Александр Григорьевич Домовец
Месть Альбиона

Глава седьмая

Нельзя сказать, что Лондон Арсения уж так удивил. Последние годы боевик прожил в Санкт-Петербурге и Москве, а все большие города разительно похожи друг на друга: многолюдьем, яркими витринами магазинов и ресторанов, обилием конных повозок на улицах, – от простых двуколок до роскошных карет. Правда, на дорогах Лондона изредка попадались ещё невиданные в России дымящие локомотивы на колёсах или, как их тут называли, автомобили.

Чужбина – не сахар, привыкалось трудно. Тут и речь другая, и порядки, и деньги, – всё другое. Люди другие, вот главное. Думают иначе, чем русские. Рехнулись на законах и спорте, по любому поводу готовы биться об заклад. Любят кричать «Боже, храни королеву!», молитвенно закатив глаза к небу. Петушиный бой собирает толпу, какой православный храм не видел и в Троицу. Городовых в шапках с козырьком и высоким верхом величают просто «бобби». Попробуй нашего городового назвать Петькой или Васькой, – тут же в рыло схлопочешь… И много ещё чего раздражало своей непохожестью на русские нравы и обычаи. А когда в соседнем трактире на завтрак предложили отведать ослиного молока, Арсения чуть не стошнило…

– Ничего, привыкнешь, – утешал Дмитрий, смеясь необидно.

В Лондоне Дмитрий Столяров был доверенным лицом Желябова в русской революционной общине. Это он встречал Арсения на пристани. От него-то парень, оторвавшийся в долгом путешествии от событий, сразу узнал новость, уже долетевшую до Лондона: покушение на Александра Второго удалось. Императора взорвали, но и от партии мало что осталось. Желябова, Перовскую, Кибальчича и многих других уже схватили, со дня на день ожидается вынесение приговоров. Понятно, каких…

– А что народ? – хмуро спросил Арсений, останавливаясь и ставя чемодан на мостовую. – Всколыхнулось где-нибудь?

– А как же, – ответил Дмитрий. Растоптал окурок и тут же нервно достал новую папиросу. – В разных губерниях целые демонстрации прошли: требуем казнить, мол, цареубийц лютой смертью… Быдло проклятое! И ради них, ради этой сволочи наши товарищи… лучшие люди России… на эшафот, на каторгу…

Недоговорив, отвернулся. Арсений положил руку на плечо, сказал решительно:

– А ты чего ждал? Что мужички все, как один, кинутся свергать власть? Полицейские участки громить, барские усадьбы жечь? Цена людишкам нашим пятак в базарный день. Правильно говоришь, – быдло… Другого народа нет, вот беда. Ты не раскисай.

– Да не раскисаю я, – сквозь зубы сказал Дмитрий. – Некогда тут раскисать. И тебе дело будет, не сомневайся. А за Андрея, за Николая с Софьей и других наших отомстим. Отомстим безжалостно, беспощадно! Палачей уничтожим, Россия кровью умоется! – с надрывом добавил он, повышая голос.

«Тоже мне, Аника-воин…» Арсений поморщился. Пафос он терпеть не мог. Кивнув на чемодан, обронил:

– Мне бы устроиться для начала.

– Ну да, ну да, – закивал Дмитрий, улыбнувшись неловко. – Что-то я тебя заговорил с порога… Поехали, поселю на квартиру. Приведёшь себя в порядок, выспишься, а завтра уже и поговорим, обсудим, что к чему. С товарищами познакомлю.

Кликнув извозчика, повёз Арсения в Ист-Энд.

В Лондоне говорят: «Вест-Энду достались деньги, а Ист-Энду грязь». Пролетарский восток английской столицы десятилетиями напролёт, изо дня в день, коптил небо своими заводами, фабриками, красильнями. Им вторили густо чадящие пароходы и катера, во множестве бороздившие Темзу. На улице Петтикоут-Лейн сажа чёрным жирным снегом густо припорошила жёлтые двухэтажные дома, – в одном из них Дмитрий поселил Арсения. Да и дышалось тут тяжко. Знаменитый английский смог, словно тёмный грязный саван, укрывал домаи чахлые деревья, людей и реку. Неуютно, бедно, невесело… В этом же районе жили и другие товарищи.

