Александр Чусовлянов
Глупые и ненужные
Слушая сейчас песню Roxy Music «In Every Dream Home a Heartache», я чувствовал себя молодым и старым одновременно. Кажется, это проблема целого поколения: мы молоды и вместе с тем уже старики.
Мои ребра трещат по швам от мысли, что приедь я на пару месяцев раньше, Ренди был бы жив. Сейчас бы сидел передо мной и вспоминал бы как мы в Эббинге знатно удолбались под эту песню. А с этими воспоминаниями из его дурной блондинистой головы исчезли бы мысли о самоубийстве.
Ближе к двенадцати ночи я все-таки спустился в бар при отеле чтобы выпить бурбон и не сойти с ума. Я съел лениво приготовленный сэндвич с тунцом, запивая его чистым пятнадцатилетним бурбоном со льдом, будто это была какая-то газировка по типу sprite или 7up. Бармен смотрел на меня как на уравнение, которое он не в состояние решить.
*
Проснулся в 7 утра, как по будильнику. Это странно, потому что свежие простыни отелей и накрахмаленные подушки обычно действуют на меня обратным образом. За завтраком в полупустом ресторане я купил билет на вечерний рейс. Отчаянно хотелось домой. Хотелось покинуть этот городок, словно сделанный для игры в Барби. Можно было дождаться следующего дня и улететь прямым, но все мое естество кричало «беги, беги отсюда», в итоге на руках был рейс с одной 4х часовой пересадкой в городе со сложно произносимым названием, кажется Рейкьявик.
Лениво потыкав салат вилкой и налегая на апельсиновый сок я все думал о Ренди. Почему он ничего мне не сказал? Почему не дал знак? Почему хотя бы не оставил записки? И меня пугала мысль что может в один из редких разговоров он давал этот самый знак, просто я был так глуп, что не прочитал его, не прочувствовал, не хотел замечать, что человек на другой части провода находится на грани.
*
Когда такси подъехало к местному кладбищу и остановилось, меня словно парализовало. Я просто сидел на заднем сидение и молчал. Водитель, чувствуя странную неловкость, наконец повернулся и сказал очевидный всем факт:
– Мы приехали.
А я, покрытый испаренной, смотрел на него сквозь очки и думал, что я, собственно, тут делаю. Увези меня обратно. Скажи, что оплата не прошла и нужно ехать до ближайшего банкомата. Все что угодно. Но он молчал.
Наконец я вышел. Мистер Ти сказал, что Ренди похоронен в северо-восточной части кладбища и ориентиром мне будет большой дуб, напоминающий прическу афро. Дуб я увидел сразу, и шел в его сторону на ватных ногах. С одной из двух оставшихся бутылок вина и фотографией Софы во внутреннем кармане твидового пиджака. Шел я все медленнее и медленнее, как будто бы надеясь, что сейчас Ренди и стая видеокамер выпрыгнет из-за любого памятника и скажет, что это чертовски глупый розыгрыш. А я накинусь на него с любовью и кулаками. Я шел и все повторял себе под нос «ну же, ну же Ренди, пора». Повторял я это до тех пор, пока не уткнулся в маленький скромный памятник, на котором были знакомые инициалы и фотография того, кого я когда-то назвал «самым красивым парнем на свете».
Я подошел и аккуратно сел на маленькую неудобную лавочку напротив. Ренди на фотографии был таким счастливым, таким воздушным что ли, было просто невозможно представить, что двумя метрами ниже лежит его мертвое тело.
Я попытался сфокусироваться на фото и завел ровно такой разговор, какой обычно и ведут живые с покойниками, оставаясь в одиночестве на кладбище. Диалог с вечностью.
– Что же ты, блядь, наделал? – сказал я в полголоса.
Подул порывистый ветер и дуб что-то прошипел листвой, словно отвечая за Ренди на неизвестном мне языке.
