А. В. Еропкин
Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928

© ФКУ «Государственный архив РФ», 2016

© Соловьев К. А., вступ. ст., коммент., 2016

© Оформление. ООО «Кучково поле», 2016

Депутат Еропкин и его воспоминания

Sic transit gloria mundi!^[1] К 1 марта 1917 года туман думской монархии рассеялся, а вместе с ним ушли в неизвестность герои газетных репортажей последних десяти лет – народные представители, и среди них Аполлон Васильевич Еропкин.

Он родился 3 декабря 1865 года в семье рязанских помещиков средней руки. Родовое имение Еропкиных Кораблино – это 385 десятин земли, просторный дом, огромный сад, экипажи, лошади – иными словами, дворянское гнездо, не приносившее больших доходов, но неизменно поддерживавшее связь времен и поколений. В 1886 году А. В. Еропкин окончил рязанскую гимназию, а в 1890 году – юридический факультет Московского университета. В дальнейшем судьба уготовила ему место на государственной службе, в канцеляриях. В 1890–1893 годах А. В. Еропкин – чиновник особых поручений Рязанской казенной палаты, с 1893 года ее податной инспектор, а с 1899 года начальник отделения. В 1903 году он был приглашен в Департамент окладных сборов Министерства финансов для разработки Положения о государственном промысловом налоге^[2]. Этим торным путем А. В. Еропкин мог бы идти и дальше, если бы не революционные события 1905 года, которые землевладельцы Рязанской губернии ощутили в полной мере. И хотя имение Еропкина не пострадало, он тогда предпочел избавиться от значительной части своих владений, продав около половины земель крестьянам^[3].

Еропкин ушел с головой в политическую жизнь, готовясь к будущим выборам в Государственную думу. В Рязани образовался политический кружок, в который кроме Еропкина вошли князь Н. С. Волконский, присяжные поверенные Н. И. Родзевич и С. С. Климов. Впоследствии эта группа присоединится к «Союзу 17 октября», став основой рязанского отдела партии октябристов^[4]. При этом А. В. Еропкин показал себя незаурядным публицистом. Он сотрудничал в ведущих журналах России: «Вестнике Европы», «Русской мысли», «Народном хозяйстве» и т. д.^[5] Отличительная черта Еропкина как политического мыслителя и оратора – отсутствие какого-либо страха сказать то, что явно диссонировало с общественным мнением и настроениями аудитории.

Так, в 1905 году во время споров о вероятной системе выборов в Государственную думу он высказывал свое жесткое неприятие известной четыреххвостки: всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Он был убежден, что выборы в России не могут быть прямыми, так как это обеспечило бы тотальное доминирование крестьянства в представительном собрании. По мнению Еропкина, такое положение было чревато негативными последствиями. В таком случае не учитывались бы интересы ничтожно малых по сравнению с крестьянством групп, несмотря на то, что эти группы были как раз наиболее подготовленными к государственной деятельности. А. В. Еропкин предлагал ядро будущей Думы формировать из представителей земских собраний, конечно, при условии предварительного преобразования самого земства^[6]. Эта точка зрения тем более естественна и органична, что «Союз 17 октября» часто именовали земской партией. Действительно, основу руководства объединения составляли председатели земских управ и предводители дворянства, кровно связанные с идеей упрочения положения органов местного самоуправления. «Отнимите у деревни земского учителя, земского доктора, земскую акушерку, земского агронома, земского ветеринара, какие же правительственные силы останутся в деревне? Урядник и сиделец винной лавки», – утверждал А. В. Еропкин на заседании Центрального комитета «Союза 17 октября» 19 января 1914 года^[7].

Однако правительство рассчитывало на крестьянство, ожидая, что оно пошлет в депутаты славянофилов и монархистов. По словам Еропкина, в избирательных собраниях все «тонуло в крестьянах». Рязанским либералам пришлось немало потрудиться, чтобы переманить одного из них на свою сторону, дабы и «господа» (в их числе и Еропкин) могли оказаться в Думе. Однако в I Государственной думе малочисленной группе октябристов, находившейся на периферии политических событий, оставалось лишь ждать неизбежного роспуска народного представительства^[8].

