Алекс Мессенджер
День 29-й. История мальчика, который выжил после нападения гризли

Моей семье за то, что она показала мне мир,

и моей жене Лейси за то, что помогла мне увидеть все это снова.

Медведи сделаны из того же праха, что и мы, они дышат теми же ветрами и пьют те же воды. Дни медведя согреты тем же солнцем, его жилище укрывает то же голубое небо, а жизнь его зарождается и угасает в такт с биением сердца – такого же, как и наше. Он вышел из того же первообразного источника. И независимо от того, попадет ли он в конце пути в наш унылый рай или нет, ему даровано земное бессмертие. Его жизнь, не длинная, не короткая, не ведает ни начала, ни конца. Жизнь его беспредельна, не спланирована заранее, она выше случайностей времени, и годы его, ничем не отмеченные и бесконечные, равны вечности.

Джон Мьюр

Примечание автора

Эта книга – воспоминание, невыдуманная история, она написана с максимальной точностью на основе личного опыта и добросовестно выполненных записей в дневнике, а также благодаря фотографиям и интервью с ключевыми участниками событий, сделанными позднее. В тех случаях, когда в фокусе повествования оказывается не только сам рассказчик, были использованы подробности из интервью, взятых у людей, сопровождавших автора.

Пролог

Прохладный ветер, дующий через приполярную тундру, шелестел тонким нейлоном моей палатки, холодный воздух освежал и помогал расслабиться. Солнечный свет пробивался сквозь тонкую дымку высоких перистых облаков, мягко нагревая палатку, и в ней было особенно хорошо. Я поуютнее устроился в спальнике и вскоре погрузился в глубокий сон. Было уже за полдень, шел двадцать девятый день девятисоткилометрового похода на каноэ, в который я отправился с пятью другими гребцами.

Из глубины сна я резко вынырнул и сел, задыхаясь, отчаянно торопясь проснуться и обрести ясность мыслей. Грудь моя вздымалась, легкие жадно ловили воздух, словно я только что вынырнул из-под волны. Я уже не помнил, что мне приснилось. Встревоженный, я оглядел палатку. Здесь напрочь отсутствовало ощущение времени, и все же меня охватило тревожное чувство, будто я куда-то опаздываю.

Подгоняемый тревожной мыслью о том, что мне надо куда-то спешить, я быстро оделся, обулся, вышел из палатки и широкими шагами стал подниматься на холм, забираясь на крутой скалистый гребень над нашим лагерем. Все еще ощущая тревогу и стряхивая с себя плотно державший меня дурман сна, я вскоре запыхался от тяжелого подъема. На то, чтобы подняться по гребню метров на тридцать по вертикали, у меня ушло несколько минут. Наверху я увидел лунный пейзаж с округлыми гранитными куполами, разбросанными среди более мелких камней. Я стоял на высоте более ста двадцати метров над необъятной голубой ширью озера Принцесс-Мэри^[1], и вид отсюда открывался почти на пятьдесят километров во все стороны. Безлесный простор поражал величием, а расстояние трудно было постичь.

Ошеломленный увиденным, я повернулся к небольшой возвышенности вдалеке, увенчанной сложенной из камней пирамидой-инукшуком, и продолжил движение. Nikon в водонепроницаемом противоударном кейсе оттягивал мне руку. Я решил, что не буду доставать фотоаппарат, пока не доберусь, куда наметил. Я шел мимо маленьких округлых валунов, много веков назад оставленных вдоль гребня сползавшими с него ледниками. Большой месяц склонился на небе впереди по ходу моего движения, указывая на север, в сторону Северного полярного круга. Я шел, рассматривая поверхность гребня и любуясь искорками солнечного света в граните и серо-зелеными цветками лишайника.

Ощущение, словно я опаздываю куда-то, постепенно отступало, и я начал успокаиваться. Мысли мои блуждали. Я думал о предстоящем выпускном классе в средней школе и о книге для летнего чтения, лежавшей у меня в кармане, – это был «Клуб лжецов»^[2]. Быстро отбросив мысли о книге, я вспомнил о кейсе с фотоаппаратом и стал прикидывать, что стоит сфотографировать прежде всего. Я миновал пятна лишайников и россыпи гранита, прошел мимо растущей пучками травы. Доставать фотоаппарат или читать мне было лень, и я решил посидеть рядом с инукшуком – место казалось идеальным.

