Аластер Рейнольдс
Медленные пули

– Менендес. – Губы Ивана едва шевелились. – Ведь тебя так зовут? – И после паузы: – Как прошел полет из Викингвилля?

– Тепловые потоки превосходны, – ответил Серхио.

– Обычно для этого пользовались глайдерами. Параглайдерами, ну да ты знаешь. Я прыгал с тепуи^[3] в Венесуэле. На Земле. Еще до появления кивидиноков. При этом… недолго и штаны обмарать.

– Вы вольны доверять своим воспоминаниям, Иван.

– Господи, а я-то думал, что Беллармин – упрямец. Расслабься. Почтение мне нужно не больше, чем скейтборд. Ты захватил рекордер?

– Он готов. Я не вполне понимал, чего вы от меня хотите. В Диоцезе мне ничего не сказали.

– Это потому, что у них нет ни малейшего понятия, о чем я думаю. Ага! Сумка. – Руки Ивана выпростались из-под одеяла и ощупали сумку, вытащили освященный старинный магнитофон и с неожиданной аккуратностью поставили у кровати. – А вот и оно. Молодец, Менендес! Какой же ты молодец! Думаю, мне стоило лучше к тебе относиться. – Дрожащими пальцами он нашарил бутылочку виски, откупорил ее и подержал у носа. – Это клановое пойло, да? Ты рисковал, доставляя его.

– Не совсем. Я настоял, что у этой бутылочки символическая функция.

– И ты прав, сынок. – Иван глотнул и поставил бутылочку среди личных вещей с другой стороны ложа. – Ты помог и себе. Ты вправе кое на что рассчитывать. Садись.

– Я по-прежнему не понимаю, зачем я здесь.

– Никаких секретов. Я должен поведать тебе кое-что. И только тебе. Никому из старших по чину очевидников я не могу доверять.

Серхио сел рядом с ложем, нервно озираясь. На миг ему показалось, что в тенях и сиянии свечи отливает бронзой лицо Беллармина. Но только показалось.

– То, что вы желаете открыть мне, имеет касательство к… кивидинокам?

– К кивидинокам, Погибели и всему остальному!

Иван замолчал, облизал губы, изучая Серхио сквозь полусомкнутые веки.

– Я не такой реакции от тебя ожидал.

– Я… – Серхио покачал головой.

«…думал об Индрани».

– Как по-твоему, когда все это зародилось? – Старик повел рукой вокруг. – В тот день, когда я прекратил убирать дерьмо в Смоленске.

– Я…

– В тот день, когда явились кивидиноки. Октябрь две тысячи семьдесят восьмого. Нулевой Год. Да, я знаю, ты думаешь, что тебе все это известно. Этот эпизод-де хорошо задокументирован. Так-то оно так, однако…

Иван нашел в себе силы сменить горизонтальное положение на более близкое к сидячей позе. Серхио подскочил к нему и подложил подушки под спину.

– …впоследствии оказалось, что не так уж и хорошо. Если бы я просто выложил тебе все, сынок, ты бы наверняка счел меня маразматиком, утратившим контакт с реальностью.

– Я никогда не смел подвергать сомнениям истинность сказанного вами. И никто из нас не смел.

– Посмотрим, будешь ли ты так же стоек в этом, когда я закончу рассказ, сынок. – Иван пригубил еще кланового виски, протянул бутылочку в сторону Серхио, не дождался реакции и продолжил: – Сколько тебе стандартолет, сынок? Двадцать четыре, двадцать пять? Ты не мог быть старше меня в тот день. Мы тогда еще не называли их кивидиноками. Это слово вошло в обиход значительно позже, когда они перешерстили наши культурные слои и сами выбрали себе имя. Оно из языка чиппева, означает «принадлежащие ветру». Возможно, имело какое-то отношение к способу их перемещения в пространстве.

– Возможно.

