Абир Мукерджи
Человек с большим будущим

Три

Дом восемнадцать на улице Лал-базар – внушительный особняк, построенный в золотую эпоху Ост-Индской компании^[25], в те дни, когда абсолютно любой англичанин, если у него было достаточно мозгов и деловой хватки, мог объявиться в Бенгалии без единого пенни и, правильно разыграв карты, сказочно разбогатеть. В средствах, конечно, стесняться не стоило. Говорят, что этот особняк построил как раз такой человек – человек, который прибыл сюда с пустыми карманами, сколотил состояние, но потом все потерял. Он продал дом кому-то, тот – кому-то еще, этот, в свою очередь, продал его правительству, и теперь здесь находился штаб бенгальского подразделения Имперской полиции.

Здание было построено в стиле, который мы называем колониальным неоклассицизмом, – сплошные колонны и карнизы, ставни на окнах, – и выкрашено в красно-охристый. Красно-охристый – это цвет британского колониального правления в Индии. В красно-охристый покрашено большинство государственных учреждений, начиная с полицейских участков и заканчивая почтовыми отделениями. Полагаю, где-то на свете, вероятно в Манчестере или в Бирмингеме, живет толстый предприниматель, разбогатевший на контрактах на производство моря красноватой охры для всех зданий британского правления в Индии.

Мы с Несокрушимом прошли между двумя отдавшими честь часовыми в шумный вестибюль, стены которого были увешаны табличками, фотографиями и прочими реликвиями, накопившимися за сотню лет существования имперских правоохранительных органов, и направились к лестнице.

Кабинет лорда Таггерта находился на четвертом этаже. Попасть в него можно было через небольшую приемную. Там сидел личный секретарь лорда Таггерта, миниатюрный человек по фамилии Дэниелс, единственным смыслом жизни которого, похоже, было служить своему хозяину, чем он и занимался с преданностью влюбленного кокер-спаниеля. Я постучался и вошел. Несокрушим следовал за мной, отставая на пару шагов. Дэниелс поднялся из-за стола. Он выглядел в точности как типичный секретарь важной персоны – бледный, безобидный и на полголовы ниже своего начальника.

– Проходите, пожалуйста, капитан Уиндем, – сказал он, провожая меня к двустворчатым дверям. – Комиссар вас ожидает.

Я вошел. Несокрушим остановился на пороге.

– Проходите, сержант, – сказал я. – Не будем заставлять комиссара ждать.

Он сделал глубокий вдох и вслед за мной переступил порог. В помещении размером с небольшой ангар для дирижаблей свет струился сквозь французские окна, играл на люстрах, свисавших с высокого потолка. Это был внушительный кабинет для полицейского. Пожалуй, главный хранитель законности и правопорядка на столь важном и вдобавок неспокойном аванпосту империи как раз заслуживал такого кабинета. В дальнем конце комнаты, за столом размером с хорошую лодку, под выполненным в натуральную величину портретом Георга V, сидел комиссар. Напротив расположился Дигби. Стараясь ничем не выдать своего удивления, я направился к столу, чтобы присоединиться к этой троице. Несокрушим следовал за мной, отставая на полшага.

– Садись, Сэм, – сказал комиссар, не поднимаясь со своего места.

Я послушался и сел рядом с Дигби. Стульев для посетителей было всего два, и этого оказалось достаточно, чтобы Несокрушим окончательно разнервничался. Он лихорадочно шарил глазами по комнате. Такое выражение лица я видел у людей, внезапно оказавшихся под обстрелом в нейтральной зоне.

Дигби побагровел.

– Вы где, по-вашему, находитесь, сержант? На вокзале Хаоры? Здесь не место для таких…

– Погодите, – прервал его Таггерт, подняв руку. – Пусть сержант останется. Я думаю, хорошо, если при разговоре будет присутствовать хотя бы один индиец. – Он повернулся к двери и крикнул: – Дэниелс! Принесите стул для сержанта.