На полпути к пирамиде я по-прежнему смотрел себе под ноги, взбираясь по одному из пологих гранитных куполов, когда краем глаза вдруг отметил, что наверху что-то мелькнуло. Я резко вскинул голову. Метрах в девяти от меня, на вершине купола, двигалось животное. Коричневый мех. Все во мне сжалось, а пульс забился в два раза быстрее. Все мышцы от плеч до ног разом напряглись. Я вспомнил об агрессивных овцебыках, которых мы видели раньше. Нас предупреждали, что они очень опасны. Пока мой мозг был занят расшифровкой стремительно передающихся сигналов синапсов и зрения, я сделал гораздо более страшное открытие. Передо мной был не овцебык – все оказалось куда хуже. В этот момент взгляд существа встретился с моим. На меня пристально смотрели черные глаза медведя гризли.

Часть I

Глава 1
Заброс в тайгу: дни 1–2

Есть магия в ощущении весла и движении каноэ, магия, смешанная с расстоянием, приключениями, одиночеством и покоем. Путь каноэ – это путь дикой природы и почти забытой свободы. Это противоядие от неуверенности, открытая дверь к водным путям прошлых веков и образу жизни с глубоким и неизменным удовлетворением. Когда человек становится частью своего каноэ, он становится частью всего, что когда-либо знали каноэ.

Сигурд Ф. Олсон^[3] «Поющая глушь»

Самолет вибрировал от неприятного гудения работавших вхолостую моторов. Нам предстояло целый час лететь, а затем сорок два дня идти на веслах. Пилоты, со своего «насеста» руководившие нашей посадкой в самолет с поплавка, уже погрузили в Twin Otter наше снаряжение – оно громоздилось от носовой перегородки до уложенных высокой кучей объемных рюкзаков в хвосте. Три каноэ марки Old Town Tripper заняли всю правую часть салона. Свободным оставалось лишь пространство вдоль узкого ряда из шести полотняных сидений с левой стороны, а также возле неплотно завинченной запасной бочки с топливом, что стояла сразу за креслом второго пилота. Вентилятор подхватил испарения реактивного топлива, и мы напрасно пытались не обращать на это внимания.

Дэн пробирался на свое место через сиденья впереди меня, этому здоровяку ростом два метра было непросто развернуться в тесноте между сиденьями и уложенными друг на друга каноэ. Сиденья были довольно спартанские – старая парусина, натянутая на алюминиевый каркас, – и в узком туннеле представляли собой подобие препятствий в лабиринте, так что нам приходилось неловко переступать друг через друга. Я ниже Дэна на пятнадцать сантиметров, во мне ровно метр восемьдесят три, но и я с трудом пролез к своему месту. Сзади меня сидел Жан, в ярко-красном дождевике, глаза его было невозможно рассмотреть сквозь солнечные очки, а челюсти были плотно стиснуты, словно он пытался сдержать напряжение, от которого и у меня что-то сжималось под ребрами. За ним сидел Огги, наименее тепло укутанный из нас – всего несколько слоев одежды и тонкий флис сверху. Он был готов к взлету, спокоен. За Огги сидел Майк, в желтой куртке, недавно обритая голова его была высоко поднята, глаза открыты. Замыкал ряд Дэрин, самый мелкий из нас, он выбрал самое маленькое сиденье у хвостовой перегородки, за кучей снаряжения у большой двери в хвосте самолета. Из-под клапанов черной флисовой шапочки волосы его выбивались темными кудряшками. Он сжал губы, отыскивая и защелкивая пряжку ремня безопасности. Я нашел свой ремень и затем выглянул наружу через запотевший иллюминатор, стараясь смотреть сквозь громко вращавшиеся на крыле лопасти винта.

На причале стояла группа из пяти девушек – Femmes^[4], которым предстояло отправиться в такой же, как и наш, поход. Их каноэ и снаряжение грудой были навалены на берегу, как недавно лежали и наши пожитки. Забросив нас в бескрайнюю канадскую тайгу, самолет вернется за ними. Они тоже приземлятся где-нибудь в глуши и пойдут на веслах по большим рекам и озерам. Наши маршруты будут идти параллельно на расстоянии сотен километров друг от друга, пока через несколько недель, наконец, не пересекутся. Однако самих девчонок мы там не увидим; их маршрут был спланировал так, что им предстояло опередить нас на полнедели и полтораста километров. Мы встретимся с ними только в маленьком городке в конце наших маршрутов, почти в 900 километрах к северу от места заброса.