А вот как жили?

Русская революционная община в Лондоне была невелика, – несколько десятков человек. Старшими в общине считались народник Лавров и анархист Кропоткин. Пёстрый был народец, разношёрстный, погрязший в идейных разногласиях. Каждый – от разночинца до дворянина – ненавидел власть, каждый жаждал свернуть шею царизму, но никак не могли сойтись в методах. Собираясь на своих тесных квартирах, обсуждали новости из России, спорили до ругани, хватали друг друга за грудки и никак не могли прийти к общему мнению.

– Почему власть в России творит всё, что хочет? – громко спрашивал худой длинноносый брюнет Кацнельсон, обводя товарищей гневным взглядом угольных глаз, и сам себе отвечал: – Потому что народ наш исконно крестьянский живёт в беспросветной нищете и бесправии. Просветить его, объяснить, что все люди рождаются свободными и равными в правах, – вот наш долг, вот наша задача. Только просвещённый землепашец способен на революционный протест, разве неясно?

– Просвещали уже, – бесцеремонно перебивал русобородый Данилов, яростно пыхтя папиросой. – Забыл, что ли, как тридцать лет назад студенты ходили в народ, – разъясняли, агитировали? А чем кончилось? Землепашцы твои любезные вязали их, как баранов, и сдавали местным исправникам. Вот тебе и всё просвещение. Ты хоть раз живого крестьянина видел, теоретик? Тёмные они, тупые, забитые.

– Революцию делают не букварями, а бомбами, – скрипел коротышка Игнатов. – Чем можно всколыхнуть народные массы, да так, чтобы до печёнок пробрало? Только террором!

– Много твой террор помог, да? – гортанно возражал скептик Восканян. – Вот только что царя в расход пустили, а революции как не было, так и нет. Зато, считай, партию потеряли… Дороговато Алексашка обошёлся, а?

Дальше начинался гвалт, в котором терялась нить спора, а порой и здравый смысл в придачу.

Однако при всех разногласиях революционеры цепко держались друг за друга. Кухонные споры и посиделки под дешёвый виски или просто чай были лекарством от тоски по родине. Собравшись вместе, можно было ненадолго забыть о чужом неуютном Лондоне, вспомнить русские берёзы, спеть «Дубинушку» или «Эх ты, степь широкая». В свободное же от посиделок время, забыв о спорах, товарищи рука об руку выпускали журналы «Хлеб и воля», «Накануне», «Народоволец». Революционные брошюрки и листовки тоже выпускали. Всё это бумажное добро каким-то образом уходило в Россию и растворялось на бескрайних просторах империи.

Побывав на двух-трёх революционных вечеринках, Арсений решительно сказал Столярову:

– Что-то я не пойму, зачем Андрей меня сюда прислал. Лясы точить по вечерам? Чаи на кухнях гонять? Так я по другой части. Ты вроде говорил, что будет мне какое-то дело. Когда и какое?

Столяров покачал головой.

– Насчёт «лясы точить» – это ты зря, – неодобрительно заметил он. – В таких вот спорах рано или поздно родится революционная истина… А дело тебе есть. Перво-наперво должен ты выучить английский язык. Да так, чтобы от зубов отскакивало. Для этого со следующей недели вместе с пятью нашими товарищами начнёшь ходить на специальные курсы на Уайтчепель Хай-стрит. Здесь неподалёку. Курсы организовали местные филантропы, специально для русских эмигрантов.

Арсений разозлился.

– Да на кой мне ляд этот язык? – хмуро спросил он. – Я что тут до конца жизни торчать собрался? Я на такое дело не подписывался.

– Не дури! – резко сказал Дмитрий. – Сказано выучить, значит, выучишь, как миленький… Ты пойми, – продолжал он уже спокойно, – здесь, в Англии, есть люди и целые организации, которые нам сочувствуют. Помочь могут много чем. С ними надо общаться, договариваться, – словом, работать. Ты парень умный, опытный, хотим тебя привлечь к этому делу. А как ты будешь с ними объясняться? На русском, что ли?

– Что за люди? Что за организации? – спросил Арсений, глядя исподлобья.

– А ты не торопись, – посоветовал Столяров, кладя руку на плечо. – Знаешь, как в Англии говорят? «Step by step». Шаг за шагом, значит. Дойдёт и до конкретных задач. А пока считай, что курсы – это твоё партийное поручение.