Они прибыли восемьдесят четыре года назад, ворвавшись в Солнечную систему на околосветовой скорости. Их корявый, грубо-ромбической формы корабль, бывший некогда маленьким астероидом, выставил солнечный парус, долетев примерно до Плутона. Предположение, что гости пересекли межзвездную бездну в ошибочной уверенности, будто солнечный ветер замедлит их движение, любому показалось бы смехотворным. Тем не менее уже через три часа кивидинокийский корабль практически остановился, затем аккуратно сложил парус и направился к Земле.

Пригласили дипломатов. Немногочисленные имевшиеся изображения представляли кивидиноков ангелами из стали и неона, гуманоидами, чьи формы расплывались и двоились, будто у спускавшейся по лестнице Обнаженной Дюшана. Представляли стройными, как кинжалы, и крылатыми, причем светоносные массивные крылья, казалось, угасали и таяли где-то в нижней части фигуры, будто сшитые из тончайшего шелка. Лица кивидиноков отличались болезненной красотой, но вместе с тем походили на маски, а ротовые щели и сверкавшие ярче алмазов глаза выражали бесстрастное спокойствие. Очень быстро выяснилось, что дипломаты имеют дело с машинами. Кивидиноки утверждали, что изначально им была присуща органическая форма, но от нее отказались десятки миллионов лет назад.

«Наше миропредставление отличается от вашего, – заявили они на одной из редких публичных дискуссий о своей природе. – Наше восприятие квантового уровня реальности расходится с вашим. И когда мы обладали формой вроде вашей, оно тоже было иным».

– Как думаешь, что они имели в виду? – спросил Иван, процитировав Серхио эти фразы и тем прервал повествование. – Да нет, оставь магнитофон. Пускай крутится.

– Не могу даже предположить.

– Это должно иметь отношение к процессу их трансформации в машинное обличье, разве нет?

– Ваше предположение, несомненно, имеет смысл. Но разве это… значимо сейчас? Поверьте, я бы не хотел, чтобы вы утомлялись разговором.

Рука Ивана сжала запястье Серхио.

– Это гораздо важнее, чем ты можешь себе представить. – Старик отчаянно закашлялся и, утихомирив дыхание, с трудом продолжил: – Ты должен осознать: ключ к разгадке – в квантовом измерении. В том, как именно суперпозиция состояний квантовой системы коллапсирует в единственную реальность. Пойми это – и пойми, почему это такая проблема. Тогда поймешь все остальное.

Серхио виновато покосился на магнитофон, сознавая, что каждое сказанное слово накрепко запечатлевается на пленке.

– В семинарии нам рассказывали про котов. Котов в ящиках, с радиоизотопами и ампулами летучего мышьяка.

– В те редкие дни, когда я не убирал дерьмо в Смоленске, я пытался изучать философию. Читал научно-популярные статьи, иногда сам диву давался, что понимаю математические аспекты. Суть в том, что все квантовые системы – атомы, кристаллы, коты и собаки – существуют в суперпозиции возможных состояний, как сложенные стопкой фотокопии. Но только до тех пор, пока ты на эту стопку не посмотришь. Как только над системой производится измерение, как только над любой ее частью производится измерение, система коллапсирует – выбирает один-единственный исход из мириад доступных и отбрасывает все остальные возможности. – Хватка Ивана ослабла. – Дай-ка воды. В горле пересохло. Кланы варят настоящую огненную водицу.

Пока старик пил, Серхио задал вопрос:

– Но мы так и не успели спросить у кивидиноков о том, о чем действительно хотели спросить, не так ли?

Иван прочистил горло:

– Когда они оповестили нас, что отбывают, началась паника. Казалось, мы отпускаем их слишком рано. Слишком мало почерпнули из живительного источника знаний.

– И тогда они сделали нам предложение.

– Да. Они уже неоднократно намекали, что наше… как бы это сказать?.. бытие не таково, как мы себе его воображаем. Что существует определенный фундаментальный, основополагающий аспект нашей природы, о котором мы не имеем никакого понятия. – Иван поднял руку между глазами и пламенем свечи, поглядел, как будто его плоть стала прозрачной. – «Вы, человеки, – говорили они, – просто не постигаете этого». Они сказали, что мы можем потратить все оставшееся нам время, задавая им пустяковые вопросы, а на это фундаментальное упущение даже не наткнемся. И предложили одному-единственному человеку… Да будет мне позволено назвать это просветлением.

