И не сводит у окошка С неба темного очей, И летит, свиваясь в кольца, В ярких искрах длинный змей.
И шумит всё ближе, ближе, И над вдовьиным двором, Над соломенною крышей Рассыпается огнем.
И окно тотчас затворит Чернобровая вдова; Только слышатся в светлице Поцелуи да слова.
1847
Видение
Не ночью, не лживо Во сне пролетело виденье: Свершилося диво — Земле подобает смиренье!
Прозрачные тучи Над дикой Печерской горою Сплывалися в кучи Под зыбью небес голубою,
И юноши в белом Летали от края до края, Прославленным телом Очам умиленным сияя.
На тучах, высоко, Всё выше, в сиянии славы, Заметно для ока Вставали Печерские главы.
1843
Геро и Леандр
Бледен лик твой, бледен, дева! Средь упругих волн напева Я люблю твой бледный лик. Под окном на всём просторе Только море – только в море Волн кочующих родник.
Тихо. Море голубое Взору жадному в покое Каждый луч передает. Что ж там в море – чья победа? Иль в зыбях, вторая Леда, Лебедь-бог к тебе плывет?
Не бессмертный, не бессонный, Нет, то юноша влюбленный Проложил отважный путь, И, полна огнем желаний, Волны взмахом крепкой длани Молодая режет грудь.
Меркнет день; из крайней тучи Вдоль пучины ветр летучий Направляет шаткий бег, И под молнией багровой Страшный вал белоголовый С ревом прыгает на брег.
Где ж он, Геро? С бездной споря Удушающего моря, На свиданье он спешит! Хоть бесстрастен, хоть безгласен, Но по-прежнему прекрасен, Он у ног твоих лежит.
Бледен лик твой, бледен, дева! Средь упругих волн напева Я люблю твой бледный лик. Под окном на всём просторе Только море – только в море Волн кочующий родник.
1847
Тайна
Почти ребенком я была, Все любовались мной; Мне шли и кудри по плечам, И фартучек цветной.
Любила мать смотреть, как я Молилась поутру, Любила слушать, если я Певала ввечеру.
Чужой однажды посетил Наш тихий уголок; Он был так нежен и умен, Так строен и высок.
Он часто в очи мне глядел И тихо руку жал И тайно глаз мой голубой И кудри целовал.
И, помню, стало мне вокруг При нем всё так светло, И стало мутно в голове И на сердце тепло.
Летели дни… промчался год… Настал последний час — Ему шепнула что-то мать, И он оставил нас.
И долго-долго мне пришлось И плакать, и грустить, Но я боялася о нем Кого-нибудь спросить.
Однажды вижу: милый гость, Припав к устам моим, Мне говорит: «Не бойся, друг, Я для других незрим».
И с этих пор – он снова мой, В объятиях моих, И страстно, крепко он меня Целует при других.
Все говорят, что яркий свет Ланит моих – больной. Им не узнать, как жарко их Целует милый мой!
1842
Ворот
«Спать пора! Свеча сгорела, Да и ты, моя краса, — Голова отяжелела, Кудри лезут на глаза.
Стань вот тут перед иконы, Я постельку стану стлать. Не спеши же класть поклоны, «Богородицу» читать!
Видишь, глазки-то бедняжки Так и просятся уснуть. Только ворот у рубашки Надо прежде расстегнуть».
– «Отчего же, няня, надо?» – «Надо, друг мой, чтоб тобой, Не сводя святого взгляда, Любовался ангел твой.
Твой хранитель, ангел божий, Прилетает по ночам, Как и ты, дитя, пригожий, Только крылья по плечам.
Коль твою он видит душку, Ворот вскрыт – и тих твой сон: Тихо справа на подушку, Улыбаясь, сядет он;
А закрыта душка, спрячет Душку ворот – мутны сны: Ангел взглянет и заплачет, Сядет с левой стороны.
Над тобой господня сила! Дай, я ворот распущу. Уж подушку я крестила — И тебя перекрещу».
1847
«На дворе не слышно вьюги…»
На дворе не слышно вьюги, Над землей туманный пар. Уж давно вода остыла, Смолк шумливый самовар.
Няня старая не видит И не слышит – всё прядет: Мочку левую пощиплет, Правой нитку отведет.
А ребенок всё играет. Как хорош он при огне! И кудрявая головка Отразилась на стене.
Вот задумалася няня, Со свечи нагар сняла И прекрасного малютку Ближе к свечке подвела.
«Дай-ка ручки! – Няня хочет Посмотреть на их черты. — Что, на пальчиках дорожки Не кружками ль завиты?»
Няня смотрит… Вот вздохнула… «Ничего, дитя мое!» Вот заплакала – и плачет Мальчик, глядя на нее.
1842
Легенда
Вдоль по берегу полями Едет сын княжой; Сорок отроков верхами Следуют толпой. Странен лик его суровый, Всё кругом молчит, И подкова лишь с подковой Часто говорит.
«Разгуляйся в поле», – сыну Говорил старик. Знать, сыновнюю кручину Старый взор проник. С золотыми стременами Княжий аргамак; Шемаханскими шелками Вышит весь чепрак.