С курсов-то всё и началось.

Учились по вечерам в муниципальной школе Уайтчепеля. Маленькое здание и небольшой класс с неказистыми столами и стульями напомнили Арсению собственную церковно-приходскую школу. Унылая печать бедности навсегда проштамповала обшарпанные полы и стены комнаты. Но вот преподавательница мисс Деррик оказалась выше всяких похвал.

Девушка была привлекательной… нет, не так. Красивой она была, и очень: высокая, темноволосая, с тонкой талией, с продолговатым лицом, на котором светились большие глаза, а черты были невыносимо правильны. Сметанно-белая кожа, ровные зубы, изящная, без единой морщинки, шея… Бриллиант, блеснувший вдруг сквозь туманы Ист-Энда. При виде мисс Деррик Арсению стало неловко за свой дешёвый клетчатый костюм и скрипучие башмаки, прикупленные на рынке в Петтикоут-Лейн. Да и вообще как-то неловко…

Уже на второй неделе занятий выяснилось, что в маленькой группе революционеров лучший студент – это Арсений.

– У вас несомненные способности к языку, мистер Овчинцев, – сказала как-то учительница после урока. (Тут надо пояснить, что за последние годы Арсений сменил несколько паспортов и в Лондон прибыл под именем Петра Семёновича Овчинцева.) По-русски она говорила неплохо, с каким-то мягким акцентом. И голос был мягкий, звучный.

– Спасибо на добром слове, коли не шутите, – осторожно сказал непривычный к похвалам Арсений.

– Почему же я шучу? Через несколько месяцев занятий вы будете говорить, как настоящий англичанин. Если, конечно, не утратите прилежания.

Девушка мило улыбнулась, и у Арсения защемило сердце: до чего хороша!

Глаза, конечно, были не только у него. Другие студенты откровенно пялились на мисс Деррик и между собой обсуждали достоинства её фигуры, гадая, какова она в постели. Арсения эти разговоры бесили. Кончилось тем, что он приватно побеседовал с каждым товарищем. Объяснил, что на курсах надо учиться, а на учительницу глазеть не надо, потому что… ну, потому что. Все кроме одного поняли правильно. А тот, воронежский народоволец Улиткин, закочевряжился, – мол, не его, Арсения, собачье дело, на кого ему, Улиткину, глазеть. Однако, заработав синяк на скуле и фонарь под глазом, правоту товарища по партии признал…

– О чём задумались, мистер Овчинцев? – спросила девушка, легко коснувшись руки Арсения.

Ну, как ей объяснить, что у него давно уже не было женщины? Задумаешься тут… Как-то, не выдержав, Арсений привёл к себе дешёвую шлюху, – много их гнездилось на кривых улочках Уайтчепеля. Снял на ночь, но уже через полчаса, давясь брезгливостью, сунул обещанную монету и выгнал. А потом долго мерещился душный запах немытого истасканного тела…

В классной комнате, тускло освещённой газовыми рожками, они были одни. Да и во всей школе, наверно, кроме сторожа, никого не осталось… Арсений решительно встал и облапил сидящую мисс Деррик. Сопя, впился в розовые губы жадным поцелуем. Схватил за грудь. Краем глаза при этом взял на заметку школьный стол, на котором вполне можно устроиться, – без комфорта, само собой, но чёрт с ним, с комфортом…

А вот что произошло дальше, Арсений сразу и не понял.

Тонкие руки, вдруг ставшие очень сильными, оттолкнули его (да какое там оттолкнули, – отшвырнули!), и Арсений отлетел шагов на пять.

– Разве можно так обходиться с дамами, мистер Овчинцев? – укоризненно спросила мисс Деррик, поднимаясь и поправляя разметавшиеся волосы. – А я-то полагала вас джентльменом.

Издевается, что ли? Арсений рассвирепел.

– Да ты, сука, ещё ломаться вздумала! – зарычал он и кинулся на девушку.

Легко увернувшись от непрошеных объятий, мисс Деррик метнулась к учительскому столу и выхватила из ящика нож. Обычный кухонный нож, ценой шиллинг за пару, с длинным и широким лезвием. Арсений засмеялся. Нашла чем пугать, дура, не револьвер же…

А через мгновение всё же испугался.

