Александр Брыксенков
Моряк солёны уши. Пермский этап
© Александр Брыксенков, 2018
© Андрей Брыксенков, 2018
ISBN 978-5-4493-9972-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Моряк солёны уши
Бульвар Комсомольского проспекта
Пермь давала Родине все: пушки, телефоны, кабель, ракетное топливо, авиационные двигатели, миномёты, лесоматериалы, бумагу, самоходки, велосипеды, жидкостные ракетные двигатели, нефтепродукты, электроэнергию, машины залпового огня, оборудование для газо и нефтедобычи, твердотопливные ракетные двигатели, электроинструмент и еще много чего по мелочи типа бриллиантов.
Родина же не давала Перми ничего, то есть что-то может быть и давала, но этого было не видно. Фирменный магазин «Мясо» на Комсомольском был закрыт: ни мясо, ни мясопродукты давно не поступали в продажу, хотя громадный Мясокомбинат работал непрерывно. Из его ворот постоянно выезжали рефрижераторные поезда, увозя в неизвестность, в какую-то прожорливую прорву качественное пермское мясо. С молоком тоже были проблемы. Только дети регулярно получали молоко и творожок на детских кухнях.
Но зато дорогой Никита Сергеевич показал Америке «кузькину мать».
В гастрономах стояли ряды бутылей с соком и с минеральной водой, имелась квашенная капуста, на лотках лежала тощая селедка. Ни сыра, ни колбасы, ни мясных консервов, ни молочных продуктов.
Но зато в космос полетел Юрий Гагарин.
Народ питался, в основном, в столовых и с базара. Цены на базарах были кусачими. Если магазинная цена мяса составляла 2—3 рубля за килограмм, то рыночная – от 6 до 8 рублей. Такая же градация была и с молоком и молочными продуктами.
Но зато водки было – залейся.
Народ не роптал. Пермяки сами по себе – народ крученный-верченный, а вновь прибывающий контингент – тем более. На севере Пермской области было изобилие исправительных лагерей. Зеки, отмотавшие срок, добирались до Перми, пропивали все, что можно было пропить и оседали в заводских общежитиях. Так что таких хватов скудностью магазинных полок не обескуражишь.
Но вдруг в магазинах закончилась водка. О! Это уже серьезно. На заводах дело до забастовок не дошло, но началось демонстративное манкирование работой. Недовольство нарастало. Пермское руководство срочно организовало из Свердловска целый железнодорожный состав с зельем.
И все, и полный покой. И мирные дымки над утонувшей в снегах Пермью.
Поезд Москва-Свердловск рано утром прибыл на станцию Пермь-2. Проводница предупредила выходивших пассажиров, что температура в Перми минус тридцать восемь, и все-таки Алексей Барсуков от неожиданности слегка задохнулся сухим, колючим воздухом.
На улице еще было темно. Алексей быстро прошел в здание вокзала, где было не на много теплее, чем на улице. Он увидел милиционера и обратился к нему с вопросом:
– Скажите как мне добраться до центра?
– На трамвае.
– А, на каком номере?
– Здесь один номер ходит. Так что не промахнетесь.
Трамвайное кольцо располагалось на площади перед вокзалом, поэтому Алексей не стал выходить наружу, а пристроился возле выходной двери, изредка выглядывая на улицу. Минут через пятнадцать из темноты выполз трамвай, весь в инее и в снегу. Публика потянулась из вокзала на посадку. Потянулся и Алексей.
В вагоне он попросил кондукторшу предупредить его, когда трамвай достигнет центра. Он не стал садиться на пронизанные морозом деревянные сиденья, а пристроился на площадке. Продув в заледенелом окошке круглую дырочку, Барсуков стал рассматривать проплывающие мимо городские пейзажи.
То, что он видел, городскими пейзажами назвать, конечно, было нельзя. От остановки до остановки тянулись вдоль слабо освещенной улицы занесенные снегом чуть ли не до крыш деревенские избы. Уже проехали пять остановок, а избы все не кончались.