Секретарь вскочил и уставился на нас взглядом испуганного кролика. Затем, не говоря ни слова, кивнул, вышел из комнаты, вернулся со стулом, поставил его рядом с моим и снова ретировался, едва ответив на слова благодарности сержанта. Несокрушим сел и стал внимательно разглядывать пол. У Дигби был такой вид, словно его сейчас хватит удар.

Я перевел взгляд на лорда Таггерта. Это был высокий мужчина за пятьдесят с благожелательным лицом священника и дьявольским обаянием.

– Так вот, Сэм, – сказал он, поднимаясь из-за стола и принимаясь ходить по комнате. – По делу Маколи. Мне уже звонил губернатор. Он хочет знать, что мы предпринимаем.

– Быстро расходятся новости, – заметил я, взглянув на Дигби, который сидел, уставившись в одну точку. – Всего-то несколько часов, как мы обнаружили труп.

Дигби пожал плечами.

– Тебе стоит кое-что знать о Калькутте, Сэм, – продолжал комиссар. – Мы не единственные стоим здесь на страже законности и правопорядка. – И добавил уже тише: – Скажем так: у губернатора есть свои… источники.

– В смысле, тайная полиция?

Комиссар поморщился. Вернувшись на свое место за столом, он взял лакированную авторучку и в задумчивости постучал ею по столу.

– Давай просто скажем «альтернативные каналы».

Я не смог сдержать улыбку. «Тайная полиция» бывает только у иностранцев. У нас – «альтернативные каналы».

– Не знаю, что именно они ему рассказали, но он крайне обеспокоен, – продолжал Таггерт. – Когда станет известно, что убит высший британский чиновник, и не кто-нибудь, а ближайший помощник губернатора, обстановка может накалиться. Революционеры придут в восторг, осмелеют – и кто знает, что они натворят дальше. Дигби ознакомил меня с ситуацией, но я хочу узнать твое мнение.

Рассказывать было особенно нечего.

– Расследование только начинается, сэр, – сказал я, – но я согласен с младшим инспектором Дигби. Похоже на преступление по политическим мотивам.

Комиссар потер рукой подбородок.

– Свидетели были?

– Пока не нашли, но у нас есть несколько зацепок.

– И что вы думаете делать дальше?

– По обычной схеме, – ответил я. – Сперва как следует прочешем место преступления, поговорим со свидетелями, потом – с теми, кто был знаком с убитым. Я хотел бы больше узнать о Маколи: кто и когда видел его в последний раз и что он делал в Черном городе вчера ночью, одетый так, будто собрался в оперу? Еще я поговорил бы с его начальником, губернатором.

Дигби фыркнул.

– Это может быть не так просто, Сэм, – вздохнул комиссар. – Губернатор и штат его служащих собираются отплыть в Дарджилинг в ближайшие пару недель. Можно попробовать впихнуть тебя в его расписание. Впрочем, предоставь это мне. Ситуация создалась щекотливая, потому не исключено, что он и уделит тебе пятнадцать минут. А пока что разрабатывай другие направления.

– В таком случае мы начнем с секретаря Маколи – если, конечно, у него был секретарь.

– Несомненно, – подал голос Дигби. – Наверное, какой-нибудь маратель бумаги там, в «Писателях».

– Прекрасно, – сказал комиссар. – Действуйте. И держи меня в курсе, Сэм. Дигби, пообщайтесь со своими людьми в Черном городе. Выясните, не слышали ли они чего. Я хочу, чтобы в этом деле вы задействовали все рычаги, господа.

– Конечно, сэр, – ответил я.

– И последнее. – Комиссар повернулся к Несокрушиму: – Как ваше имя, сержант?

– Банерджи, сэр, – ответил сержант и посмотрел на меня: – Несокрушим Банерджи.

Я вышел из кабинета в сопровождении Дигби и Несокрушима, все еще прокручивая в голове беседу с комиссаром. Что-то тут было не так.

– Ну, что ты думаешь? – обратился я к Дигби.

– Похоже, положение действительно щекотливое, приятель.

Проницательный анализ ситуации, ничего не скажешь.