Нож в маленькой ладони девушки вдруг словно ожил. Непостижимо быстро вращая кистью, ловко перебрасывая кухонное оружие из руки в руку, мисс Деррик мелкими шагами двинулась к Арсению, и тот невольно отступил. Он просто не мог уследить за молниеносными движениями лезвия – глаз не успевал. И перехватить руку с ножом тоже не успевал. А острое лезвие продолжало чертить зигзаги всё ближе и ближе, угрожая то лицу, то телу. Мисс Деррик с тихим смехом сделала выпад, и Арсений ощутил укол в грудь. Сделал шаг назад. Новый укол – теперь в живот. Ещё шаг назад. Третий укол – в пах. Арсений упёрся спиной в стену и невольно закрыл руками низ живота. А девушка, приставив нож к горлу, спокойно, даже не запыхавшись, спросила:

– Не хотите ли извиниться, мистер Овчинцев?

– Ведьма! – с ненавистью выдавил Арсений, ощущая лезвие у сонной артерии.

– Ну, почему же ведьма? Женщины Ист-Энда умеют защищать себя, вот и всё… Так как насчёт извинений?

Нож чувствительно уколол горло.

– Да пошла ты!.. – Страх и бешенство подсказали Арсению витиеватое ругательство.

Мисс Деррик опустила руку с ножом.

– Принимается, – невозмутимо сказала она. – И больше не хулиганьте. И запомните: меня силой взять нельзя. В следующий раз кастрирую.

«А ведь не шутит…» Вытерев лицо, Арсений дрожащими руками запихал тетрадку с карандашами в сумку и пошёл к выходу.

– Мистер Овчинцев!

Он обернулся. Мисс Деррик надевала шляпку.

– Не хотите ли проводить меня домой? Вечером на этой улице девушке лучше одной не ходить, а то могут обидеть, – невинно произнесла она.

«Тебя обидишь, пожалуй. Сама кого хочешь…»

– С удовольствием, – буркнул он.

Шли молча. Возле подъезда, когда Арсений уже хотел откланяться, мисс Деррик вдруг взяла за рукав и повела за собой. Не успев опомниться, он оказался в её квартире. А чуть позже – и в спальне.

При всём немаленьком опыте, таких женщин Арсений ещё не встречал. Она не отдавалась – она брала. Милая барышня-учительница оказалась в постели сущей дьяволицей, умевшей добиться от мужчины истинного наслаждения. Справедливости ради, не меньшее наслаждение она дарила ему. Естественный женский стыд был ей неведом; со своим и мужским телом она вытворяла такое, что Арсений попросту шалел. К утру не сомкнувший глаз парень совершенно выбился из сил. Мисс Деррик, накинув халат, сделал чай и буднично сказала:

– Ты мне нравишься. Жить будешь у меня.

Арсений чуть не поперхнулся и резко сел в постели.

– А ты меня спросила? – произнёс он, глядя исподлобья. Он ей нравится, видите ли… Большое счастье! – Может, ещё детей заведём?

– Детей от меня надо заслужить, – со смехом сказала она и поцеловала так крепко, что Арсений чуть не задохнулся. – Кстати, прекрати звать меня мисс Деррик. Меня зовут Джейн.

Ну вот, заодно и познакомились…

Джейн не ошиблась: через полгода после начала занятий Арсений уже свободно владел английским и даже щеголял произношением и словечками кокни из рабочих лондонских кварталов. Столярову он с чистой совестью заявил, что языком овладел, партийное задание выполнено. Что дальше?

– Тебе скажут, – неопределённо произнёс Дмитрий. – Жди пока. Шлифуй выговор.

И выдал Арсению пять фунтов, – очередное денежное вспомоществование от партии.