А потом я ему все рассказал. Про свою бесполезную жизнь. Про жизнь Софы и ее болезненно точную максиму про глупых и ненужных. Про виноградники Серхио. Про Букса, которого я пусть с опозданием, но поставил на место. Про то, как не научился строить отношения с девушками продолжительностью более чем 2 года. Я рассказал, как полгода назад у меня диагностировали рак, и я не нашел смелости никому об этом рассказать, даже после того, как выяснилось, что опухоль операбельна и в принципе мне очень повезло. Собственно, поэтому я и сорвался с места и решил навестить их всех. Потому что понял, как коротка может быть жизнь. Рассказал, что после этого я бросил курить раз и навсегда. Я рассказал Ренди про его родителей, как они разбиты горем и напоминают больше тени самих себя. Рассказал, какой он непроходимый мудак. Рассказал, как научился управлять мотоциклом. Рассказал, что когда не могу уснуть просто вспоминаю одну из университетских историй в надежде, что она потом перекочует в мой сон. Рассказал, как один коллега на работе называет меня другим именем, а я не могу его поправить и так уже 2 года. Рассказал, что по средам хожу на утренние сеансы в кино, потому что там совсем нет народу и есть глупое ощущение, что кинотеатр только мой. Рассказал, что Серхио делает очень хорошее пино. Рассказал, что понятия не имею как рассказать Серхио и Софе, что он наделал. Где-то ближе к концу этого долгого рассказа, слезы появились на моем лице, и голос начал в них утопать. К концу уже было не разобрать говорю я что-то или просто странно завываю.
Я закончил и открыл бутылку вина (благо она была с винтовой пробкой). Я сделал два больших глотка, которые привели дыхание в норму и потом щедро полил им могилу. Вино моментально, даже жадно впиталось.
Мне стало как-то легче от этого почти забытого вкуса слез, который отдавался во рту соленым ароматом моря и гальки. Потом я взял фотографию от Софы и положил ее к памятнику, прижав большим камнем. Не пройдет и пары дней, и фотографию сорвет ветер или она после обильного дождя придет в негодность, но ничего лучше я не придумал.
P.S.
Я лечу в относительно свежем самолете Airbus A380. Полет мучительно долгий и 2/3 его уже позади.
Справа от меня набожная католичка, в одежде которой преобладает светлое, крепко обхватила ручки сидений так, что видны белые костяшки ее старых морщинистых рук. Слева окно с непроглядной густой, как вишневое варенье, темнотой, как бы в противовес старушке.
Из динамиков бортпроводница слегка волнующимся голосом произносит заученный текст: «Дамы и господа, наш самолет попал в зону турбулентности, воздержитесь от передвижений по салону, убедитесь, что ремни безопасности …»
Самолёт неслабо так трясет, словно мы съехали с хайвея на заброшенную проселочную дорогу и собираем все кочки и камни.
Чтобы отвлечь мозг от мыслей, которые в такие моменты возникают в голове у 99% пассажиров, я пытаюсь вспомнить какую-нибудь историю связанную с Ренди.
Как-то я спросил его в телефоном разговоре (это были времена, когда он еще сам мне звонил):
– Слушай, Ренди, а когда ты был максимально счастлив?
Он, не задумываясь ответил:
– В Эббинге.
И потом добавил:
– У всех в молодости бывает время, когда характер формируется навсегда. Для меня и, наверное, для нас всех этим временем стали года в Эббинге.
Я прокручиваю в голове эту короткую историю и слова Ренди снова и снова. Самолет по-прежнему трясет, словно он словил эпилептический припадок на высоте 10 600 метров над уровнем моря.
«В Эббинге» – слышу голос Ренди в голове и соглашаюсь с его мыслями на этот счет. И мне, в сущности, глубоко наплевать упадет самолет или нет.
20.04.20.
– В оформлении обложки использована фотография автора Daniel Vogel «A view to drink» с https://unsplash.com/ .