А. Н. Леонтьев
Становление психологии деятельности

Этот документ свидетельствует о кризисе (организационном и методологическом), в котором находилась в тот момент вся «тройка». Не дождавшись от Выготского принципиальных шагов, направленных на разрешение этого кризиса, Леонтьев берет на себя ответственность за принятие далеко идущих решений. Их мотивом является отнюдь не стремление к расколу, обособлению, а наоборот, стремление к сохранению той основы работы и одновременно личных отношений, в отходе от которой он упрекает – от имени Выготского, с цитатами из его писем! – и Лурию, и самого Выготского. Этот удивительный экзистенциальный документ – свидетельство о рождении в психологии нового лидера, готового и способного делать выбор в условиях глобальной неопределенности, принимать решения с далеко идущими последствиями и полностью брать на себя бремя ответственности за эти решения и их последствия. Но Леонтьев далек от мысли противопоставить себя Выготскому. «Мы» звучит в этом письме с первых строк до последних, объединяя, кроме Выготского, Леонтьева и Лурии, также ядро будущей Харьковской группы – упомянутых в письме А.В. Запорожца, Л.И. Божович и Н.Г. Морозову. Леонтьев пишет о них не только с любовью («чудесная, преданная и сейчас выдержавшая экзамен на четкость и стойкость группа»), но и с чувством зрелой ответственности («Они – обязывают. Нельзя, чтобы мы не выдержали экзамена!» – наст. изд., с. 232).

Отдельный блок образуют в письме и отдельный интерес представляют теоретические и методологические соображения Леонтьева о культурной психологии. Большую часть из них занимают характерные для Леонтьева и в последующем акценты на философско-методологические основы теории. Из числа конкретных проблем прежде всего появляется проблема психического-психологического, которая через несколько лет станет предметом его докторской диссертации. Проблема функциональных систем и межфункциональных связей, ставшая одной из центральных для всей школы в 1940—60-е гг. Ключевая роль знака. Наконец, проблема воли и интенции и – в контексте проблемы развития – проблема личности как его субъекта, т. е. «проблема активного психологического развития, проблема психологической культуры личности (свободы!) и отсюда ближайшие этические проблемы» (наст. изд., с. 234). Такая постановка вопроса звучит свежо и сегодня. Но эти проблемы вскоре вошли в нашей стране в «черный список», и только в публикациях самых последних лет жизни мы встречаем волнующую Леонтьева проблему личности не как объекта формирующих воздействий, но как активного, свободного и ответственного субъекта собственного развития.

Из этого письма, а также из других документов следует со всей очевидностью, что отъезд Леонтьева в Харьков не был разрывом с Выготским. Во-первых, Леонтьев ехал туда, чтобы заниматься именно развитием культурной психологии, что было сложно делать в Москве. Во-вторых, Выготский и Лурия также получили приглашения на работу в Харьков и одновременно с Леонтьевым начали там работать, хотя не столь решительно; не «вина» последнего, что именно он оказался в положении единственного реального лидера Харьковской группы и что только в Харькове с его помощью сложился сильный коллектив единомышленников, взявших идеи культурно-исторической психологии на вооружение, а в Москве (или где-либо еще) такого коллектива не возникло. В-третьих, на фоне идейного кризиса Выготский сам дистанцировался от содержательного общения, что подтолкнуло Леонтьева к принятию самостоятельных решений, но отнюдь не к какому-либо изменению научных воззрений и человеческих отношений. В-четвертых, отъезд Леонтьева не был вызван теоретическим расколом – ни малейшего намека на это нет в тексте письма, и позднейшие письма и действия Выготского служат этому недвусмысленным подтверждением, заодно опровергая и мифы об «измене» и «не восстановившихся отношениях».

Первые годы после отъезда Леонтьева в Харьков (1932–1934) проходят преимущественно под знаком диалогов с Выготским – очных и заочных дискуссий, посвященных тому, как перспективнее развивать культурно-историческую психологию. Вопрос стоял не о правоте исходной платформы (в этом сомнений не было), а о магистральных путях ее реализации. На первый план выходят именно теоретические дискуссии между Выготским и Леонтьевым.