Через день Джейн сообщила, что с ним, Арсением, хочет познакомиться один серьёзный джентльмен. Очень серьёзный. От этого знакомства может зависеть вся дальнейшая судьба, и потому говорить с ним следует откровенно, как на духу. «Да на что я ему сдался?» – «Сам скажет. Собирайся, за нами приедут…»

Судя по солидной красивой карете, которую прислал джентльмен, человек он был действительно серьёзный. Под стать карете оказалась и квартира в доме на Хай-стрит в Вест-Энде, куда привёз кучер, – просторная, обставленная антикварной мебелью, увешанная и устеленная персидскими коврами. Привыкший к халупам Уайтчепеля, Арсений даже слегка оробел. Джейн, напротив, выглядела вполне спокойной, словно бывала здесь не раз. Почему, зачем? Арсений вдруг подумал, что, прожив с этой женщиной несколько месяцев, ничего толком о ней не знает. Откуда родом, чем занималась до их встречи, где научилась неистово любить и виртуозно драться ножом, – всё в тумане, более густом, чем английский смог. На вопросы отвечала уклончиво, а то и вовсе закрывала рот поцелуем, смеясь…

Хозяином дома был высокий широкоплечий человек лет тридцати пяти-сорока. Он широко улыбнулся Арсению и крепко пожал руку, предложив называть себя мистером Льюисом. Лакей в красно-жёлтой ливрее вкатил столик с напитками, фруктами и сладостями, после чего, рассевшись в креслах, приступили к разговору. Разговор шёл попеременно то на английском, то на русском, которым Льюис владел вполне сносно.

– Скажу сразу, мистер Овчинцев, я представляю секретную службу Её Величества, – сообщил он без обиняков. – Точнее, разведку. И всё, о чём вы сейчас услышите, должно остаться между нами. Обещаете?

Скосив глаза на невозмутимую Джейн, Арсений кивнул.

– Прекрасно… Мы хотим предложить вам сотрудничество.

– Какое? – лаконично спросил Арсений.

– Вы должны вернуться в Россию, где будете выполнять наши поручения. На хороших условиях, разумеется.

Вот те нате… Впрочем, чему удивляться? Где ещё может быть интересен для британской разведки русский революционер кроме как в России? В Лондоне, что ли? А о связях партийной верхушки с английской специальной службой в «Народной воле» шептались уже давно. Откуда брались деньги на содержание партии и организацию террора, тоже догадывались…

– Почему именно я? – спросил Арсений.

Наклонившись, Льюис простецким жестом хлопнул его по колену.

– Мисс Деррик характеризует вас наилучшим образом, – сообщил он. – По её словам, вы умны, энергичны, предприимчивы. Ваше революционное досье я изучил, – оно выше всяких похвал. Импонирует ваша изобретательность и смелость. Важно, что хорошо владеете оружием и рукопашным боем, работали со взрывчаткой. А что однажды попались жандармам в Рязани, так тут же и выкрутились, бежали… Словом, вы нам подходите.

Арсений кивнул в сторону Джейн.

– Так она, значит…

– Ну, конечно! Мисс Деррик наша сотрудница, а курсы по изучению языка, – такой, что ли, фильтр, через который мы просеиваем людей. Присматриваемся, отбираем подходящих. Прямо скажу: таких мало. Не в обиду, русские революционеры привыкли много болтать и мало делать. Как это у вас говорится: «Пар уходит в свисток…» – Последнюю фразу Льюис произнёс на неплохом русском языке. – К вам, само собой, это не относится.

Откинувшись на спинку кресла, Льюис раскурил сигару.

– А если я откажусь? – спросил Арсений.

– С чего бы это? – вопросом на вопрос ответил разведчик. – Судя по всему, избытком морали вы не страдаете… не обижайтесь, в нашем деле это только плюс… значит, работать на нас вам будет не в тягость. В конце концов, у нас общий враг. Вы боретесь с царской властью, и мы с ней боремся. Вам она мешает установить свой порядок в России, а нам – в Европе. Мы союзники, мистер Овчинцев, не так ли?

Повисла пауза. Джейн едва заметно кивнула: не вздумай, мол, отказываться.

– Хорошо, – сказал наконец Арсений. – Что от меня понадобится?

– Всё! – энергично сказал Льюис. – Ваша голова, ваши боевые навыки, ваши связи в революционном подполье.

– А как же… – спросил Арсений и запнулся.

Работа на английскую разведку его не смущала. К стране, в которой родился, никаких особых чувств он никогда не питал, стало быть, и предателем считать себя не с чего. Но оставлять Джейн, уехав в Россию, отчаянно не хотелось. Любовь у них или не любовь, Арсений не знал. Но за эти месяцы женщина стала ему необходима, как доза опия наркоману. Это он ощущал душой и телом. Ведьма и есть, – околдовала…

Льюис оказался догадлив.