– Начинай разговаривать со своими осведомителями. Выясни, слышал ли что-то кто-нибудь из них.

Он открыл было рот, словно собираясь заговорить, но передумал.

– У тебя есть идея получше? – поинтересовался я.

– Да нет, приятель. – Он улыбнулся. – Ты же у нас из Скотланд-Ярда, поступим по-твоему.

Я отпустил Дигби, и тот направился в сторону своего кабинета. Я проводил его взглядом, затем велел Банерджи узнать последние новости с места преступления. Сержант отдал честь и зашагал в направлении «ямы», где сидел он сам и другие полицейские-индийцы. Мне же пока требовался простор, чтобы поразмышлять.

Я вышел на улицу и свернул во двор между основным зданием и пристройкой, где располагались конюшни, гараж и часть административных отделов. Во дворе находился Сад Имперской полиции – пятачок травы и несколько деревянных скамеек, окруженных клумбами и реденькими деревьями. Пышное название плохо подходило для такого скромного лоскутка растительности, но все-таки здесь был сад, и мне этого было достаточно.

Сады воскрешали в моей памяти более счастливые времена. Три года я просидел в окопах, вспоминая дни, которые мы проводили с Сарой, гуляя по паркам Лондона. Тогда я мечтал снова быть с ней рядом, просто любоваться лужайками и цветами с нею вместе. Теперь эта мечта была мертва, но сады до сих пор доставляли мне радость. Я же, в конце концов, англичанин.

Я уселся на скамью и стал раскладывать мысли по полочкам. Комиссар отозвал нас с места преступления только затем, чтобы подчеркнуть важность этого дела. Само по себе странно – как если бы хирурга прервали во время операции, чтобы напомнить ему, как важно спасти пациента.

Меня беспокоило и кое-что другое. Как могли люди губернатора так быстро пронюхать об убийстве? Пеон обнаружил тело около семи утра. На то, чтобы добраться до ближайшей таны^[26] и поднять тревогу, ему потребовалось бы около четверти часа. Когда местные констебли прибыли на место и убедились, что пеон в своем уме и там в канаве действительно лежит мертвый сахиб с выклеванными глазами, в белой рубашке и галстуке-бабочке, уже было не меньше половины восьмого. Мы приехали около половины девятого, и Дигби даже не сразу сказал, что тело принадлежит Маколи, – это случилось еще минут через пятнадцать. И тем не менее всего час спустя объявился констебль, чтобы вызвать нас обратно на Лал-базар. Если учесть, что на дорогу сюда на велосипеде от ближайшей таны нужно около четверти часа – ну, может, чуть меньше, – то выходит, что не прошло и сорока пяти минут с момента опознания тела, как новость успела дойти до канцелярии губернатора, а оттуда позвонили комиссару и рассказали ему что-то настолько пугающее, что он немедленно отозвал следователей с места преступления. Могло ли все произойти таким образом? В принципе, конечно, могло – как, например, «Вест Хэм»^[27] мог стать чемпионом лиги, – но очень уж это выглядело неправдоподобно.

Я прикинул, как еще можно объяснить произошедшее. Допустим, один из констеблей, проводящих расследование, состоял на службе в тайной полиции губернатора и отправил им донесение, пока мы с Банерджи беседовали в борделе с миссис Бозе и ее домочадцами. Это была вполне допустимая версия. Даже за то короткое время, что я здесь провел, я успел понять, что по крайней мере по части коррупции сотрудники Имперской полиции далеко обошли ребят из «Мета».

Была, впрочем, еще одна возможность: а что, если агенты губернатора знали об убийстве еще до того, как пеон обнаружил труп? Это бы объясняло, каким образом новость так быстро дошла до губернатора. Но и тогда возникали вопросы. Могли ли агенты следить за Маколи? Если так, почему они не вмешались, увидев, что тот в беде? В конце концов, он был одним из высших британских чиновников. Если тайная полиция не вмешивается в случае нападения на бара-сахиба, нам всем пора паковать чемоданы, закрывать лавочку и уезжать, оставив ключи индийцам.