– И выбрали вас, – сказал Серхио.

– Уж не думаешь ли ты, что я хлопотал за себя? Иван Пашенков, ассенизатор из Смоленска – какие, во имя ада – или Погибели, – у него могли быть шансы? Не смеши меня, сынок.

– Как вы поступили, узнав, что выбраны? Именно вы из миллионов подавших заявку?

– Да напился в стельку. Или это было на следующий день? Не помню. А как я должен был себя чувствовать? В привилегированном положении? Причастным к элите? Нельзя же всерьез вообразить, что меня выбрали за исключительные личностные качества. Мне просто… повезло.

После этого кивидиноки взяли его на борт своего звездолета. Ему было позволено захватить несколько записывающих устройств, достаточно миниатюрных, чтобы поместились в одежде. Готовясь к отбытию, корабль окружил себя полем поляризованной инерции и выделил одно из направлений пространства, вдоль которого компонента сопротивления ускорению будет нулевой, а во всех перпендикулярных ему – бесконечной.

– Меня обездвижили, – сказал Иван, – накачали наркотиками и поместили на хранение.

– И каково это было?

Умирающий поднял руку и провел невидимую черту вдоль венчика, уцелевшего на его лысом черепе, – пальцы беспрепятственно, как сквозь тонкую вуаль, проникали сквозь редкие волосы.

– Мозг, – сказал он, – разделен на два полушария. Каждому отведены различные задачи, как то: общение на том или ином языке, наслаждение отборным вином, совокупление с женщиной. – Последние слова повисли в воздухе, как упрек. Потом старик продолжил: – Есть нервные цепи, соединяющие оба полушария: комиссура, или мозолистое тело – corpus callosum. С их помощью мы объединяем различные модели мира, сконструированные в каждом полушарии: аналитическую и эмоциональную, например. Кивидинокийский двигатель что-то изменил в моей голове. Нервным импульсам стало тяжело проникать сквозь комиссуру, поскольку для этого требовалось двигаться против выделенной оси поляризующего поля. Я понял, что мои мысли – сознательный опыт – стагнируют, застывают в каждом полушарии по отдельности. Я думал о разных вещах и не мог подобрать обозначений для в возникавших в моем сознании символов, возникавших в моем сознании, потому что необходимые для этого нервные пути были фактически рассечены.

– Но это ведь продолжалось недолго.

Старик махнул рукой:

– Гораздо дольше, чем ты думаешь. Но вот мы прилетели. Мне показали Солнце – маленькое и тусклое, но все же посветлее самых ярких звезд, и это означало, что меня увезли не так далеко за пределы системы.

– Фактически на край кометного облака.

– Хм… Да. Мы были в нескольких световых минутах от Погибели, хоть и не знали, что она существует.

– Все, что вы сообщили, – вежливо заметил Серхио, – в точности совпадает с тем, чему меня учили в семинарии. Если вы намерены открыть мне, что ключевая проблема была связана с нейтронной звездой, то я, признаться, останусь в недоумении, чем же воспринятый из ваших уст рассказ отличен от наставлений той поры. Я хочу сказать, что само существование…

– Да существует она, существует, – досадливо прервал его Иван. – И все, о чем я уже успел рассказать, – тоже. Но расхождения начинаются там, где…

Он остановился и позволил Серхио смочить ему губы. Из кубка пил жадно, точно подозревал, что воды осталось мало. Серхио вспомнил, как жажда мучила его самого – после крушения орнитоптера, в джаггернауте каравана клановщиков. Он отогнал эту мысль.

– Слушай, – продолжил старик, – но прежде чем мы вернемся к этой теме, я должен спросить тебя кое о чем еще. Догадываешься, о чем именно?

– Если я могу как-то помочь…

– Расскажи про Индрани, будь так добр.

Ее имя упало на Серхио, как епитимья.

– Простите?..