– Вы, кажется, подружились с мисс Джейн? – спросил он, белозубо скалясь. – И вас смущает, что придётся с ней расстаться? Ну, так не переживайте, – не расстанетесь…

И потушив сильным жестом сигарный окурок, добавил деловым тоном:

– С завтрашнего дня поступаете в моё распоряжение – и на моё довольствие тоже. Вы человек опытный, но кое-чему надо подучиться, пройти некоторую подготовку. В Россию ещё нескоро. А пока будете помогать мне здесь, в Лондоне. За вашим братом, русским революционером, нужен глаз да глаз…

Глава восьмая

Нечасто Сергею доводилось работать в таких приятных условиях. Зимний сад английского посольства был ему по душе. Много зелени и света, ласкающие нос ароматы цветов, но главное, – девушка, часами сидящая напротив, чья красота так и просилась на полотно.

Впрочем, работа над портретом мисс Элен шла небыстро. Сергей делал набросок за наброском, пытаясь как можно точнее схватить прелесть больших изумрудных глаз, чувственных губ, лица в обрамлении густых тёмных волос. Трудное дело осложнялось тем, что усидчивость девушки закончилась на третьем сеансе. Видно было, что позировать ей скучно, и недостаток движения она компенсировала беседой, обращаясь то к присутствующей мисс Канингем, то к художнику. На пятый день работы выяснилось, что дочь посла – убеждённая феминистка и любит поговорить на волнующую тему.

– Признаёте ли вы женщину равной мужчине? – спросила она, закуривая очередную папиросу через мундштучок.

– Нет, не признаю, – со вздохом сказал Сергей. Работа только-только пошла, и болтать не хотелось.

– Вот как? Вы брючный шовинист?

– Брючный – да, шовинист – нет, – слегка огрызнулся Белозёров. – Женщина не может быть равной мужчине. Она лучше, выше, да просто прекраснее, – убеждённо добавил он.

«Вот как Настенька…» Вспомнив жену, Сергей внутренне вздохнул. Настенька с детьми и бабушкой Авдотьей Семёновной отбыла в Кисловодск пить минеральную воду и принимать нарзанные ванны. Стало пусто, а по вечерам тоскливо; во всём доме, не считая его самого, лишь слуга Кондратий и кухарка Фрося… Соскучился очень, и по сыновьям тоже. Даже Авдотьи Семёновны как-то не хватало.

Мисс Элен небрежно отмахнулась мундштучком.

– Это всё слова, Сергей Васильевитш… Женщины во всём мире бесправны, и Россия не исключение.

– Это каких же прав им не хватает?

– Ну, например: может ли у вас женщина устроиться на работу в банк или в министерство? Ну, хоть на завод? Чтобы себя содержать?

– А зачем? Сначала у неё родители есть, а потом муж. Вот он пусть на жизнь и зарабатывает.

– А если она хочет утвердить себя в обществе? Самореализоваться? – с интересом спросила мисс Канингем.

– Пусть дома самореализовывается, – убеждённо сказал Сергей. – Не в том смысле, конечно, что за порог ни ногой. Балы, салоны, благотворительные собрания, церковь, – езди не хочу. Опять же театр, магазины, родственники… Просто, если у женщины есть дом и семья, дел у неё хватит на всю жизнь. А чтобы детей воспитывать, такой нужен талант и терпение, – нашему брату и не снилось.

Девушка раздражённо откинула со лба своевольную тёмную прядку.

– А вы точно русский? – ехидно спросила она, сверкнув глазами. – Может быть, вы немец?

– Да вроде нет… Чего это вдруг?

– Рассуждаете, как немец. У них для женщин придумали специальную формулу: «Кюхен, киндер, кирхен». Кухня, дети, церковь, – вот женская судьба, от сих до сих. Я бы от такой жизни повесилась!

Мисс Канингем засмеялась. Сергей покачал головой.

– Не надо. Живите долго и счастливо, – твёрдо посоветовал он.

«И не забивайте голову всякой ерундой», – чуть не добавил, но поостерёгся: уж очень у мисс Элен вид был воинственный.