– Увидимся в Бейкер-Лейк! – закричали мы друг другу на прощание, и не успел я опомниться, как уже смотрел на них со своего места в самолете. Я помял пальцами и поплотнее вложил в уши затычки, чтобы заглушить рев работающих на холостом ходу двигателей. В иллюминатор было видно, как улыбающаяся группа выстроилась плечом к плечу, приготовившись начать традиционный прощальный танец лагеря Миноджин^[5]. Девчонки синхронно махали ногами вправо и влево, распевая «Счастливые тропы»^[6]. Шум моторов самолета не давал нам расслышать слова, но мы знали их наизусть и так.

Двигатели взревели, и самолет затрясло. Взметнувшаяся от воздушной струи вода озера хлестнула на берег, заглушая прощальный хор. Схватив шляпы и солнцезащитные очки, чтобы их не унесло, Femmes закончили песню и исчезли из виду.

Через минуту мы уже были в воздухе над озером Линн-Лейк и поднялись над деревьями на его дальнем берегу. Вскоре скорость достигла почти трехсот километров в час, в трехстах метрах под нами раскинулась северная часть озера Манитоба и бескрайнее кустарниковое мелколесье канадской тайги. Я сидел и смотрел на поблескивающие, смахивающие на амеб пятна внизу – куда ни глянь, везде виднелись лишь озера и нетронутая земля. Прошло уже больше часа, а мы все летели. От гула двигателей, дребезжания фюзеляжа и едкого запаха самолетного топлива у меня стало ломить голову.

Когда мы прибыли к месту назначения в таком же безлюдном месте, самолет закружил над озером Уолдайа. Наши пилоты выполнили предварительный заход, снова развернулись и только после этого аккуратно приводнились на первом озере нашего маршрута. Подруливая пропеллерами, они направили казавшийся неуклюжим корпус к берегу, поправки чиркнули по скалам, и самолет с сильным толчком замер.

Мы вшестером выбрались через заднюю дверь и, прежде чем начать выгрузку, впервые глотнули холодного приполярного воздуха. Перед вылетом странно было разбирать наши каноэ, снимая с них упоры и банки, – только так лодки можно было уложить одну над другой, чтобы все они поместились в самолет. Теперь пилоты, вышагивая, как акробаты, по поплавкам, помогали нам вытаскивать громадные каноэ из крохотного самолета. Мне хотелось собрать лодки, пока пилоты не улетели, на случай, если вдруг что-то пойдет не так. Каноэ были нашей надеждой на спасение. Без них мы, пешие туристы, нагруженные снаряжением для каноэ, пропадем.

Мошки накинулись на нас сразу. Мелкие и темные, они бесшумно и злобно облепляли обнаженную кожу на запястьях, на поясе и на линии роста волос, моментально присасывались и оставляли в местах укусов жгуче-зудящие точки и капельки крови.

Вскоре все наше снаряжение было выгружено из самолета, и пилоты стали готовиться к обратному рейсу на Линн-Лейк из никому неизвестной точки посреди почти пустой карты. К концу дня они, вероятно, вернутся в какой-нибудь лагерь, в какой-нибудь город, может быть, даже лягут спать в свои собственные постели. Мы же находились в неведомом, незнакомом месте и пробудем тут еще полтора месяца, но для них мы – лишь чартерный рейс, карандашом записанный в календаре. И пусть пилоты едва ли вспомнят нас через неделю – для нас, для меня и моих товарищей по походу, этот день был началом пути, которому суждено было изменить нашу жизнь: теперь мы были Hommes du Nord^[7], и нам предстояло сорок два дня плыть на каноэ по бурным рекам и озерам Канады.

Мне было семнадцать.

* * *

За полгода до этого я стоял на коленях в снегу на смотровой площадке Карибу-Рок, над озером Вест-Беарскин-Лейк в штате Миннесота, в нескольких километрах к югу от предназначенной для плавания на каноэ акватории Приграничных вод и канадской границы. Дело было сразу после Рождества 2004 года. Рядом со мной был Майк, мой новый друг, с которым я познакомился за несколько дней до того, а также еще несколько подростков и проводников из зимней смены в Кэмп Миноджин. Наше дыхание облачками пара повисало в неподвижном зимнем воздухе. Бледно-серое небо роняло крупные белые снежинки, они парили, как гусиный пух, почти невесомые.