8 июля 1906 года Государственная дума была распущена, премьер-министром стал П. А. Столыпин, деятельность которого тесно переплелась с судьбой «Союза 17 октября». И по его «вине» 12 августа 1906 года могло бы стать последней датой в биографии А. В. Еропкина. На тот день бывшему депутату был назначен прием у председателя Совета министров. Перед тем как отправиться на Аптекарский остров к Столыпину, Еропкин заехал к товарищу министра финансов Н. Н. Покровскому, который и задержал гостя, невольно оказав тому большую услугу. В противном случае А. В. Еропкин мог бы оказаться среди 27 убитых или 32 раненых, сидевших в приемной премьера и пострадавших в результате террористического акта, направленного против Столыпина. Пароходик с Еропкиным лишь подходил к Аптекарскому острову, когда раздался оглушительный взрыв^[9].

Во II Государственную думу А. В. Еропкин не был избран. Но он не оставлял надежды на реформу избирательного законодательства, которая могла бы уравновесить крестьянские голоса дворянскими, купеческими, мещанскими. Еропкин составил по этому поводу записку и отправил ее председателю Совета министров через брата последнего – А. А. Столыпина, журналиста газеты «Новое время» и члена ЦК «Союза 17 октября». Этот проект во многом предвосхищал избирательный закон от 3 июня 1907 года^[10].

Новое положение о выборах давало октябристам шанс на победу, который нельзя было упустить. «Союз 17 октября» организовал специальный разъездной комитет, целью которого была агитация на местах в пользу кандидатов-октябристов. Место А. В. Еропкина среди ведущих ораторов партии не вызывало сомнений. Он объездил Саратов, Ростов, Новочеркасск, Калугу, Жиздру, Харьков, Полтаву. Основные оппоненты на предвыборных собраниях – кадеты. В Калуге пришлось соревноваться с В. П. Обнинским и Ю. А. Новосильцевым. Иногда сражался со «звездами» первой величины – А. А. Кизеветтером и Ф. И. Родичевым^[11]. Зная таланты кадетских ораторов, А. В. Еропкин как-то заметил члену Государственного совета М. В. Красовскому, что октябристам трудно с ними тягаться. «На это Красовский, лично не знакомый со мною, возразил: „Что вы? А Еропкин-то! Он им спуску не даст!“ – и принялся расхваливать меня же в глаза. С величайшим чувством неловкости я должен был его остановить и сказать ему, что я и есть Еропкин. Он смутился, и мы сухо расстались»^[12].

А. В. Еропкин был избран депутатом III Государственной думы от Рязанской губернии. Вновь помогло соглашение с крестьянином. Октябристы провели в Думу крестьянина И. И. Лукашина, а он вместе со своими друзьями в ответ провел в депутаты рязанских октябристов: князя Н. С. Волконского, Д. А. Леонова, М. К. Сафонова и А. В. Еропкина^[13]. Впереди пять бурных лет. «Третья Дума деловая, рабочая, я сказал бы, чернорабочая, потому что она взвалила на свои плечи всю тяжесть текущей законодательной работы», – говорил А. В. Еропкин. Он был членом пяти думских комиссий, докладчиком Бюджетной комиссии (в первую сессию и ее секретарем) и Комиссии по экономическим вопросам^[14]. «Палата заседает в комиссиях», – цитировал известную английскую формулу А. В. Еропкин на предвыборном собрании 23 сентября 1909 года^[15]. Однако он сам впоследствии признавался, что в «Бюджетной комиссии приходилось так много заниматься, что для работы в остальных комиссиях не оставалось времени»^[16] Еропкин пользовался известной популярностью: публика на галерке ждала его речей и специально приходила послушать докладчика^[17]. Приезжал на его выступления и министр финансов В. Н. Коковцов, чтобы не оставить реплики Еропкина без ответа. А оратор подвергал жестокой критике министерство, обвиняя его в отсутствии какой-либо программы финансовой политики^[18]. Очевидно, речи А. В. Еропкина производили столь же сильное впечатление и на товарища министра финансов Н. Н. Покровского. Так, ему хорошо запомнилось выступление Еропкина в ноябре 1909 года, посвященное законопроекту о налогах с городского недвижимого имущества. Эта речь имела существенное влияние на настроения в Думе. Депутаты из Финансовой комиссии буквально прибежали к Н. Н. Покровскому и попросили его выступить в защиту проекта: в противном случае его ждала печальная участь. Долгое выступление товарища министра лишь отчасти помогло делу: был принят переход к постатейному чтению, однако проект был передан на обсуждение особой комиссии, что заметно задержало его принятие^[19].