С другой стороны, люди губернатора могли просто-напросто найти тело Маколи сразу после убийства. Это было больше похоже на правду, но зачем тогда оставлять все как есть и ждать, пока на тело наткнется кто-то другой? Почему не поднять тревогу самим? Или, еще лучше, почему просто не убрать все следы, пока никто не видит? Уже не раз смерть важных шишек замалчивалась. Я вспомнил случай с южноамериканским послом при Сент-Джеймсском дворе^[28], которого мы нашли задушенным в комнатке над пабом на Пастушьем рынке. На нем не было абсолютно ничего – только петля на шее и улыбка на лице. Позже сообщалось, что его превосходительство мирно скончался во сне в собственной постели.

Я ходил по кругу. Все эти варианты выглядели неправдоподобными. Не самое удачное начало моего первого дела в Калькутте – дела, которое, как я уже начал понимать, было самым необычным из всех, какими мне приходилось заниматься. Тут не просто белого человека убили в черных кварталах – нет, судя по всему, мы имели дело с убийством крупного британского чиновника местными террористами. Ставки – выше некуда.

Мысли мои переключились на Сару. Что бы она сказала, если бы увидела, как я сижу здесь, за тысячи миль от дома, и занимаюсь подобным расследованием? Я надеялся, что она бы мной гордилась. Боже, как я по ней скучал!

Наверное, я сидел так довольно долго, потому что вдруг осознал, что солнце переместилось, тени почти исчезли, и по спине градом льется пот. Сосредоточиться на задаче становилось все труднее. В тот момент я бы с радостью отдал месячное жалованье за дозу морфия или опиума, но нужно было расследовать убийство. Да и жалованье я пока что не получил.

Я отправился обратно в свой кабинет. Несокрушим сидел на стуле в коридоре возле моей двери, погруженный в свои мысли.

– Я вас не отвлекаю, сержант?

Он вздрогнул, вскочил, опрокинув стул, и отдал честь. Со стульями ему сегодня явно не везло.

– Нет, сэр. Прошу прощения, сэр, – сказал он, проходя вслед за мной в кабинет. Судя по выражению лица, он пришел с дурными вестями и прикидывал, не способен ли я в гневе пристрелить гонца. Я мог бы сразу сказать ему, что это не в моем обыкновении, – главным образом потому, что в противном случае я давно остался бы без подчиненных.

– Давайте выкладывайте, сержант, – сказал я.

Несокрушим посмотрел на свои ботинки.

– Нам позвонили из таны в Коссипуре. Место преступления, сэр. Его заняли военные.

– Что? – переспросил я. – Это дело гражданское. При чем здесь военные?

– Военная разведка, сэр, не военная полиция, – пояснил он, нервно сцепляя руки. – Такое и раньше случалось, сэр. В прошлом году мы были на месте взрыва. Националисты взорвали железнодорожное полотно к северу от Хаоры. Вдруг появился полный грузовик военных – и через несколько часов расследование полностью перешло в их руки. Нам приказали никому не говорить ни слова под угрозой дисциплинарных мер.

– Что ж, хорошо, что вы мне рассказали, – искренне ответил я. – Что вы еще о них знаете?

– Боюсь, совсем немного. Такие вещи обычно не рассказывают сотрудникам моего… звания, но всем – по крайней мере, всем на Лал-базаре – известно, что в рамках военной разведки существует особый отдел. Ели не ошибаюсь, он называется подразделение «Эйч» и подчиняется непосредственно губернатору. Все, что губернатор сочтет преступлением по политическим мотивам, попадает под их юрисдикцию.

– Что, так прописано в законе?

Банерджи печально улыбнулся:

– Очень сомневаюсь, сэр, но это неважно. Скажем так: губернатор наделен определенными широкими полномочиями, на основании которых может действовать по своему усмотрению в интересах поддержания порядка на колониальных территориях его величества в Бенгальском президентстве.

– Вы хотите сказать, он волен творить что в голову придет?

На лице сержанта появилась смущенная улыбка:

– Думаю, да, сэр.