Мне предстояло принять решение.

– Тебе стоит согласиться, – сказал Майк. Маршрут Hommes du Nord предполагал сорок два дня путешествия по северной части Канады – сорок два дня в походе, сорок два дня плавания на каноэ по белой воде: сплав, обнос, сон на тонкой «пенке» в тонкой палатке, сорок два дня питания сухими продуктами. Сорок два дня приключений и свежего воздуха.

Предыдущие три года я каждое лето отправлялся в Кэмп Миноджин, постепенно осваивая все более продолжительные и сложные маршруты на каноэ, пока, наконец, меня не пригласили отправиться в этот потрясающий поход, самый длительный и самый сложный из всех, что предлагал лагерь.

Необходимый опыт у меня был, а вот денег на такой поход пока что не было. Я долго раздумывал, глядя, как бесшумно и медленно падают снежинки.

* * *

Опустившись на колени на подушку из сфагнового мха, я закончил прикреплять к нашему каноэ банку и поглядел на наших пилотов. Возможно, это последние люди, которых мы увидим на протяжении почти тысячи километров. В животе у меня сжалось от мысли о предстоящем нам одиночестве. Мы собирали последнее каноэ вместе; похоже, они все-таки выдержат нас. Мы дважды залезли в самолет проверить, не забыто ли что-нибудь, но на борту остались только сиденья и едко пахнущий топливный бак. Мы могли выступить в поход, а пилоты были готовы к отлету. Они заперли заднюю дверь Twin Otter и прошли по узкому поплавку, чтобы забраться по трапу в кабину.

– Ну, – сказал пилот, – приятного вам общения с мошкой. По мне, так вы все спятили, но все равно счастливого пути!

Вместе со вторым пилотом он нырнул внутрь, винты загудели, поплавки скрежетнули по камням берега, самолет развернулся к середине озера Уолдайа, и двигатели заработали на полную мощность. Самолет поднялся в воздух, рев мотора разнесся над водой. Набирая высоту, самолет неспешно развернулся в сторону нашей группы. Набрав скорость, они снизились до трех метров над водой и пошли прямо на нас. Нос самолета становился все больше, рев все громче, пока не показалось, что он вот-вот врежется в нас. Я почувствовал, что, подпрыгнув, смогу коснуться одного из поплавков. Мы пригнулись и громко закричали, размахивая руками и ругаясь. В последний момент самолет задрал нос и ушел вверх, а мелколесье вокруг так и дрожало от рева двигателей. Уверен, пилоты у себя в кабине ржали во весь голос, глядя, как мы счищаем с одежды и вытряхиваем из волос лишайники и мох. Мы еще толком не отправились в поход, а приключения уже начались.

Когда звук самолета затих на юге, мы поднялись по мшистому склону на просторную поляну вдали от берега. Сбившись в кучу, мы поговорили о предстоящем походе, о том, как мы себя чувствовали теперь, когда, собственно, мы уже вышли на маршрут. После того как самолет улетел, во мне все так и бурлило от волнения. Я готовился к походу целых полгода, зная, что останусь один с небольшой группой товарищей посреди безлюдных просторов северной Канады. И все же, пока самолет не скрылся из виду, до меня не доходило, что это значит на самом деле. А ведь мы внезапно остались одни. Конечно, у нас был спутниковый телефон, но, если бы возникла такая необходимость, помощь мы могли получить в лучшем случае лишь через несколько часов, а в худшем – она была бы вообще недоступна.

Мы могли полагаться только на самих себя и свою группу, но больше всего мы полагались на Дэна. Я смотрел на него, пока он направлял наш разговор. Он был на десять лет старше меня и уже давно работал проводником в походах на каноэ. Я полностью доверял ему. Его мастерство, опыт и руководство должны были помочь нам сплавиться по реке Дубонт, по рекам Кунвак и Казан, выйти к озеру Бейкер и, в конце концов, вернуться домой. Поначалу странно было внезапно почувствовать себя в такой безлюдной глуши, так далеко от привычного образа жизни, вдали от «страховочной сетки» повседневных удобств, семьи и друзей. Мы все были бывалыми походниками, но здесь все было по-другому. Канадское приполярье – местность настолько пустынная, что здесь можно неделями двигаться, не опасаясь встретить никого другого, и земля, кажется, простирается в бесконечность. Для каждого их нас это будет самый длительный поход в жизни. Мы уже углубились в тайгу, и единственный выход – почти тысяча километров сплава и обноса в направлении на север, туда, где в конце маршрута мы должны выйти к крошечному и уединенно расположенному городку Бейкер-Лейк.