Прежде чем Иван успел ответить, Серхио почувствовал, как холод страха ширится в кишках, развертывается там, точно питон. Он заметался по комнате, прижав руку к губам, потом выскочил наружу, пробежал по мостику, схватился за перила и выблевал в бездну. На миг возникло восхищение при виде собственной рвоты, расплескавшейся о розовые нижние уровни алебастрового клинка. Тошнота сразу отпустила. Серхио отер слезы, сделал несколько судорожных вздохов и визуализировал пару успокаивающих мандал из требника. Горгулья ухмылялась ему снизу. Она была размером с морскую пушку старых времен, плавный изгиб ее зубастой челюсти, казалось, передразнивал его.

– Ты взволнован, – заметил Беллармин, возникший на противоположном конце мостика. – Я определил это по увеличившейся солености твоей кожи. Биоэлектрическая аура тоже изменилась.

– Что вам нужно?

Закутанная в плащ цвета ржавчины фигура переместилась ближе. В овальном зеркале мягко подрагивал пейзаж. На миг Серхио показалось, будто он что-то там видит: серебряный или хромовый проблеск, стрелой пронесшийся между горбами барханов. Но если это не иллюзия, то объект уже исчез. Нет резона отвлекать Беллармина бессмысленными наблюдениями.

– Там был еще кто-нибудь, Менендес?

– Вы о чем?

– Был ли в комнате кто-то еще? – терпеливо проговорил Беллармин. – Не я.

Серхио всмотрелся в собственное отражение, прежде чем ответить.

– Думаю, я бы заметил. Вы полагаете, кто-то должен был там находиться?

Очевидник придвинулся еще ближе, точно желая прошептать ему на ухо какую-то тайну. Помедлив, Беллармин произнес:

– Зарони сей вопрос в ум свой и ответь вместо него на следующий. О чем тебе поведал Иван?

Теперь в его лице отражалась закованная в доспехи горгулья. Искаженный зеркалом, ее облик стал еще отвратительней.

– О чем он с тобой говорил? Ради безопасности ордена я должен знать. Если смолчишь, появятся основания заподозрить измену.

– Если бы Основатель хотел, чтобы вы об этом узнали тоже, он бы не призвал меня из Диоцеза.

– Твоя позиция довольно уязвима, Менендес.

– Уверяю вас, я внимательно выслушаю его слова, – сказал Серхио. – И какое бы сообщение он ни пожелал нам оставить, я уж позабочусь, чтобы оно достигло Викингвилля.

Он вернулся к постели умирающего, лавируя между медицинских мониторов, и занял прежнее место подле Ивана.

– Когда вы впервые упомянули ее имя, – произнес он гораздо тише, чем мог от себя ожидать, – я решил, что ослышался.

– Расскажи, что между вами произошло, – потребовал Иван. Магнитофонная лента продолжала с заговорщицким шорохом крутиться. – После этого я отвечу тебе откровенностью. Ты узнаешь, что в действительности довелось мне пережить в окрестностях Погибели.

– Беллармин тоже знает, верно?

– Я гарантирую, что сведения об этих событиях он получил из других источников. Думается, ты начал там же, где и я. В самом-самом начале. Ты лишь недавно был возведен в сан, так?

– Через несколько дней после инсталляции духовника. – Серхио коснулся щетинистого венчика на голове. – То была моя первая миссия на службе Диоцезу – путешествие на север от Викингвилля, в гости к людям клана. Они пользуются освященными орденом сервиторами, так что у меня был предлог явиться без предупреждения или же сообщив о поездке в самых общих словах.

Погрузиться в рассказ о тех событиях было нетрудно.

Караван клана падальщиков смутно вырисовывался внизу; длинная, растянутая по пустыне процессия машин с жучиными спинами; некоторые были не крупнее собак, другие же превосходили размерами дом. Крупнейшим оказался джаггернаут, то есть главная машина в караване. В нем нашли себе пристанище сами погонщики. Караван блуждал по пустыне к северу от Викингвилля месяцами, разыскивая технологические реликты эпохи долгих войн, сотрясавших Марс как до, так и сразу после Экуменического Синтеза.