– Вы слишком консервативны и чопорны, – дерзко заявила она. – Будь все такие, как вы, про общественный прогресс можно было бы забыть. Вы не хотите, чтобы женщина раскрепостилась… Может быть, вы и против свободной любви?

Вопрос был задан таким обвинительным тоном, что Сергей с трудом удержался от смеха. В гусарскую бытность он свободной любви хлебнул с избытком и цену ей знал очень хорошо. (Во многом именно поэтому так ценил брачные узы.) Но не читать же раскрепощённой англичанке лекцию о преимуществах семейных отношений! Эта тема окончательно похоронила бы сегодняшний сеанс.

К счастью, в зимнем саду неожиданно появился Фитч. Время от времени он заходил посмотреть, как идёт работа, – контролировал ситуацию, надо полагать.

– Как дела, мистер Белозёров? – спросил он, широко улыбаясь и пожимая руку Сергею. – Всё в порядке, я надеюсь?

– Всё замечательно, – отозвался Белозёров не без иронии. – Мне вот тут мисс Элен разъясняет преимущества свободных отношений между мужчиной и женщиной…

– Вы не джентльмен, мистер Белозёров, – холодно сказала девушка, прищурившись. – Вы доносчик!

Фитч расхохотался.

– Дорогая мисс Элен, джентльменов много, а художник Белозёров один, – назидательно произнёс он. С этими словами он сорвал орхидею, понюхал, вставил в петлицу тёмно-серого пиджака и, повернувшись к Сергею, добавил: – Моя вина, каюсь. Надо было предупредить, что мисс Мориер – завзятая феминистка. На чём вы остановились? На свободной любви? Ну, так имейте в виду: следующая тема – принятие общеевропейского закона о разрешении абортов.

Девушка поднялась из кресла – порозовевшая от негодования, словно Фитч наступил ей на любимую мозоль.

– Ваши шуточки, Эдвард, я считаю неуместными… – начала она ледяным тоном, однако Фитч прервал её, выставив перед собой ладони.

– Всё-всё-всё, больше не буду! Однако и вы больше не будете, ладно? Мистер Белозёров нанят, чтобы нарисовать ваш портрет. Но если ему ещё придётся выслушивать лекции о раскрепощении женщин в современном обществе, боюсь, он сочтёт это нарушением контракта и потребует дополнительной оплаты… Кстати, вы позволите?

И, не дожидаясь ответа, взял со стола альбом с набросками. Сергей только пожал плечами. За такие деньги имеет право.

Перелистав альбом, Фитч повернулся к Сергею.

– Это великолепно, – негромко сказал он. От шутливого тона не осталось и следа. – По-моему, это заявка на шедевр. Теперь я понимаю, почему вы… как это по-русски… нарасхват и в царской семье, и в свете… Мисс Элен! Держу пари, что «Портрет дочери посла» со временем займёт почётное место в королевском музее и обессмертит ваш облик. Так не отвлекайте художника от работы всякими мелочами, – прошу и даже настаиваю!

Волнение Фитча передалось девушке.

– Всё настолько серьёзно? – спросила она как бы небрежно, теребя ветку папоротника.

Вместо ответа Фитч кивнул, отвесил Сергею поклон и удалился. Глядя ему вслед, Белозёров испытывал неловкость. Как всякий художник он в душе всегда мечтал о признании своего таланта, о комплиментах. А получив, стеснялся, точно мальчишка. Пора бы уже привыкнуть, столько успешных работ за плечами, но вот не привыкается…

Мисс Элен послушно уселась в своё кресло под пальмой.

– Давайте работать, – произнесла она тоном примерной девочки. – Кстати, имейте в виду, – Эдвард зря не похвалит. Он прекрасно разбирается в живописи.

– Я тоже немного…

– А вы забавный, Сергей Васильевитш, – сообщила девушка с улыбкой, очаровательно блеснув жемчужными зубками.

– Послушайте, мисс Элен, нам ещё работать и работать. Язык сломаете отчеством. Называйте просто по имени, – Сергей.

– Оу, с удовольствием! Тогда просто Элен. Только не при папе. Он ещё более чопорный, чем вы…

– А меня зовут Рэйчел, – сообщила мисс Канингем, скромно потупившись. – Если, конечно, не возражаете.