Какое-то время мы разговаривали, а в тайге было тихо и спокойно, если не считать густых клубов вьющейся мошки и жужжащих вокруг нас комаров. Я чувствовал себя странно, словно не знал, где нахожусь и что будет дальше. Мне представлялась бескрайняя тундра, ее необъятные просторы к северу и востоку от Бейкер-Лейк, тысяча километров извилистых рек, озер и обносов. Все пространство между тем местом, где мы стояли сейчас, и конечным пунктом маршрута, крошечной точкой на карте, казалось пустым в моем сознании – какой-то размытый образ, как нечетко набросанные на бумаге контуры земли и воды. Эта пустота тревожила меня, мне было не по себе, но я сумел отделаться от этого чувства, пока мы занимались погрузкой и готовились к спуску каноэ на воду.

Несмотря на нервозность, которую, я был уверен, чувствовали все мы, тот первый день выдался прекрасным, он подарил нам долгие часы солнца, воды и гребли. Мы отлично провели время, а потом лениво вздремнули в лодках. К тому времени, когда разбили лагерь, мы уже далеко продвинулись по течению реки Дубонт, оказались на третьей странице топографической карты и на два дня опережали график похода.

Мы поставили наши две крошечные экспедиционные палатки MSR Prophet, но решили не устанавливать громоздкую палатку-накомарник, которую взяли для приготовления пищи и отдыха. Когда лагерь был почти полностью готов, мы с Дэрином немного порыбачили, но поймали только щуку. Чистить и разделывать скользких зубастых дьяволов мы не любили, а запасов еды в трех бочонках весом по 34 килограмма каждый нам должно было хватить на весь маршрут, поэтому мы бросили щуку обратно.

Когда мы вернулись в лагерь, казалось, все комары на свете решили слететься к нам на огонек. Я отмахивался от них и ходил взад и вперед, и все равно мои макароны были усеяны безжизненными черными тушками недавно летавшего протеина. На Крайнем Севере пища – конечный ресурс. Я попытался убедить себя, что маленькие темные точки – это черный перец, и продолжал есть. В следующий раз, как бы сложно это ни было, надо будет поставить палатку-накомарник.

Второй день маршрута мы гребли на Дубонте с утра до ночи. Пока мы шли вниз по течению, длиннохвостые полярные крачки летали над головой и ныряли, сновали взад и вперед. Они были удивительно проворны и быстры, их черно-белые перья появлялись и исчезали так внезапно, что казались серебристыми.

Если бы не резкий свист крыльев крачки, случайный ветерок и журчание бегущей воды, тишина держала бы нас в плену. Это была не та душная тишина, что бывает в замкнутом от внешнего мира пространстве. Тишина в северной пустыне – истинное звучание необъятности. От него я чувствовал себя маленьким и незначительным. Мне казалось, я заглядываю в пещеру. Глубокая, темная, таинственная, она словно не имеет конца или в любой момент рискует обрушиться. Подобное чувство я уже испытал раньше в бореальных лесах северной Миннесоты, где на меня обрушились звуки всей экосистемы, неустанный гул, почти неразличимый человеческим ухом. Сначала это ощущение было ошеломляющим, даже дезориентирующим, но постепенно я привык к нему и стал чувствовать себя комфортно. На бескрайних просторах Северо-Западных территорий ощущение приобрело новый масштаб. По мере того как я привык к этому, меня всегда удивляло, насколько естественно приходило ощущение места, бесконечно более старого, чем я, более значительного, чем я. Может быть, именно поэтому я и выбрал этот поход.

Мы гребли вниз по течению, проходили озера, огибали скалы, преодолевали небольшие пороги, и вот, наконец, добрались до озера, где решили остановиться на ночь. Там поднялся ветер. Когда с неба ударила молния, мы повернули к берегу. Через несколько минут мы с трудом пытались поставить палатки, деревья вокруг нас сгибались под порывами плотного ветра, а песок обжигал лица, как мокрый снег. Палатки хлопали и бились на ветру, словно громадные воздушные змеи, когда мы пытались ухватиться за их углы и загнать шпильки в грунт. Я представил себе, как палатка вырвется у меня из рук и улетит в озеро или вообще исчезнет в небе. От такой картины я вздрогнул и постарался загонять шпильки поглубже.