Я не знал точно, чем это могло грозить моему расследованию, но был верный способ это выяснить. Когда осваиваешься на новом месте, имеет смысл как можно раньше условиться насчет основных правил. Четко дать понять, с чем готов мириться, а с чем нет. Как говорится, обозначить границы. Опыт мне подсказывал, что в первое время начальник может с равной вероятностью и объявить выговор, и пойти на уступки, особенно если именно он вас нанял.

Оставив сержанта у себя в кабинете, я вышел в коридор и направился обратно на четвертый этаж. Не обращая внимания на возражения перепуганного Дэниелса, я рывком открыл дверь и проследовал прямиком к Таггерту.

Комиссар поднял взгляд от стола. Казалось, он совершенно не удивился.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Сэм.

– Вы снимаете меня с дела Маколи?

Таггерт спокойно указал мне на стул. Пораженный Дэниелс продолжал таращиться на нас из-за дверей.

– При всем уважении, сэр, – начал я, – что, черт возьми, происходит? Час назад вы приказываете мне задействовать все рычаги, а сейчас выясняется, что дело ведут другие люди.

Таггерт снял очки и протер их небольшим платком.

– Успокойся, Сэм, – сказал он со вздохом. – Я сам только что узнал. Послушай. Дело, как и раньше, твое. Просто губернатор посчитал нужным выслать на место преступления военных. Меньше всего мы хотим, чтобы террористы извлекли выгоду из создавшейся ситуации. В районе объявлен комендантский час. Я сделаю все, что смогу, чтобы военные не мешали твоему расследованию.

– Мне нужен доступ к месту преступления. Мы еще не нашли орудие убийства.

– Я посмотрю, что можно сделать, – пообещал Таггерт, – но на это может уйти день-другой.

Через день-другой мое место преступления не будет стоить и медной рупии. Все, что могло бы представлять интерес, окажется в руках военной разведки, и если ее сотрудники хоть каплю похожи на своих собратьев во Франции военного времени, вряд ли они станут делиться. Я почувствовал в горле вкус желчи и сглотнул. Говорить было больше не о чем. Я попрощался и снова спустился к себе. Что ж, дело все еще было моим – по крайней мере, пока.

Несокрушим ждал меня в кабинете. Я так спешил поговорить с Таггертом, что совсем забыл его отпустить. «Интересно, – подумал я, – сколько бы он там так простоял, если бы я не вернулся? Наверное, не один час».

Но сейчас у меня была для него работа. Прежде всего нужно заявить права на тело Маколи. Если, конечно, оно все еще в нашем распоряжении.

Четыре

Чтобы выяснить имя секретаря Маколи, мне хватило нескольких телефонных звонков. Оказалось, что у него был не секретарь, а секретарша, некая мисс Грант. Я подивился тому, что у такого высокопоставленного чиновника, как Маколи, на должности секретаря – женщина. С другой стороны, времена менялись. В Англии тоже сейчас на каждом шагу куда больше работающих женщин, чем раньше. Они заменили отправленных в окопы мужчин и теперь, когда война закончилась, не спешили возвращаться на кухню. Я не видел в этом ничего дурного. Любой, кому довелось побывать в полевом госпитале на попечении санитарок, непременно сказал бы вам, что он всей душой за то, чтобы женщин на рабочих местах стало больше.