В 1911 году А. В. Еропкин совершил путешествие по России, осматривая результаты землеустроительных работ в ходе реализации реформ П. А. Столыпина. «Столыпин очень сочувственно отнесся к моей мысли осмотреть на месте, как идет дело землеустройства, и немедленно при мне по телефону отдал распоряжение, чтобы мне было оказано всякое содействие. Мне необходимо было спешно выехать из Петербурга, так как о маршруте своем я уже сговорился с министром Кривошеиным по телефону. Нами были намечены губернии: Витебская, Саратовская, Самарская и наша Рязанская. В первых трех губерниях хуторское устройство шло наиболее успешно; свою же Рязанскую я выбрал для сравнения, для контраста. Должен оговориться, что я предпринял эту поездку на свой счет и на свой риск. Дорогой я записывал свои впечатления и напечатал ряд статей в “Санкт-Петербургских ведомостях” под заглавием “По хуторам”». В Рязанскую губернию А. В. Еропкин отправился уже после смерти Столыпина. По его собственным словам, это было во многом по инерции^[20]. Он не верил, что реформы сохранят прежнюю динамику при новом правительстве.

Известность стоила Еропкину больших трудов. Жизнь депутата на два дома – в Петербурге и Москве – была в финансовом смысле весьма обременительна. «Приходилось еще работать в “Новом времени” и в “Голосе Москвы”, где я зарабатывал до 300 рублей в месяц построчно. Работа эта делалась нелегко: после заседания Думы, усталый, я садился за отчет думского заседания, чтобы ночью передать его по телефону в Москву»^[21]. Имение Кораблино давало незначительный доход, так что приходилось искать дополнительный заработок. Как вспоминал коллега Еропкина по Думе С. И. Шидловский, «нельзя сказать, чтобы и жалованье в 4800 рублей (которое полагалось депутату. – К. С.), было особенно щедро к потребностям семейного рядового интеллигента, не имеющего средств. Уже через год после созыва третьей Государственной думы началась серия отказов и сложения полномочий по соображениям чисто материального свойства, и Дума потеряла чрезвычайно ценных работников… Для них существование в Петербурге на получаемое жалованье оказалось невозможным, и они с большим прискорбием были вынуждены отказаться от полномочий, которыми очень дорожили»^[22].

За помощью Еропкин обратился к члену Государственного совета, бывшему министру земледелия А. С. Ермолову, с которым был знаком еще по Рязанскому земскому собранию. Через несколько дней Еропкин получил приглашение от бывшего министра торговли и промышленности В. И. Тимирязева: тот предложил занять место директора Ленского золотопромышленного товарищества – должность, обещавшую зарплату в 500 рублей в месяц, не считая дополнительных доходов. Необходимость переизбрания прежнего совета директоров возникла под давлением общественного мнения после Ленского расстрела рабочих в 1912 году^[23] А. В. Еропкин оставался в этой должности до 1917 года, когда путем обмана и интриги был смещен со своего поста^[24].

Вскоре после назначения работа в «Лензото» стала основной для Еропкина, так как в IV Государственную думу он не попал. К 1912 году правительство коренным образом изменило свое отношение к октябристам. Местная администрация всячески стремилась подорвать шансы представителей центра и левого крыла партии на избрание в Думу нового созыва. Основным ресурсом для этого служило мобилизованное духовенство, строго подчинявшееся приказаниям церковного начальства. Именно благодаря голосам священников А. В. Еропкин был забаллотирован в Думу. Причем ему не хватило одного голоса – своего собственного: ведь Еропкин голосовал за всех кандидатов. Однако во время выборов процедура была нарушена, и их результаты удалось опротестовать. Но и со второго раза А. В. Еропкин депутатом не стал^[25].