Поставив палатки, мы побросали туда спальные мешки и одежду, подальше вытащили каноэ на берег и уложили под них наши почти пустые рюкзаки. Уверенные теперь, что все вещи будут в безопасности, как в бункере, мы укрылись в палатках. Это было 4 июля^[8] 2005 года, и пока мы сидели, прислушиваясь к шуму ветра и дождя и раскатам грома, я думал о друзьях и семье дома – ведь они там смотрели совсем другой фейерверк. Наша палатка дрожала, а я думал о густой зеленой траве на невысоких холмах, мягком ворсе расстеленного на земле пледа для пикника, слышал коллективные «ох!» и «ах!» и представлял себе подсвеченные огнями фейерверка лица.

Наша палатка озарилась бледно-желтым светом, затем раздалось громкое «бах!». Гром и молния грянули в одну и ту же секунду. Должно быть, молния ударила в дальний берег. Мечты о доме быстро рассеялись, и я повыше подтянул ноги на спальном коврике, чтобы уменьшить площадь контакта с почвой. Так мы и сидели, ожидая, когда пройдет буря.

Ветер постепенно утих, а потом и дождь прекратился. Я выбрался наружу и увидел вечернее солнце, пробивающееся сквозь отступающие грозовые тучи. За нашей стоянкой параллельно берегу тянулся длинный извилистый гребень. Я не заметил его раньше – гладкий склон из гравия, поднимающийся к узкому гребню. Он казался тут странно неуместным, будто изготовленным на заказ. Это место напомнило мне велосипедную дорожку, по которой я множество раз ездил в детстве, – заброшенные железнодорожные пути, которые были преобразованы в многоцелевую тропу. Она петляла над болотом и шла через густые леса к западу от Миннеаполиса до маленького городка Эксельсиор. В жаркие летние дни хорошо бывало прокатиться на велосипеде шесть с половиной километров до кафе, где подавали лучший охлажденный кастард^[9] во всем штате.

Как и велосипедная дорожка, гребень позади нашего участка был, насколько я мог видеть, везде одинаковой высоты – все тот же крутой склон, поднимающийся от самого берега. Это был эскер, след древней ледниковой реки, первый, что мне довелось увидеть. Когда лед растаял, осадочные отложения со дна одной из этих голубых рек остались на земле, образовав огромную змееподобную насыпь. Эти вздувшиеся вены и артерии, оставшиеся от ледникового периода, разбросаны по всей северной части Канадского щита. На наших картах эскеры были представлены маленькими параллельными метками, похожими на ряды деревянных шпал, как будто изображавших длинный извилистый железнодорожный путь, который так никогда и не был проложен. Северная Миннесота также усеяна следами ледников: отступая, они вырезали в материковых породах округлые углубления и холмы, оставили валуны размером с дом и тысячи озер, расположенных на карте параллельными штрихами, словно процарапанными когтями гиганта. Но эти процессы, оставившие неизгладимые следы на ландшафте, закончились давным-давно и казались чем-то абстрактным, неким интеллектуальным умозаключением. А этот эскер меня просто очаровал. Вода, текущая по каналу, который сам сделан изо льда, кажется изменчивой, существование даже мощной реки непостоянно и может закончиться, стоит только температуре измениться на несколько градусов. Здесь же передо мной была извилистая линия древней реки, полная изгибов и древних суводей, а камни и валуны, когда-то захваченные ее потоком, теперь стали постоянной частью пейзажа.

Взобравшись на эскер, я увидел широкую переливающуюся гладь озера, бледно-розовое солнце и темно-серые, как сталь, оттенки отступающей грозы. Вечер был чудесный. С момента выхода на маршрут на озере Уолдайа мы шли на веслах среди казавшихся бескрайним морем кустарников, елей и пихт, образующих тайгу северной части Канадского щита. А это озеро, с его эскерами и песчаными пляжами, отличалось от прочих, которые мне довелось видеть. Земля казалась особенно древней, как никогда раньше. Небо казалось больше, вода холоднее. Мы словно попали в прошлое.