Мы с мисс Грант встречались в «Доме писателей» в четыре часа дня. «Писатели» находились всего в пяти минутах от Лал-базара, и я отправился туда пешком, что оказалось ошибкой. Даже во второй половине дня жара свинцом давила на плечи, и к тому моменту, когда я повернул на Дэлхаузи-сквер, я уже был мокрый как мышь. Дэлхаузи можно справедливо назвать сердцем Калькутты, но, подобно Трафальгарской площади в Лондоне, она слишком велика, чтобы выглядеть красивой. Не следует делать общественные пространства такими огромными. В центре располагался широкий прямоугольный бассейн с водой цвета банановых листьев. Дигби как-то упоминал, что в старые времена местные использовали его для стирки белья, купания и религиозных обрядов. После восстания пятьдесят седьмого года всему этому пришел конец. Подобные вольности больше не допускались. Бассейн стоял пустым, и его бутылочно-зеленые воды поблескивали в лучах послеполуденного солнца. Местные (по крайней мере, те, к кому мы относились с одобрением), теперь уже обутые и одетые в сюртуки и застегнутые на все пуговицы мундиры, не поднимая взгляда, спешили мимо по своим делам. На должном расстоянии от воды их держала металлическая ограда, а таблички на английском и бенгали грозили суровой карой всякому, кто пойдет на поводу у своих низменных инстинктов и поддастся соблазну окунуться.

По краям площади возвышались важнейшие здания британского правительства: центральное почтовое отделение, телефонная станция и, конечно же, каменная громада «Дома писателей». Отсюда, из «Писателей», осуществлялось руководство жизнью более чем ста миллионов индийцев, – неудивительно, что это было самое или почти самое основательное здание во всей империи. Но слово «основательное», пожалуй, плохо подходило для его описания. Тут скорее годилось слово «колоссальное». Ведь это и был колосс, созданный, чтобы внушать ужас всем, кто его видит, – и в первую очередь местному населению. Выглядело оно действительно устрашающе. Четыре этажа в высоту и около двухсот ярдов в длину, с массивными плинтами и огромными колоннами, увенчанными статуями богов. Богов, разумеется, не индийских, а греческих или, может быть, римских. Никогда их не различал.

Такова была Калькутта: мы всё здесь строили в классическом стиле. И всё было монументальнее, чем необходимо. Наши административные здания, особняки, наши памятники словно кричали: «Посмотри, что мы создали! Воистину, мы – преемники Рима!»

Это была архитектура господства, и мне она казалась несколько абсурдной. Палладианские здания с их фронтонами и колоннами, статуи давно почивших англичан, облаченных в тоги, и надписи на латыни на всем без исключения, от дворцов до общественных туалетов, – попади сюда чужестранец, он мог бы решить, что Калькутту колонизировали не англичане, а итальянцы, и в этом не было бы его вины.

На площади кипела жизнь. Трамваи и автомобили извергали бесконечный поток чиновников, как белых, так и местных. Облаченные, несмотря на невыносимую жару, в костюмы и галстуки, они смешивались с толпой снующих людей, которые скрывались в широкой галерее здания и выходили обратно.

Я подошел к столу администратора и спросил мисс Грант. Клерк сверился с алфавитным списком, а потом позвонил в медный звонок, стоявший на мраморной поверхности. Появился лакей в тюрбане, и клерк обратился к нему грубым тоном, который мелкие чиновники обычно используют в разговорах с подчиненными. Лакей подобострастно улыбнулся и пригласил меня следовать за ним. Мы пересекли вестибюль и остановились у лифта с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Лакей отворил решетчатую дверь и предложил мне войти. Внутри не было никаких кнопок. Вместо этого мой сопровождающий достал из кармана ключ, вставил его в медную замочную скважину и повернул. Кабина вздрогнула, а затем стала плавно подниматься. Лакей улыбнулся: «Особый лифт, сахиб».

На четвертом этаже лифт остановился, подрагивая, и я последовал за лакеем по длинному коридору. Стены здесь покрывали дубовые панели, а синий ковер на полу был таким толстым и пушистым, что в нем могла бы задохнуться небольшая собачка. Лакей остановился возле одной из множества одинаковых и не пронумерованных дверей и снова улыбнулся. За дверью пощелкивала пишущая машинка. Я поблагодарил лакея; он сложил ладони в индийском жесте «пранам» и удалился обратно по коридору.

Я постучал и вошел. За столом, который был слишком мал для разместившихся на нем непомерно огромной пишущей машинки, телефона и стопок документов, сидела молодая женщина. Она печатала и, казалось, была ужасно занята.

– Мисс Грант?

Она подняла глаза от работы. Лицо ее было взволнованным, глаза покраснели.