Сергей поклонился.

До окончания сеанса девушка позировала прилежно и молча, чему-то задумчиво улыбаясь.

Как обычно, в час дня отобедали. А после обеда Фитч подошёл к Сергею и поинтересовался:

– Вы помните, что сегодня пятница?

– Помню, конечно. А что?

– Наступил уик-энд, мой друг… вы позволите вас так называть? Конец недели, время отдыха. По пятницам после обеда мы не работаем, если, конечно, нет ничего срочного. Мы развлекаемся.

– Это как же? В театр едете? Или в ресторацию? – поинтересовался Сергей?

– Кто-то и в театр, и в ресторацию, и в клуб. Но это вечером. А днём мы занимаемся спортом. Вы же знаете, англичане – самая спортивная нация в мире. Не хотите ли присоединиться? Так сказать, размяться после ланча?

Сергей чуть было не почесал в затылке, но вовремя удержался.

– Да я, в общем, не против, – решил он. – А вы про какой спорт? Про ваш бокс хвалёный, что ли? Так это я запросто. По физиономии кому-нибудь съездить, – милое дело…

Сказано было в добрых гусарских традициях, и Фитч засмеялся.

– Ну нет. Бокс – не драка, ему надо учиться. Если будет желание, как-нибудь устрою вам ознакомительный курс… А что вы как бывший офицер скажете насчёт фехтования? У нас тут многие увлекаются.

То, что надо… Фехтовать Сергей любил. Ещё в военном училище, курсантом, неизменно побеждал однокашников. Отшлифовал мастерство уже в славном Киевском гусарском полку, где прослыл лучшим рубакой. Репутацию подтвердил, выиграв полковой турнир и получив в награду почётный кубок вместе с месячным жалованьем. Денежный приз в тот же вечер прокутил в ресторане вместе с боевыми товарищами и весёлыми барышнями, а кубок остался памятью на всю жизнь… И, хотя с военной карьерой Сергей расстался уже довольно давно, навыки берёг, – раза два-три в неделю ездил упражняться в известный фехтовальный зал маэстро Сальвини на Литейном проспекте.

– Фехтовать – это с удовольствием, – сказал он с улыбкой. – А где занимаетесь?

– Да здесь же, в посольстве. Сделали из подвала спортивный зал. Там и фехтуем, и боксируем. Пойдёмте, сами увидите.

Фитч не преувеличил, – из просторного посольского подвала получился хороший зал для спортивных занятий. Потолок, пожалуй, был низковат, но во всём прочем любо-дорого посмотреть. Стены и пол обшили деревом. В одном конце подвала сделали боксёрский ринг, в другом помост для фехтования. На стенах были развешены шпаги, рапиры и сабли, перчатки для бокса. Нашлось место и для выгородки, – там, очевидно, переодевались перед поединками.

В зале собрались десятка два служащих. Кое-кто уже снял пиджак с галстуком и жилетом и, оставшись в рубашке, разминался. Дипломаты переговаривались, негромко смеялись, – атмосфера была сугубо непринуждённая, без чинов. Сергей с удивлением увидел посла. Сидя на стуле у стены, Мориер поглаживал бакенбарды и величественно поглядывал по сторонам.

– Посол, как вы понимаете, сам не дерётся, но смотреть очень любит, – шепнул Фитч. – У нас тут, кстати, даже делают ставки на победителей… Господа! – сказал он во весь голос. – Сегодня у нас гость, уже известный вам художник мистер Белозёров. Он мастерски владеет не только кистью, но и клинком, и согласен показать нам своё боевое искусство.

Дипломаты с любопытством разглядывали Сергея. Кто-то слегка поаплодировал, а кое-кто скептически хмыкнул.

– Ну, насчёт мастера это вы уж слишком, – скромно сказал Сергей, которому Фитч быстро перевёл своё короткое выступление. – А с кем драться-то?

Фитч на миг задумался.

– Давайте поступим так: предлагаю три поединка с разными противниками по пять минут каждый. Это не слишком много?

– Да нет, нормально.

– Впрочем, если устанете, сразу прервёмся. Что вы предпочитаете?

– Саблю, – коротко сказал Сергей. (А что ещё мог выбрать бывший кавалерист?)