Но, печален в поле чистом, Князь себе не рад И не кличет громким свистом Кречетов назад. Он давно душою жаркой В перегаре сил Всю неволю жизни яркой Втайне отлюбил.
Полюбить успев вериги Молодой тоски, Переписывает книги, Пишет кондаки. И не раз, в минуты битвы С жизнью молодой, В увлечении молитвы Находил покой.
Едет он в раздумье шагом На лихом коне; Вдруг пещеру за оврагом Видит в стороне: Там душевной жажде пищу Старец находил, И к пустынному жилищу Князь поворотил.
Годы страсти, годы спора Пронеслися вдруг, И пустынного простора Он почуял дух. Слез с коня, оборотился К отрокам спиной, Снял кафтан, перекрестился — И махнул рукой.
1843
«Ночь весенней негой дышит…»
Ночь весенней негой дышит, Ветер взморья не колышет, Весь залив блестит, как сталь, И над морем облаками, Как ползущими горами, Разукрасилася даль.
Долго будет утомленный Спать с Фетидой Феб влюбленный, Но Аврора уж не спит И, смутясь блаженством бога, Из подводного чертога С ярким факелом бежит.
1854
«Жди ясного на завтра дня…»
Жди ясного на завтра дня. Стрижи мелькают и звенят. Пурпурной полосой огня Прозрачный озарен закат.
В заливе дремлют корабли, — Едва трепещут вымпела. Далеко небеса ушли — И к ним морская даль ушла.
Так робко набегает тень, Так тайно свет уходит прочь, Что ты не скажешь: минул день, Не говоришь: настала ночь.
1854
Морской залив
Третью уж ночь вот на этом холме за оврагом Конь мой по звонкой дороге пускается шагом. Третью уж ночь, миновав эту старую иву, Сам я невольно лицом обращаюсь к заливу. Только вдали, потухая за дымкою сизой, Весь в ширину он серебряной светится ризой. Спит он так тихо, что ухо, исполнясь вниманья, Даже средь камней его не уловит дыханья. В блеск этот душу уносит волшебная сила… Что за слова мне она в эту ночь говорила! Сколько в веселых речах прозвучало привета! Сколько в них сердце почуяло неги и света! Ах, что за ночь! Тише, конь мой! Куда торопиться? Рад и сегодня я сном до зари не забыться!
1855
Вечер у взморья
Засверкал огонь зарницы, На гнезде умолкли птицы, Тишина леса объемлет, Не качаясь, колос дремлет; День бледнеет понемногу, Вышла жаба на дорогу.
Ночь светлеет и светлеет, Под луною море млеет; Различишь прилежным взглядом, Как две чайки, сидя рядом, Там, на взморье плоскодонном, Спят на камне озаренном.
1854
«Как хорош чуть мерцающим утром…»
Как хорош чуть мерцающим утром, Амфитрита, твой влажный венок! Как огнем и сквозным перламутром Убирает Аврора восток!
Далеко на песок отодвинут Трав морских бесконечный извив, Свод небесный, в воде опрокинут, Испещряет румянцем залив.
Остров вырос над тенью зеленой; Ни движенья, ни звука в тиши, И, погнувшись над влагой соленой, В крупных каплях стоят камыши.
1857
«Морская даль во мгле туманной…»
Морская даль во мгле туманной; Там парус тонет, как в дыму, А волны в злобе постоянной Бегут к прибрежью моему.
Из них одной, избранной мною, Навстречу пристально гляжу И за грядой ее крутою До камня влажного слежу.
К ней чайка плавная спустилась, — Не дрогнет острое крыло. Но вот громада докатилась, Тяжеловесна, как стекло;
Плеснула в каменную стену, Вот звонко грянет на плиту — А уж подкинутую пену Разбрызнул ветер на лету.
1857
Прибой
Утесы. зной и сон в пустыне, Песок да звонкий хрящ кругом, И вдалеке земной твердыне Морские волны бьют челом.
На той черте уже безвредный, Не докатясь до красных скал, В последний раз зелено-медный Сверкает Средиземный вал;
И, забывая век свой бурный, По пестрой отмели бежит И преломленный и лазурный; Но вот преграда – он кипит,
Жемчужной пеною украшен, Встает на битву со скалой И, умирающий, всё страшен Всей перейденной глубиной.
1856 или 1857
На корабле
Летим! Туманною чертою Земля от глаз моих бежит. Под непривычною стопою Вскипая белою грядою, Стихия чуждая дрожит.
Дрожит и сердце, грудь заныла; Напрасно моря даль светла, Душа в тот круг уже вступила, Когда невидимая сила Ее неволей унесла.
Ей будто чудится заране Тот день, когда без корабля Помчусь в воздушном океане И будет исчезать в тумане За мной родимая земля.
1856 или 1857
Буря
Свежеет ветер, меркнет ночь, А море злей и злей бурлит, И пена плещет на гранит — То прянет, то отхлынет прочь.
Всё раздражительней бурун; Его шипучая волна Так тяжела и так плотна, Как будто в берег бьет чугун.
Как будто бог морской сейчас, Всесилен и неумолим, Трезубцем пригрозя своим, Готов воскликнуть: «Вот я вас!»