Хотя прошли уже десятилетия с тех пор, как последний ледяной астероид врезался в поверхность Марса и наполнил этот мир живительной атмосферной влагой, климат планеты все еще был суров и находился в поисках равновесия, даром что подошел к нему ближе всего за четыре миллиарда лет. Время от времени на пути орнитоптера возникали пылевые бураны, неистово крутящиеся воронки отдельных ламинарных течений, слишком внезапные и яростные, чтобы на них успевали толком среагировать элероны и обшивка орнитоптера.

Сейчас, похоже, эти адаптивные элементы реагировали хуже прежнего, хотя, конечно, Серхио этого не видел. Вдруг оторвалось крыло и рухнуло на барханы. Другое уже на глазах смялось, как оригами в кулаке. Из-за перепада давления от мозга отлила кровь, и Серхио мучительно медленно терял сознание, падая прямо под бешено вертящиеся колеса джаггернаута.

Затем он пришел в себя – и обнаружил, что находится внутри этой машины.

– Она была как ангел во плоти, – сказал Серхио, испытывая нечто вроде извращенной радости оттого, что сумел себя разбередить. – Я на самом-то деле не так уж сильно пострадал – чувствовал себя куда хуже, чем полагалось бы при таких травмах. Индрани предложила мне воды, на вкус почти как пыль, но по крайней мере это была жидкость… Мне полегчало. Естественно, я принялся задавать вопросы.

– Ты удивился, почему она одна, совсем еще девчонка, во главе фуражирского каравана. Там был кто-нибудь еще?

– О да, там был ее брат Хайдар. Восьми или девяти лет от роду. Я запомнил его, поскольку подарил ему игрушки.

– А кроме Хайдара?..

– Никого. Я спросил, в чем дело. Она ответила, что родители мертвы, убиты даосистским ополчением. – Теперь, когда большая часть истории осталась позади, Серхио почувствовал, что пересохло во рту, и воспользовался водой, предназначенной для Основателя. – Я мог бы обратиться к демографической статбазе требника, чтобы проверить ее слова, но меня только что возвели в сан и я еще не наловчился это делать. Да и потом, смерч пока не ушел и мой орнитоптер невозможно было починить. Мы оказались заперты в джаггернауте по крайней мере на несколько дней. И я…

– Ты хочешь сказать, что был слаб, травмирован, плохо владел собой?

– Только это было бы неправдой, так ведь? Я знал, что делаю. Если что и ослабло, так это моя преданность ордену. А вот любовь к Индрани вспыхнула достаточно сильно. У меня в орнитоптере были игрушки. Мы всегда их с собой возим, чтобы приманивать детей и внушать им, что орден добр и заботлив… чтобы привлечь их в наши ряды, когда повзрослеют. Индрани заняла Хайдара играми. А нас – любовью.

– Это у тебя было в первый раз?

– И в последний.

– Оно того стоило?

– Не было с той поры дня, чтобы я не вспоминал о ней, если такого ответа вам достаточно. Постепенно сумел убедить себя, что и она испытывает нечто подобное…

– Я рад. Хоть ты и согрешил, но определенно получил некоторое удовольствие.

Когда шторм утих, а от орнитоптера пара блестящих концов крыльев, торчащих из наносов красной пыли, с юга прикатили, подпрыгивая на неровностях рельефа, два легких транспортных средства. Это были вездеходы: три огромных колеса, над ними филигранная кабина, увешанная топливными ячейками и устройствами связи.

Родители Индрани.

– Я так и не сообразил, что она мне солгала, выдумала всю историю о том, как ей отдали в подчинение целый караван после гибели родителей от рук даосистов. С этого обмана все и началось… по ее воле.

– Это так удобно.

– В любом случае у меня не было возможности установить истину. Родителям девушки потребовалось какое-то время, чтобы закрепить вездеходы в доке джаггернаута, так что мы успели привести себя в порядок и вернуться к прежним ролям. Если родители что-то и заподозрили, то виду не подали. Напротив, они так тепло и радушно меня приняли, что мне стало очень стыдно. Через три дня мы пересеклись с другим караваном, следовавшим в Викингвилль. Когда я вернулся в семинарию, меня встретили как героя. Но не все. Некоторые священники как будто догадались, что произошло.