«Ничего себе пригород, – подумал Алексей, – каков же будет город?»
На шестой остановке кондукторша обратилась к нему: «Вам выходить. Комсомольский проспект».
Барсуков вышел и оказался на широкой, ярко освещенной улице. По обе стороны стояли красивые дома в сталинском стиле. Посреди улицы тянулся великолепный бульвар. Он был весь оснеженный и заиндевевший. Уже рассветало. По проспекту спешил на работу трудовой люд.
Барсукову нужно было добраться до Пермского высшего командно-инженерного училища (ПВКИУ), которое совсем недавно приступило к подготовке инженеров-ракетчиков. Училище оказалось совсем рядом, через две улицы и занимало целый квартал. Алексей прошел внутрь через главный вход и представился дежурному по училищу.
Так начался новый виток в его жизни. Виток совершенно неожиданный и ничем не оправданный. Это он думал, что виток не оправданный. Начальство же думала по-другому.
В ракетных войска ощутилась острая нехватка инженеров. А на флоте их было много. Тут-то и решили умные головушки перевести часть флотских инженеров в ракетные войска. Барсукова перевели преподавателем в Пермское высшее командно-инженерное училище, которое готовило инженеров-ракетчиков. Вот он и считал этот шаг не оправданным, так как никаких преподавательских навыков у него не было.
Проделав в училище все необходимые формальные процедуры и получив место в офицерском общежитии, Барсуков решил прогуляться по городу и перекусить. Долго гулять не было никакой возможности. Мороз неприятно ощущался всей спиной, мерзли руки и ноги. Уши и нос приходилось постоянно растирать.
«Да, – подумал Алексей, – это не Севастополь!»
Фланируя по Комсомольскому проспекту он ради обогрева зашел в попавшийся ему на пути гастроном. Зашел и поразился скудности его прилавков.
– Это только в вашем магазине такой бедный ассортимент? – спросил он одну из продавщиц.
Продавщица, с интересом разгдядывая редкого в Перми флотского офицера, спокойно ответила:,
– У нас везде так.
– Как же вы живете?
– Вот так и живем.
«Ничего себе! Чем же я семью буду кормить?», – подумал Алексей.
Выйдя из магазина, он увидел через дорогу неоновый призыв «Кафе Космос». Несмотря на раннее время, народу в кафе было много. Из-за холода в помещении люди пальто и куртки не снимали. Барсуков приткнулся к одному из столиков.
Из горячих блюд с утра предлагались пирожки и сосиски. Это его вполне устраивало. Дополнительно к ним он заказал бутерброды с лососем, кофе и коньяк.
Тревожно ощупав уши, которые все-таки подмерзли, он поднял рюмку с коньяком и сам себя поздравил:
«С прибытием вас, Алексей Георгиевич в благословенный Пермский край!».
Барсуков ерничал, полагая, что Пермь – это эпизод, что он вскоре покинет это чудный город, но оказалось: Пермь – это надолго.
Прошли десятилетия. Пермь сильно изменилась. Исчезли деревянные халупы. На их месте вознеслись многоэтажные здания. Были построены развлекательные центры, театры и даже органный зал. Возникли новые площади, улицы. Город украсили красивые памятники, забавные скульптуры.
Всё здорово изменилось, но традиционно в кастрюлях пермских хозяек редко появляется мясо. И не потому, что его нет в магазинах, а потому, что оно даже зажиточному пермскому мужику стало теперь не по карману, хотя на водку денег традиционно хватает.
Семья – это вещь!
Моряки в Перми
Когда Барсуков, служивший в Севастополе, получил назначение в Пермь, он не обрадовался. В его сознании сразу же всплыли воспоминания о своём военном, пермском детстве, проведённом в селе Климиха. Вспомнились тихие, розовые сорокоградусные морозы, волчьи стаи в заснеженной степи (детям запрещалось выходить за околицу села), хлеб с полынной горчинкой, чёкающие колхозники, жёсткие черёмуховые шаньги.