– Я капитан Уиндем.

– Капитан, – сказала она, убирая от лица прядь каштановых волос. – Прошу вас, проходите.

Поднимаясь со стула, она задела стопку бумаг. Стопка упала, и бумаги разлетелись по полу.

– Простите, – пробормотала она, быстро нагибаясь, чтобы их собрать.

Я старался не смотреть на ее щиколотки, что было непросто, ноги у нее были красивые, а я к подобным вещам неравнодушен. Все-таки она поймала мой взгляд, и, чтобы скрыть смущение, я присел, поднял несколько листов, отлетевших чуть дальше, и подал ей. Ее пальцы слегка коснулись моих, и я уловил аромат ее духов – не цветочный, а какой-то более приземленный. Она благодарно улыбнулась. Приятная улыбка. Уж точно приятнее всего, что мне довелось увидеть с момента высадки в Калькутте. Несколько верхних пуговиц на блузке были не застегнуты, и в разрезе виднелась гладкая смуглая кожа. Слишком смуглая для англичанки, недостаточно – для индианки.

Я предположил, что мисс Грант была смешанного происхождения, – что называется, англо-индианка. Где-то в ее родословной присутствовала индийская кровь. Этого было достаточно, чтобы такие, как она, оказались словно в изоляции – не индийцами, но и не британцами.

– Прошу вас, присаживайтесь, – сказала она, указывая мне на стул. – Хотите чего-нибудь выпить? Может, чаю?

Я попросил воды.

– Вы уверены, капитан? Вы знаете, что говорят о здешней воде? Может быть, лучше джин с тоником? Все же безопаснее.

Идея выпить джина с тоником в ее компании показалась мне привлекательной, даже несмотря на то, что мы сидели в этом кабинете и собирались обсуждать убийство ее начальника. Но я был при исполнении.

– Просто воды, спасибо.

На низком серванте стояли графин и несколько бутылок. Она наполнила водой два стакана и подала один мне.

– Я узнала о случившемся сегодня утром, – сказала она, сделав глоток. – Мне позвонила подруга из канцелярии губернатора. Рассказала, что нашли тело мистера Маколи. Это правда?

– Боюсь, что да.

На глазах у нее выступили слезы. Я не хотел, чтобы она плакала – при виде женских слез я теряюсь и никогда не знаю, что сказать. В итоге я сделал то, что всегда делаю в подобных ситуациях, – предложил ей сигарету. Мисс Грант от сигареты не отказалась. Тогда я достал одну и для себя, закурил и помог прикурить ей.

Она глубоко затянулась и взяла себя в руки.

– Чем я могу вам помочь?

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мисс Грант.

Она кивнула:

– Пожалуйста, зовите меня Энни.

Имя ей подходило.

– Может быть, для начала вы могли бы мне рассказать о мистере Маколи? Давно ли вы его знаете, чем именно он здесь занимался, кто его друзья – в таком духе.

Энни на минуту задумалась, снова затянулась. Я смотрел, как разгорается красный огонек. Затем она отняла сигарету от губ и нервно выдохнула.

– Мистер Маколи был главой финансового отдела Индийской гражданской службы в Бенгалии. Но не только. Он входил в круг ближайших друзей губернатора, консультировал его по самым разным вопросам. Сегодня он мог вести переговоры о жалованье почтовых служащих, завтра – следить, чтобы поезда шли по расписанию. – Она произнесла все это так, словно выучила текст наизусть. – Я работала на него около трех лет. С конца шестнадцатого года, когда предыдущий его секретарь решил исполнить свой долг перед королем и погиб в пустыне где-то под Багдадом.

Пауза. Она снова затянулась.

– А сам Маколи, как я слышала, прожил в Калькутте с четверть века, если не больше. Вечера он обычно проводил в клубе «Бенгалия».

Смотрела она поверх моего плеча, как будто говорила со стеной.

– У него почти не было друзей. Он был не из тех, кто легко заводит дружеские отношения.

Тут я мог ему посочувствовать. У меня у самого из друзей почти никого не осталось в живых.

