ее подле себя перебирать старые письма.

– О господи, когда ж после? – проговорила Сашенька про себя, почти сквозь слезы.

Старик ужинал рано; хотелось ему спать или не хотелось, но он ложился в постель в определенное время. А тут, как нарочно, сидит себе да раздобарывает^[1] с внучкой и с ее няней, потешается, что у них глаза липнут. Рассказывает себе про житье-бытье своего дедушки, какой у него был полный дом, какой сад, какое именье, какое богатство, великолепие и этикет. Призванный Борис, как живая выноска примечаний к рассказу, стоял у дверей, заложив руки назад, и по вызову барина подтверждал его рассказ.

– Помнишь, Борис? а?

– Как же, сударь, не помнить…

– А гулянье-то было по озеру, с роговой музыкой, в именины покойной бабушки Лизаветы Кирилловны… Вот, надо рассказать…

– Никак нет-с, батюшка: это было не в именины, а как раз в день рождения ее превосходительства… Как раз, сударь, в день рожденья.

– Как в день рожденья?.. Постой-ка, врешь!

– Да как же, батюшка, именины-то ее превосходительства, покойной Лизаветы Кирилловны, дай бог ей царство небесное, когда были? В октябре, сударь?

– Да, да, да!.. Экая память!..

– Дедушка, мне спать хочется, – проговорила Сашенька, зевая и привстав с места.

– Спать? А отчего ж мне не хочется? а?

– Не знаю, дедушка.

– То-то, не знаю, а я знаю. Это потому, что дедушка любит внучку и ему приятно провести с ней время.

– Да что ж, сударь, пора ночь делить, – проговорила и старая няня, зевая.

– Ты дура, ты все потакаешь ребенку! Пошли! спите!

Дедушка рассердился. Сашенька и няня, потупив глаза, молчали и ни с места.

И дедушка молчит, сурово нахмурился. И это гневное молчание тянулось обыкновенно до тех пор, покуда не вытянет душу.

Сашенька прослезилась, но утерла слезку: дедушка не любит слез.

– Ну, ступайте спать, – сказал наконец дедушка смягченным голосом, довольный, что дал урок в терпении.

Сашенька простилась с ним, побежала наверх, бросилась в постелю и залилась слезами. В первый раз почувствовала она тяготу на сердце, в первый раз воля дедушки показалась ей невыносимой. Ей так и хотелось броситься в окно, чтоб хоть умереть на свободе.

Няня, уговаривая Сашеньку, что грех так огорчаться, раздела ее и легла спать. Но у бедной девушки не сон в голове: душа взволнована, сердце бьется, в комнате душно; так бы и дохнула свежим воздухом.

– Когда же после? – повторяла Сашенька. – Когда мне было после прийти?.. Ах, как голова болит!.. Пойду в сад…

И она обулась, надела капотик, прислушалась, спит ли няня, осторожно отворила дверь и вышла. Сени запирались задвижкой.

Из сеней два шага до садика. Ночь светлая, прекрасная. Только что она подошла к липе, под которой старый Борис устроил ей дерновую скамью, вдруг что-то зашевелилось.

Сашенька затрепетала от страха.

– Это вы? – тихо проговорил Порфирий, бросаясь к ней из-за куста и схватив ее за руку.

Сашенька долго не могла перевести духу.

– Чего ж вы испугались?

– Так, что-то страшно, – проговорила Сашенька.

– Страшно? Отчего?

– Так.

– А я ждал-ждал, ждал-ждал.

Держа друг друга за руку, они присели на дерновую скамью и долго молча всматривались друг в друга с каким-то радостным чувством.

– Ах, как хорошо мне с вами! – сказал Порфирий.

– Ах, и мне как хорошо! – произнесла Сашенька, приклонясь на плечо Порфирия.

Высвободив руку из бабушкина салопа, который был на нем, он обнял Сашеньку, приложил свою щеку к ее горячему лицу и поцеловал ее.

– Ах, если б всякий день нам быть вместе!

– Дедушка меня никуда не пускает, – сказала Сашенька, вздохнув.

– Экой какой! И меня бабушка никуда без себя не пускает.

– Экая какая!

– Да, ей-богу, это скучно!.. Вот с вами как бы мне весело было.

– И мне, – произнесла тихо Сашенька.

И они обнялись.

– Как вас зовут?

– Сашенькой. А вас?

– Меня зовут Порфирием.

– Как же это так? Такой святой нет у дедушки в календаре, – сказала Сашенька, которая и по дедушкину календарю, и по напоминанью няни знала наизусть всех святых и все праздники.

– Как нет? – отвечал Порфирий. – Нет есть; у бабушки в святцах есть. Мои именины 26 февраля, в день святого отца Порфирия архиепископа. И дедушка у меня был Порфирий.