Февральские дни 1917 года Еропкин встретил в Петрограде. Он жил в самом эпицентре событий – на углу Литейного и Невского проспектов, и революция разворачивалась на его глазах. Еропкин свидетельствовал: «Волнения начались постепенно, и умная государственная власть, конечно, могла бы их потушить. Как и всегда, вопрос в буквальном смысле о куске хлеба; хлеба в Петербурге недоставало, и в то время избалованное население не привыкло еще и не признавало никаких очередей в ожидании покупки хлеба, и оно особенно негодовало, когда эта лишняя затрата времени оканчивалась ничем, когда булочник объявлял, что хлеба больше нет. Больше всех, конечно, волновались женщины, на которых главным образом и ложилась эта нудная обязанность стоять в очередях за хлебом. Первая толпа недовольных на Невском проспекте состояла в большинстве из женщин. Демонстрации все усиливались, и толпы на Невском появлялись все чаще. Для разгона этих демонстраций прибегали к конным отрядам казаков. Но казаки вели себя миролюбиво: стоит связываться с бабой?»^[26] Власть прибегала ко все большей жестокости и тем самым все более себя дискредитировала. По мнению Еропкина, переломным моментом стала стрельба в толпу с чердаков на Невском проспекте. После этого ситуация вышла из-под всякого контроля^[27].

С июля 1917 года, после отставки с поста директора Ленского золотопромышленного товарищества, А. В. Еропкин остался практически без всякого заработка. Он хватался за любую работу. Так, летом 1917 года по поручению обер-прокурора Святейшего синода В. Н. Львова он начал готовить доклад о церковном хозяйстве в России. Впоследствии патриарх Тихон отказался что-либо за это платить. И лишь официальная документация, подтверждавшая заказ, добытая в свое время с большим трудом, заставила новое руководство выдать необходимую сумму. Это был последний заработок Еропкина в старой России^[28].

После октября 1917 года жизнь в Петрограде становилась все труднее. Еропкин вместе с семьей был вынужден регулярно выезжать в Финляндию «поесть хлеба»^[29]. Можно было поселиться в имении Кораблино, но там уже полновластно господствовали крестьяне.

Уже в эмиграции Еропкин не оставлял мысли о необходимости аграрной реформы в России. Он исходил из того, что принцип частной собственности должен быть в полной мере восстановлен. Это вынуждало поставить под сомнение факт национализации помещичьего землевладения. Но вместе с тем Еропкин признавал, что вернуть землю прежним владельцам уже не удастся. Для выхода из этого заколдованного круга он предлагал следующую финансовую операцию. Крестьяне получали в собственность захваченную землю, но в виде ипотечного кредита, который бы позволил расплатиться с помещиками. «Единственное, что различает предстоящую операцию от обычных банковских ипотечных операций – это отсутствие добровольного соглашения между сторонами, т. е. помещиками и крестьянами. Помещик уже согнан со своей земли, его право на землю уже нарушено…»^[30] При этом Еропкин был убежден, что сельское хозяйство в России все равно вернется к крупным формам землевладения как наиболее эффективным^[31].

С 1918 года А. В. Еропкин работал в Земском страховом союзе. 20 августа 1918 года он отправился в командировку на Украину. На Еропкина была возложена обязанность вести переговоры с правительством гетмана П. П. Скоропадского о расширении сферы деятельности Московского страхового союза^[32]. Ситуация, казалось бы, облегчалась тем, что заместителем министра внутренних дел Украины был бывший коллега Еропкина по Думе и по фракции октябристов С. Т. Варун-Секрет. Однако переговоры шли с большим трудом, натыкаясь на упорное сопротивление украинской стороны^[33]. Между делом Еропкин по поручению Земского страхового союза съездил в Ростов^[34]. Когда он вернулся в Киев в октябре 1918 года, там состоялось совещание бывших членов Государственной думы. Тон на нем задавал П. Н. Милюков. Присутствовавший на совещании Ф. И. Родичев советовал А. В. Еропкину не возвращаться в Москву, где его ждал неминуемый арест. Опасения Родичева подтвердил и бывший член ЦК партии «Союз 17 октября» Г. Г. Лерхе. Еропкин решил остаться на Украине. Благодаря протекции С. Т. Варуна-Секрета он получил работу в МВД в качестве уполномоченного по устройству украинских беженцев в Крыму^[35].