– А каким он был человеком?

– Единственное, что интересовало его в людях, – это чем они могут быть ему полезны. Если вы богаты, он сделает все, чтобы вас очаровать. Если нет, вас для него не существует. – Она усмехнулась. – И эта стратегия давала неплохие результаты. Он был близок с некоторыми крайне влиятельными людьми.

– Например?

– Ну, во-первых, конечно, с губернатором. Но это были чисто деловые отношения. Дружбы между ними не было. Губернатор Бенгалии, первое лицо после вице-короля Индии, не станет дружить с такими, как Маколи, сколь бы они ни были полезны.

– Полезны в каком смысле?

Она взглянула на меня так, словно сочла мой вопрос, а может, и меня самого не очень умным.

– Маколи помогал губернатору решать разные вопросы, капитан. Ведь он был из рабочей среды. Парень с крепкой хваткой. Он умел улаживать дела быстро и без шума и не очень волновался, пострадает ли кто-нибудь по дороге. Подобный человек может быть очень полезен такому политику, как губернатор.

Я молчал, надеясь, что она углубится в подробности. Иногда люди говорят просто для того, чтобы заполнить паузу, но Энни была не из таких. Она не спешила нарушить тишину.

– С кем еще он общался близко?

– С Джеймсом Бьюкеном, – ответила она таким тоном, как будто я должен был знать это имя. Правильно истолковав выражение моего лица, она улыбнулась: – Похоже, вы недавно в Калькутте, капитан. Мистер Бьюкен – один из наших драгоценных крупных торговцев и один из богатейших людей в городе. Он джутовый барон и, как и Маколи, шотландец. Его семья торгует джутом и каучуком уже больше ста лет, еще со времен Ост-Индской компании. Там, на родине, у них было несколько фабрик. Спуститесь к реке, и вы наверняка увидите баржи с надписью «Производство Бьюкена – Данди» на борту. Когда-то они возили сырой джут из Восточной Бенгалии через Калькутту и дальше, в Шотландию. Там они плели из него все на свете, от веревок до чехлов на железнодорожные вагоны. Блестящая идея Бьюкена заключалась в том, чтобы перенести фабрики из Данди и открыть производство здесь. Все, что раньше производилось в Шотландии, он теперь производит здесь за малую долю прежней стоимости. Поговаривают, что он одним махом утроил прибыль. Он многократный миллионер. У него несколько фабрик примерно в десяти милях вверх по реке, в городе под названием Серампур, и особняк размером с дворец махараджи.

– Вы там бывали?

Она кивнула.

– Он фактически управляет этим городком.

– И каким же образом?

– Деньги решают все, капитан. Все местные чиновники у него в кармане, а может, и полиция тоже. Не знаю, как там, в Англии, а здесь купить можно каждого, вопрос только в цене. В Серампуре почти все так или иначе обязаны своим положением Бьюкену. Он даже привез из Шотландии несколько сотен своих людей, чтобы управлять местным производством. Город так и называют – Данди-на-Хугли. Вам стоит как-нибудь воскресным вечерком прогуляться по Чоуринги, капитан. Каждый второй, кто встретится вам на пути, скорее всего, будет одним из серампурских людей Бьюкена, выбравшихся на день в большой город. У себя на родине они были всего лишь трудягами из рабочего класса, а здесь завели собственных слуг и ходят с важным видом, словно какие-нибудь лорды.

– Чоуринги? Это дорога напротив парка?

– Серьезно, капитан, – поддразнила она меня, – когда вы приехали? Чоуринги – это наша Пиккадилли. Туда выбираются поразвлечься сильные мира сего. – Она помолчала. – Я бы с удовольствием как-нибудь вам ее показала.

Это звучало неплохо. Перспектива пойти с ней куда бы то ни было мне понравилась. Но я тут же устыдился подобных мыслей и сам себя одернул. Ведь я был в трауре по жене. И все же я не встречал в Англии девушек, которые вели бы себя столь прямолинейно. Правда, мисс Грант и не была англичанкой.