«Конечно, – успокаивал себя Барсуков, – Пермь – все же город, и жизнь в нём не такая суровая как на селе, да и время же не военное». Действительно, Пермь оказалась не селом, а очень, очень большой деревней, практически с одной приличной улицей, застроенной каменными зданиями. Вся остальная одноэтажная застройка города тонула в глубоких снегах (Барсуков прибыл в Пермь зимой).
И в продовольственных магазинах наблюдалась не севастопольское изобилие, а скудность деревенской лавки. С молоком и молочными продуктами, с мясом и мясными продуктами существовали серьёзные проблемы. Зато вкусненных шоколадных конфет Пермской кондитерской фабрики было навалом.
На первый случай Барсуков поселился в офицерском общежитии, где проживали молодые офицеры-холостяки. Кроме Барсукова в Пермское училище прибыли ещё несколько офицеров-черноморцев. Но они в общежитие не обитали, устроившись в частном секторе.
Командование училища комфортом молодняк не баловало. Общежитие представляло собой бывшую лекционную аудиторию, в которой было установлено 15 металлических коек.
Однако юных лейтенантов, ещё не отвыкших от казармы, такое спартанство не угнетало. Тем более. что в общежитии они практически и не обитали. С утра до вечера служба, а вечером юность утекала в город в поисках романтических приключений. В общежитии появлялись лейтенантики лишь глубокой ночью или вообще под утро. Все заметно поддатые, всё еще на остывшие от недавнего общения с женщиной.
Прибыв в своё коллективное логово, они начинали громко, невзирая на уже спящих товарищей, делиться впечатлениями от пережитого. Кстати, спящих товарищей громкие беседы не беспокоили. Их мог разбудить только сигнал боевой тревоги.
А вот капитан-лейтенант Барсуков в этом случае всегда просыпался и засыпал вновь лишь после того, как братва успокаивалась. За период своего бдения он наслушивался ворох разных историй, событий, курьёзов с сексуальной подоплёкой типа:
– Наши девахи ушли на работу. А нас с Колькой будить не стали: пусть мальчики отдохнут. Мы проснулись: приспичило по нужде. А дверь комнаты заперта на ключ. Что делать? Мы достали глубокую тарелку и использовали её в качестве ночной вазы, выливая содержимое за окно…
– Употребив сто пятьдесят, позвонил я тут одной. Пришёл, а она бутылку выставила. Перебрал, отключился. Очнулся голый на кровати. Она сидит у меня между ног и член во рту держит. Держит и зубками прижимает. Испугался: откусит к чертовой матери. Как рявкну: «Стоять!!!» С ней обморок…
– Снял в «Каме» чудачку. Симпатяга, но уже не молодая, лет под тридцать. Пришли, разделись, а она и говорит: «Делай со мной, что хочешь, но внутрь (на манду показывает) ни-ни: больно и спазм может случится». Ну и стал я экспериментировать…
Дальше шло живописание экспериментов.
Такие ночные сеансы Барсукову очень не понравились. Да и лейтенанты стали посматривать на него с подозрением: все люди как люди, а этот спит ночами наподобие евнуха.
Через три дня он снял комнату в частном секторе. Избавившись от общества активных лейтенантов, Барсуков покоя не нашёл. На него положила глаз хозяйская дочка.
Женщины, не оставляйте своих мужей одних на долгое время. Их обязательно захороводит какая-нибудь краля. Как сказал о девках Трушкин: «Такая зараза. Проникает всюду. Как моль. Нету, нету, а хватишься: уже без шапки. без порток…»
Мужик же слаб. Его приласкай – он и растает. Вот и Барсуков. Вскоре хозяйская дочь оказалась в его постели, а мамаша стала рассуждать о богатом приданом своей дочери, о том какая она хорошая хозяйка. Какая добрая и ласковая.
Через месяц Барсуков понял, что пора рубить швартовы, а то охомутают. В Севастополь полетела телеграмма: «Быстро закругляйтесь и приезжайте в Пермь. Жду нетерпением».