В Крыму он встретил своего старого знакомого Н. Н. Богданова, министра внутренних дел в краевом правительстве. И уже от имени Крыма Еропкин был послан в командировку в Ростов для ведения переговоров о заключении займа и для зондирования почвы о возможности продовольственного снабжения. В сентябре 1919 года он вновь перебрался в Крым, а с 13 сентября – он уже в Феодосии^[36]. Тогда же Еропкин вошел в Комитет содействия Вооруженным силам Юга России. После отъезда Л. Л. Катуара он стал заведующим финансами комитета^[37]. В октябре 1920 года A. В. Еропкин наряду с В. Н. Коковцовым, П. Л. Барком, B. И. Гурко принял участие в Экономическом совещании, где обсуждались перспективы финансовой помощи Белому движению, которое уже отсчитывало свои последние дни^[38].

30 октября (12 ноября по нов. ст.) 1920 года П. Н. Врангель отдал приказ об эвакуации. В первую очередь готовился к отплытию офицерский корпус, что вызывало раздражение у всех остальных – безоружных, оставляемых на погибель. Толпы, скопившиеся в порту Севастополя, могли лишь гадать, хватит ли на всех мест^[39]. «Идут часы. День уже клонится к концу, на дворе уже вечер, а посадка все продолжается, и народу на молу все еще много. Как будто и не убавляется. И все идут какие-то военные части, больные и раненые из лазаретов, кадеты из корпусов, таможенные чины, комендатура и т. д. Опять военные впереди гражданских, убийственная сила привычки, как в городах за хлебом, так и покидая поля сражений»^[40].

2 ноября пароход с беженцами прибыл в Константинополь^[41]. Однако совершить разгрузку он не мог и стоял в гавани до 13 ноября, пока не отправился в Констанцу, в Румынию. Там будто бы королева ждала русских эмигрантов с распростертыми объятиями. В действительности в Румынии не знали, что делать с русскими беженцами, и после нескольких дней пребывания в порту Констанцы, пароход отправился к берегам Турции^[42]. Наконец, 28 ноября беженцы были высажены в Греции, в Салониках, – без средств к существованию, предоставленные сами себе^[43]. А. В. Еропкин мучительно искал возможности для заработка. Он пробовал красить автомобили, пилить дрова на лесопильне, торговать готовым платьем. Однако ничего не выходило, всюду Еропкин терпел убыток. Больше удавалось его жене: она давала уроки музыки, работала переводчицей с французского языка при уполномоченной от женевского Красного Креста. Эти первые месяцы скитаний на чужбине протекали на фоне очевидного падения нравов среди русской эмиграции: пьянство, азартные игры стали привычным занятием многих беженцев. Воровством уже промышляли бывшие генералы^[44].

Весной 1921 года А. В. Еропкин с семьей переехал в Белград. Благодаря помощи представителей русской диаспоры он получил должность официала в Сресском суде, т. е. секретаря в уездном суде, как бы это называлось в Российской империи, а затем работу в Министерстве финансов Югославии^[45]. Вместе с тем с 1922 года он начал сотрудничать в югославской газете «Политика», где преимущественно освещал финансовые вопросы^[46]. Со временем работа в газете стала основной для Еропкина. Кроме того, он писал воспоминания, которые закончил в 1928 году.

Читатель этой книги может с легкостью убедиться, что воспоминания живые и яркие. Мемуарист был наблюдательным, ироничным и, что немаловажно, самокритичным человеком. Порой, полагаясь на память, он ошибался, допускал неточности, но при этом оставался искренним и откровенным рассказчиком.

Ныне рукопись воспоминаний хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 335). В данном случае предлагается публикуемый впервые полный текст воспоминаний, подготовленный в соответствии с современными правилами орфографии и пунктуации, при сохранении особенностей стилистики автора. Явные опечатки исправлены без оговорок.

К. А. Соловьев