Из текстов этого периода наиболее концентрированно эти дискуссии выражены в небольшой рукописи А.Н. Леонтьева «Беседа с Выготским» (наст. изд., с. 236–240), очень четко фиксирующей научные позиции как Выготского, так и Леонтьева к осени 1933 г. Это итог первого цикла исследований Харьковской группы, если следовать периодизации, данной самим Леонтьевым в «Материалах о сознании» (наст. изд., с. 353–372). Вначале идет конспект сообщения самого Леонтьева о проделанной им работе по исследованию переноса, причем характерно, что теоретическая основа этой работы в основном повторяет мысли Выготского. Правда, здесь уже поднимается проблема «речь и практический интеллект» и возникает чеканная формулировка «значение слова выступает как значение вещи» (в этом, кстати, суть переноса). Это вполне соответствует позиции Выготского. Однако тут же ставится острый вопрос, обращенный к Выготскому: «Словоцентризм системы. Что – субъект развития? Где человек, мир? Где действительные отношения человека к миру?» Выготский дает, судя по конспекту, достаточно уклончивый ответ, лишь в конце которого проскальзывает то, чего, видимо, ожидал от него А.Н. Леонтьев: «За сознанием открывается жизнь <…>. Мысль нужно выводить из жизни, а не обратно» (наст. изд., с. 239).

Этот ответ был, однако, для Леонтьева и харьковчан слишком абстрактным и нерасчлененным.

Молодому коллективу соратников и учеников А.Н. Леонтьева казалось тогда, что научная программа Харьковской школы альтернативна программе Л.С. Выготского. Возможно, здесь проявилась общая закономерность возникновения любой новой научной концепции – чтобы осознать ее принципиальную новизну, нужно противопоставить ее точке зрения предшественников и тем самым зачастую «огрубить» их позицию. Зарождение новой научной программы, как отмечает сам Леонтьев, началось «с критического анализа системы теоретических положений Л[ьва] С[еменовича]»^[12]. Харьковские психологи критиковали тезис Выготского, что значение – демиург сознания, а общение в свою очередь – демиург значения. В этом вопросе Выготский и харьковчане оказались в отношениях теоретического противостояния. И в качестве центральной научной задачи Харьковской школы была поставлена проблема раскрытия действительных отношений к миру во всей их конкретности и богатстве.

На самом деле той альтернативы, которую видели «харьковчане» в начале 1930-х гг. – либо «единство интеллекта и аффекта» по Выготскому, либо «практическая деятельность и сознание», не было. Уже в конце 1930-х гг., в работах А.В. Запорожца, поддержанных Леонтьевым, это противостояние было снято; и Леонтьев, и в особенности Запорожец начали осознавать, что на самом деле в основе деятельности лежит «функциональная система интегрированных эмоциональных и когнитивных процессов», что у человека благодаря этой системе эмоции становятся «умными», а интеллектуальные процессы обретают эмоционально-образный характер, становятся смысловыми. В 1939 г. Запорожец, например, писал: единство мышления и речи «возникает только при определенном содержании жизненных отношений»^[13]. А в 1977 г., в докладе памяти Выготского, сам Леонтьев откровенно признал: «…Альтернатива 30–31 гг. оказалась не альтернативой, а необходимой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!». Но в те годы и еще несколько лет спустя она оставалась все же альтернативой, хотя в некрологе Л.С. Выготскому, написанном летом 1934 г., А.Н. Леонтьев четко определил деятельностный характер концепции Выготского: «Трактовка Л.С. Выготским опосредствованной структуры человеческих психических процессов и психического как человеческой деятельности послужила краеугольным камнем, основой для всей разрабатывавшейся им научной психологической теории – теории общественно-исторического <…> развития психики человека» (наст. изд., с. 242).

Последняя работа, которую мы включили в раздел «Диалоги с Выготским», – статья «Учение о среде в педологических работах Л.С. Выготского (критическое исследование)», датируемая ориентировочно 1937 г.

Публикуемая рукопись А.Н. Леонтьева, обнаруженная лишь в 1997 г. в архивах РАО И.В. Равич-Щербо, которой мы выражаем огромную благодарность, интересна прежде всего тем, что о ней до этого не было известно никому из исследователей. Ее не сохранилось в архиве А.Н. Леонтьева, он не упоминал ее в списках научных работ, и даже в личных беседах с коллегами и близкими, нами в том числе. Осознавал он это или нет, но статья оказалась «вытеснена» им из числа своих научных работ. Вместе с тем его авторство сомнений не вызывает.