Барсуков съехал с частной квартиры, выбил в хозчасти комнату в коммуналке и стал её обустраивать. За ремонтом комнаты, за покупкой мебели время пролетело бвстро.
И вот она долгожданная телеграмма из Севастополя. И Барсуков засуетился, захлопотал в ожидании встречи с женой и сыном.
Всё-таки баловство оно и есть баловство, а семья – это вещь!
Восьмой угол
Раньше в этом доме был бордель. Не во всем, конечно, доме. Дом очень большой. Совершенно не типичный для старой, в основном деревянной, Перми. Он имел в плане форму буквы П и четыре этажа с высокими потолками.
Помимо пикантного заведения в доме располагались различные торговые конторы, мастерские, многочисленные лавки, хлебопекарня. На первом этаже функционировало питейное заведение. После революции дом очистили от всего чуждого пролетариату и заселили трудовыми семьями.
В комнатках, в которых прежде девочки принимали своих клиентов, стал проживать обслуживающий персонал (официантки, рабочие, сторожа, лаборантки, повара, уборщицы, библиотекарши и т.п.) открывшегося в 1938 тоду Молотовского морского авиационно-технического училища, а затем (на его базе) и Пермского высшего командно-инженерного училища.
Каждая комнатка имела 1—2 окна, выходивших на оживленную улицу. Двери комнат открывались в длиннющий коридор с окнами на двор.
В конце коридора размещалось два больших туалета. Что-то с вентиляцией в туалетах было не то. Их атмосфера постоянно вторгалась в коридорные пространства.
Вдоль коридора были установлены газовые плиты, на которых готовилась еда. Запахи щей, лука, жареной рыбы неизменно витали в воздухе и проникали в комнаты. Возле плит стояли кухонные столы, за ними жильцы этой хламиды, обычно, принимали пищу. Здесь же устраивались пирушки по-соседски.
Народ пирушки любил и учинял их довольно часто. Кутилы водку особо не привечали, налегая в большей степени на бражку, которю готовили по сохранившимся в памяти народным рецептам. Пойло было еще то! Аж на лестнице разило, а уж про коридор и говорить нечего. Под ногами путались дети, шныряли крысы, в комнатах по щелям в стенах сидели злющие клопы.
Вот такое жилищное чудо, которое в обиходе называли «Восьмым углом», реально существовало в центре Перми. Если сравнивать его с «Вороньей слободкой», то еще не ясно, чей козырь будет старше.
Кленовые листья лениво планировали на подернутую инеем траву. С Камы тянуло прохладой. В это чистое, осеннее утро Барсуков отправился в аэропорт, чтобы встретить жену и сына.
Для временного пристанища (пока не достроят новый дом) Барсукову выделили пустовавшую комнату в Восьмом углу. К прибытию жены он купил кровать, диван, стол, стулья и еще кое-что по мелочи.
Барсуков очень опасался, что экстравагантность Восьмого угла шокирует жену. Он всячески подготавливал её к встрече и с самим углом и с его обитателями. Да видно в своих стараниях пересаливал. Жена слушала, слушала его и наконец прервала:
– Ну, что ты суетишься. Что я трущёб не видала. Ничего страшного. Перебьемся.
– Но там и крысы есть.
– Крысы – это грызуны. Типа зайцев. Причем очень умные канальи.
О наличии у жены такой грани, как непринужденное общение с ущербными, как он считал, людьми, Барсуков даже не подозревал. А такая грань имелась. Тамара быстро нашла общий язык почти со всеми жильцами Восьмого угла. Часто с ними болтала. Они отвечали взаимностью и даже угощали её бражкой.
Барсуков удивлялся:
– Ну, что ты в них находишь?
– О, Леша, это очень оригинальные люди.
– В чем же проявляется их оригинальность?
– Ну, например, Нина, дочь дяди Васи. Натуральная колдунья. Тонкие черты лица, один глаз серый, другой зеленый, льняные локоны. Когда она примет полстакана и начнет декламировать Цветаеву, то ты начинаешь, наконец, понимать эту поэтессу.