– Но тебя это не устрашило.

– Не устрашило, – твердо сказал Серхио. – Но я всегда боялся вновь услышать ее имя. Я был в своем праве, не так ли?

– Ты, очевидно, вообразил, что Индрани пожаловалась в Диоцез или что ее семья каким-то образом разнюхала правду и подала жалобу вместо дочери. Но все было не так. Не совсем так, если точнее.

– Как Беллармин узнал?

– Я отвечу, но позволь мне в свой черед поделиться моей историей.

Серхио сделал глубокий вдох. Комната, как он только что понял, все усиливала в нем клаустрофобию. Казалась темной и гнетуще-давящей, будто и в самом деле пыталась выжать остатки жизненных сил из человека на смертном ложе.

– Хорошо, – сказал он. – Я не понял, зачем вам понадобилось расспрашивать меня насчет Индрани, но вы правы. Мне стоит выслушать вашу повесть о Погибели. Хотя, признаться, я не понимаю, чем она отличается от…

– Менендес, заткнись и слушай. Увиденное тобой в колоде для семинаристов в день посвящения соответствует истине. Погибель действительно существует. Это нейтронная звезда. Как я всегда и утверждал.

Иван начал пересказывать заученные Серхио в семинарии сведения о природе звезды. Правда, Серхио почти забыл их, поскольку они казались малосущественными для крепости веры. Нейтронная звезда – сфера из ядерного вещества, образовавшаяся в результате выгорания обычной звезды. Она массой как Солнце, но сжата до размеров Викингвилля. Если бы можно было отколоть от нее образец величиной с кусок сахара, он бы весил полмиллиарда тонн. Погибель продолжает быстро остывать, как раскаленный докрасна и вынутый из печи слиток, а это означает, что возникла она совсем недавно, несколько сотен тысяч лет назад, и очень близко к своему нынешнему местоположению. Горячая голубая звезда должна была умереть, озарив всю Галактику прощальным салютом. Окутавшая ее труп туманность уже рассеялась, но сомнений нет:

Погибель – порождение сверхновой.

– Ее не могло быть, – сказал Иван. – Никаких доказательств существования сверхновой не было найдено. Ни частичного вымирания, ни локального учащения мутаций, ни всплеска видообразования… ничего.

Старик оглядел комнату. Несколько свечей еще теплились, но их аромат больше не господствовал в палате.

– Такая штука, как сверхновая, не исчезает бесследно. И вот в чем загвоздка. Если ты приблизишься к ней так, как приблизились мы, то просто не сумеешь притвориться, будто не заметил ее, потому что больше никогда ничего не увидишь. Ты превратишься в пригоршню праха. Так должно было случиться. На то она и Погибель.

– Очевидно, вмешался Господь.

– Ага. Наставил толстый дряблый палец прямо в ядро коллапсара и повелел процессам пройти так, чтобы мы остались целы. И это все объясняет, правда? Маленькое чудо, специально для нас. Наше маленькое чудо. Если тебе нужно чудо, чем плохо это?

Понять, что произошло, было нетрудно. Удалось теоретически рассчитать, что взрыв сверхновой не был симметричен. Энергия вспышки распространялась не по идеально сферическому объему. Небольшие отклонения в динамике ядра перед самым коллапсом накапливались, умножались, пока систему не затянуло в область хаоса, пока звезда не взорвалась совсем уж асимметрически, перекошенно, выбросив чуть ли не половину своих потрохов в одном направлении.

– Мне объяснили, какая тонкая настройка для этого требуется, – продолжал Иван, – как точно должны быть заданы начальные условия. Если бы они отличались на одну миллиардную…

– Мы бы здесь не беседовали.

– О чем это говорит тебе? Лично тебе, Менендес?

Серхио опасливо покосился на магнитофон. Одно-единственное неверное слово может разрушить всю его карьеру в Диоцезе, но… важнее дать тот ответ, какой Основателю действительно хочется услышать.