– Откуда она Цветаеву-то знает?
– Нина училась в Университете на филфаке. Но не доучилась. Бурный роман с Костей, сыном профессора. Скандал. Костя ушел с ней. Сейчас, конечно, спивается, но это другой разговор.
– Что и Лиза Кантор тоже оригиналка?
– Еще какая! Она у себя в комнате крыс дрессирует.
– Крыс!?
– Да, я видела. Это очень уморительно. Они её слушаются.
– А, Клава с Марусей?
– Здесь вообще коллизия. Клава только внешне женщина. На самом деле у неё между ног такое болтается, любой мужик позавидует.
Барсуков был очень удивлен полученной информацией. Чтобы передохнуть, он нацедил в стакан холодного чая и стал его прихлебывать с шоколадкой, ожидая дальнейших сенсаций:
– Ну в Ленке-то Заниной ничего такого нет.
– Ты что! Здесь настоящая магия. Мужчины к ней липнут – не оторвешь. А один её хахаль обязательно приходит с подарком. Он достает из кармана и преподносит ей кусок дефицитного мяса. До такого даже Шекспир не додумался бы.
– А откуда он мясо-то берет.
– С мясокомбината. Он там работает.
– Что ты еще поведаешь?
– Много чего могу поведать. Знаешь ли ты, что наша соскдка Вера убила своего мужа и ей ничего не было?
– Ну ты какие-то страсти начала рассказывать. Наверное, хватит на сегодня.
Через три месяца Барсуковы получили двухкомнатную квартиру в новом доме и с помощью жильцов Восьмого угла переехали на новое место жительства.
Тамара, прожив на новом месте месяц, другой, смеялась: «Дожили! Поговорить не с кем. Пойти, что ли в Восьмой угол, да поболтать с интересными людьми».
Филумена Мартурано
Пермский драматический театр (нуне Театр юного зрителя)
Утром перед дежурным по училищу нарисовались два гражданина богемной наружности. Один был в берете и при бабочке, другой, лохматый носил большие темные очки, его шея была повязана цветастым платком. Они представились.
Тот, что при бабочке, оказался директором Пермского драматического театра, его спутник – секретарем партбюро. Они хотели встретиться с начальником училища.
– С какой целью? – спросил дежурный.
– Нам нужно побеседовать, – ответил секретарь.
– На какую тему?
– Это конфиденс, молодой человек, – замутил директор.
Дежурный снял трубку:
– Товарищ генерал, докладывает дежурный по училищу майор Митрофанов. Прибыли два представителя драмтеатра, они просят принять их… Сказали, что конфиденс… Есть!.
Дежурный обратился к рассыльному:
– Проводите товарищей в кабинет генерала.
Минут через десять визитеры вышли от генерала и покинули училище.
«Что это за попугаи были?» – интересовался народ.
Дежурный отвечал.
– А, чего они приходили?
– Наверное, насчет распределения билетов среди курсантов. Театр-то плохо посещается.
Но дело оказалось более серьезным. Сразу же после убытия театральных деятелей генерал вызвал начальника строевой части. Выйдя из генеральского кабинета, тот отыскал капитана Барсукова, и они вместе, прихватив с собой еще одного офицера, куда-то уехали.
Накануне вечером капитан Сомов готовился к заступлению в гарнизонный наряд. Он натянул бриджи, влез в сапоги, нацепил портупею с кобурой. Затем зашел в оружейку и получил пистолет с патронами. После чего, полностью готовый к несению службы, он отправился пешком, н-е-е-е-т, не в комендатуру. А, отправился он в драматический театр.
Отправился Сомов в театр не драму смотреть, а по личному делу. В драмтеатре лицедействовала его жена. На ролях второго плана. Несмотря на свой невысокий статус, она гордилась званием акрисы, она бесконечно обожала мир театра и большую часть времени проводила в его стенах.
Квартира и дети пребывали в заброшенном состоянии. Её вечерами не бывало дома. А тут еще доброжелатели шепнули Сомову, что его жена крутит роман с режиссером. Вот капитан и решил разобраться в этом вопросе на месте. Он шел и бормотал: «Сейчас разберемся в этой филумене! Сейчас я устрою вам мартурану!». Его злой настрой возрастал по мере приближения к театру.
Труппа театра готовила к постановке пьесу итальянца Филиппо с красивым названием «Филумена Мартурано». Название красивое, а сюжет ходульный. Там Филумена дает направо и налево, рожает детей, а потом её мужик, дон Доменико разбирается, кто его сын, кто не его сын.
Сцена была занята ремонтом, поэтому репетиция шла в просторном фойе. Прогоняли первый акт. Жена Сомова играла жеманную Диану, молодую кокетку, имевшую виды на дона Доменико.
В разгар репетиции двери фойе растворились. В зал вошел Сомов и увидел, что его жена сидит на коленях какого-то мужика и тот её, не понарошку, не по-театрльному, а с удовольствием, взасос, лобзает в алые уста.
Реакция капитана была мгновенной. Он вырвал пистолет из кобуры, передернул затвор и проанонсировал:
«Первый выстрел – предупредительный, второй – на поражение!».
Проанонсировал и бабахнул в потолок. Второго выстрела не потребовалось: артистов вмиг вымело из фойе. На руке с пистолетом повисла бледная Диана.
Сомов прорычал: «Даю пять минут. Переодеться, забрать свои вещи и вон отсюда! Жду на выходе!».
Уже через две минуты жена капитана вскочила на улицу. Сомов взял её за руку и потащил прочь от храма искусств, выговаривая на ходу:
«Дети обосранные, кухня загажена, жрать нечего, а эта долбаная актриса любовные шашни разводит. Впредь в театр ни шагу! Убью!»
На Комсомольском они расстались. Жена капитана поплелась домой, а Сомов – на службу.
Начальник строевого отдела, который прибыл в комендатуру, прежде всего разоружил Сомова, затем отстранил его от службы, заменив прихваченным с собой офицером.
Барсуков прямо в комендатуре приступил к выполнению своих обязанностей. Он год тому назад был назначен военным дознавателем. За это время никаких ЧП в училище не случалось, и вот на тебе – стрельба.
Работа дознавателя не сложная. Он должен собрать данные об обстоятельствах события для принятия начальником решения о возбуждении или не возбуждении уголовного дела.
Хотя генерал и не собирался возбуждать уголовного дела, но на всякий случай формальности нужно было соблюсти. На такое его решение повлиял утренний визит театральных деятелей.
Директор театра после сообщения генералу об инциденте в театре, предложил ему следующее: «Товарищ генерал, ни в наших, я думаю, и не в ваших интересах предавать этот случай огласке. Поэтому накажите как-нибудь по-своему вашего Ромео, ограничьте его доступ к оружию, и все, и забудем об этом неприятном событии».
Капитан Сомов в подробностях рассказал дознавателю о безалаберностях в своей семейной жизни, о том, что он никого убивать не собирался, что поскольку никакие уговоры и требования о прекращении актерской деятельности на жену не действовали, он решил свои требования подкрепить серьезным жестом.
Затем Барсуков отправился в театр. Установив, что никто не пострадал, он занялся опросом очевидцев происшествия. О! он здесь такого наслушался о режиссере и о его любовницах, что засимпатизировал Сомову.
Провожая Барсукова, директор указал на след от пули на потолке и спросил дознавателя:
– У нас идет ремонт. Можно мы замажем эту дырку? Она вам больше не нужна?
– Нет, на нужна. А дырку я, на вашем месте, оставил бы незамазанной. В назидание разным шалунам.
По результатам дознания генерал принял решение не возбуждать уголовного дела. Сомов был арестован на пять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.
Пистолетный выстрел оказался хорошим аргументом. Жена Сомова быстро перевоплотилась из распущенной Дианы в заботливую мать и примерную хозяйку.