– Произошло событие исчезающе малой вероятности. Событие, которое позволило человечеству выжить. Чудо, если угодно. Акт божественного вмешательства. Господь подправил начальные условия вспышки так, что это чудо возымело место.

– В семинарии ты наверняка был любимчиком преподавателей, сынок.

Серхио возмутился, но постарался не отразить этого в голосе.

– Основатель, – сказал он ровно, – осмелюсь напомнить, что меня учили только по вашим собственным писаниям. О Погибели я знаю с ваших слов. Следует ли заключить, что они были неверно интерпретированы?

– Да нет, не совсем. Эта чертова машинка все еще крутится?

– Выключить?

– Нет! Придвинь ближе. Я хочу, чтобы следующие мои слова были зафиксированы абсолютно полно и точно. Чтобы не осталось ни малейших сомнений. Если ты отвезешь запись в Диоцез, там пойдут на любые ухищрения, чтобы представить это фальшивкой. Даже то, что я сейчас скажу.

Он подождал, пока Серхио установит магнитофон вплотную к кровати. Это занятие было бесполезным, но доставило Ивану некоторое удовлетворение.

– Мои слова не были перекручены, – продолжил умирающий. – Я солгал. Может быть, потому, что кивидинокийский двигатель как-то нарушил работу моего мозга.

– Это так удобно…

– Туше́. Менендес, ты знаешь, что такое эпилепсия височной доли коры? Никто – или почти никто – не страдает сейчас этой хворью. Но те, кто все-таки переболел, описывают возникающие переживания как очень сходные с религиозным экстазом.

Серхио долго молчал и наконец произнес:

– Я полагаю, введенные препараты могли вызвать у вас галлюцинации. Извините, но…

Иван зашевелился, пытаясь перекатиться на другую сторону смертного одра. Когда это удалось, он порылся в темной стопке документов, лекарств и личных вещей, наваленных на ночном столике. Нашел шприц и поднял так, что игла блеснула в скудном свете свечи.

– Я объяснял им, что такой эффект страшит меня пуще боли. Тяжело быть пророком, когда в грош не ставишь собственные откровения, Менендес. Мне дали лекарство… сказали, что оно притупит страх. Может, и притупило. Но недостаточно.

Серхио услышал вопрос и сразу сообразил, что слова произносит его собственный рот:

– В чем именно вы солгали? И для чего?

– Начнем с того, сынок, что это трудно назвать ложью в строгом смысле слова. Я не считаю, что в тогдашнем состоянии был душевно здоровым. Я верил в собственные иллюзии так же горячо, как и все остальные. Но… функции моего мозга понемногу восстановились, и ложь стала уже умышленной. Я решил поддерживать состояние неведения, которому сам же положил начало. И знаешь что? Это не слишком трудно. Более того, это успокаивает. Они хотели мне верить. Каждому моему слову. Ничего противоречащего моим заявлениям на записывающих устройствах не нашлось. Меня чествовали – о, как меня чествовали! Я не просил, клянусь. Я не хотел этого. Но прежде чем успел хоть пальцем шевельнуть, вокруг меня уже сформировался культ. Его единственной доктриной стало утверждение о том, что Господь изменил законы звездного коллапса и сделал взрыв асимметричным. Культ превратился в мощную религию. Это было единственное религиозное движение на свете, которому вера оказалась не нужна. И вскоре оно поглотило своих неудачливых соперников, вынужденных опираться на веру.

– Синтез.

Иван едва заметно кивнул:

– Да. Было уже поздно препятствовать им, Менендес. Они бы восстали против меня. Теперь я умираю.

– Они останутся не слишком признательны вам.

– Они могут честить меня на чем свет стоит, но на Голгофу уже не поведут. Предложения дьявола всегда более выгодны, хе-хе… Мне чуток полегчало. Это потому, что есть кому поведать правду. Отвези эту запись в Викингвилль. Уничтожь орден. Начни с малого.

– Они возненавидят и меня, – заметил Серхио. Ему припомнились ожесточенные споры о теологических проблемах, не имевших ни малейшего касательства к реальному миру. – Впрочем, я все еще теряюсь в догадках, где же в ваши утверждения о Погибели закралась ложь. Если Погибель существует, но Божественное вмешательство не имело места… Что же это выходит? Случай колоссального отклонения от статистических законов? Но…

– Именно так.

– И чем это объяснение предпочтительнее того, что вы дали раньше?

– Оно правдоподобнее. Чего тебе еще надо? – Иван произнес это, как бы не признавая за собой вины. Он все еще держал шприц поднятым к свету, словно опустить его стоило куда больших усилий. – Квантовая механика учит нас, что существует несомненно малая, но все же измеримая вероятность того, что вот этот самый шприц сейчас исчезнет из моей руки и окажется на кромке стены храма. Как бы ты себя повел, сподобившись лицезреть сие?

– Вы умелый спорщик, но если бы у меня не осталось никаких поводов для сомнений… я бы признал, что это событие исчезающе малой вероятности все же произошло.

– А если бы твоя жизнь зависела от его исхода?

– Я не хотел бы обсуждать неслучившееся.

– Ладно. Представь себе, что в этом шприце на самом деле не лекарство, а неустойчивая взрывчатка. В один прекрасный миг она сдетонирует. Если шприц не выпадет из моей ослабевшей руки, ты уцелеешь. Если уроню, ты мертвец.

– А если я выживу? Логически рассуждая, такая возможность останется. Но она весьма невелика. Правильно?

– Я не утверждал противоположного. Хитрость в том, что такой подход не является универсально применимым. Если событие чрезвычайно неправдоподобно и все же есть вероятность, что оно произойдет, то… оно и произойдет после достаточно большого числа попыток.

– Не уверен, что…

– Квантовые процессы происходят все одновременно. Множество параллельных версий реальности, которые обязательно содержат все возможные перестановки во всех возможных сочетаниях всех мыслимых квантовых состояний. Улавливаешь, куда я клоню?

– Улавливал. Но уже потерял нить.

Улыбка тронула губы умирающего.

– Представь себе, например, миллиард возможных в будущем версий этой комнаты, в каждой – по одной идентичной или не совсем, но почти идентичной копии пары «ты и я». Конечно же, их куда больше миллиарда – на самом деле во всей известной Вселенной не хватит атомов, чтобы записать это число. Но пусть будет миллиард, на наш век хватит. Пусть, далее, каждая комната в чем-то отличается от нашей – но лишь на квантовом уровне, причем в большинстве случаев эти отличия кажутся случайно распределенными и бессмысленными. Будут и другие отличия, подозрительно согласованные, когерентные. Но правда в том, что разыгрывается каждый возможный с вероятностной точки зрения сценарий событий. Они выбираются вслепую. – Иван помолчал, пока Серхио подносил ему немного воды. Лоб старика пересекла новая морщина. Казалось, он собирается с мыслями. – Логически рассуждая, существует конечное число состояний системы «комната-ты-я-шприц», в которых шприц накапливает достаточно энергии, чтоб тоннелировать через стену и взорваться уже в другом помещении, не причинив нам вреда. Это крайне малое число. Но оно измеримо. Если провести достаточное количество экспериментов, так и произойдет – в одном из них, рано или поздно. И с квантовой точки зрения такие эксперименты проводятся каждую секунду каждой минуты нашей жизни. Они проходят одновременно и независимо с каждым нашим вдохом и выдохом. У нас возникает впечатление, что мы движемся по личной времялинии единственной неизменной истории, а на самом деле мириады версий нас самих в каждое мгновение отлетают прочь – некоторые выживают, а другие нет. – Иван расслабил руку, шприц лязгнул о пол и закатился в скопившийся у кровати мусор. – Неплохо для самоучки из смоленской канализации, а?

– Мне кажется, что я начинаю понимать суть ваших аргументов.

– А то! Итак, когда сверхновая взорвалась, шанс на выживание у любой версии был очень мал, абсурдно ничтожен – но по крайней мере одна версия должна была выжить при любых обстоятельствах. Это гарантировала ей квантовая природа вещей^[4].