Она относится ко времени, когда А.Н. Леонтьев писал и публиковал чрезвычайно мало, – к периоду, наступившему непосредственно после печально известного постановления ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в системе наркомпросов», на которое в тексте есть прямая ссылка. Наука в этот период, как и все общество, испытывала жесточайшее идеологическое вмешательство со стороны партийно-государственного руководства. Выготский и его школа обвинялись в антимарксизме и субъективном идеализме. А в начале 1937 г. вышла небольшая брошюра Е.И. Рудневой под выразительным названием «О педологических извращениях Выготского». Там, в частности, писалось: «Критика работ Выготского является делом актуальным и не терпящим отлагательства, тем более что часть его последователей до сих нор не разоружилась (Лурия, Леонтьев, Шиф и др.)». А.Н. Леонтьев в это время был в крайне трудном положении, находясь к тому же «под подозрением», потому что, как и Лурия, Эльконин, Гальперин, наотрез отказался «разоблачать» своего учителя Выготского и признавать свои ошибки. Непосредственно под удар Леонтьев не попал, но лаборатория генетической психологии во Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ), куда он был приглашен заведующим, после скоротечного идеологического скандала, вызванного его докладом «Психологическое исследование речи», была закрыта. Закрылся и Высший коммунистический институт просвещения (ВКИП) и находившийся при нем небольшой научно-исследовательский институт, где сотрудничал Леонтьев, и он остался без работы до осени 1937 г., когда директором Института психологии вновь стал К.Н. Корнилов, взявший Леонтьева на работу на сугубо прикладные темы.

Публикуемая рукопись свидетельствует о том, что А.Н. Леонтьев все-таки пытался в этот период разрабатывать принципиальные методологические вопросы психологии. Хотя создается явное впечатление, что ее написание было вызвано конъюнктурной необходимостью, связанной в те времена не с карьерой, а с простым выживанием, но при этом А.Н. Леонтьев умудряется, во-первых, превратить формально неизбежную критику Л.С. Выготского-педолога (в тексте есть прямая квалификация некоторых педологических идей Выготского как идеалистических и позитивистских) чуть ли не в апологию, несмотря и на вступивший к этому времени в силу запрет на публикацию и пропаганду идей Выготского, и на уже вполне теоретически оформившиеся расхождения Выготского и Харьковской группы. Как бы то ни было, научное содержание этой статьи весьма весомо и содержащийся в ней глубокий методологический анализ проблемы среды в развитии резко дисгармонирует с жанром огульной идеологической критики, в котором она должна была быть выдержана и пример которого являет огромное количество публиковавшихся в те годы статей и книг. У Леонтьева это «не получилось». Может быть, именно недостаточная степень критичности сделала невозможной публикацию этой статьи в свое время, однако для А.Н. Леонтьева эта мера критичности была все же слишком большой, чтобы идентифицироваться с этой статьей впоследствии.

Утверждение Выготского, что во всяком психологическом факте даны в неразложимом механически виде и свойства субъекта деятельности, и свойства действительности, в отношении которой осуществляется эта деятельность, Леонтьев считает бесспорным, и «весь вопрос заключается в том, насколько удается автору его конкретизировать в дальнейшем исследовании». По его мнению, Выготский, развивая свою концепцию, «вступает… в противоречие со своими собственными исходными положениями». Выготский не развивал, по Леонтьеву, принципиально ошибочную с самого начала теорию – исходно она совершенно верна, но в ней содержатся «конкретные положения, которые приводят автора к общим ошибочным позициям». При этом Выготский «выдвигает совершенно правильное требование» – психологический анализ должен быть направлен на отношение личности к действительности. «Положение Л.С. Выготского о том, что сознание есть продукт речевого общения ребенка в условиях его деятельности по отношению к окружающей его вещной действительности необходимо обернуть…». Обернуть, но не отбросить! И вот итог: понятие среды, понятие значения, «как и целый ряд других понятий, введенных Л.С. Выготским в советскую психологию, по-настоящему обогащает ее и сообщает необходимую жизненность и конкретность нашему психологическому анализу». Ничего себе критика!

Собственно в теоретико-методологическом плане, однако, этот текст во многом оказывается «недостающим звеном», позволяющим реконструировать развитие деятельностных идей в конце 1930-х гг. Статья убедительно показывает, что основные идеи и подходы, легшие в основу будущей психологической теории деятельности, полностью сформировались у Леонтьева уже в 1937 г. «Отношение… есть не что иное, как содержание конкретной деятельности субъекта. Данный предмет и становится средой, лишь вступая в действительность деятельности субъекта, как один из моментов этой действительности… Субъект вне его деятельности по отношению к действительности, к его “среде” есть такая же абстракция, как среда вне отношения ее к субъекту» (наст. изд., с. 248). Здесь недвусмысленно сформулировано и положение о том, что сознание является продуктом деятельности, а особый интерес представляет анализ А.Н. Леонтьевым понятия переживания у Выготского, из которого видно, что именно из понятия переживания выросло появившееся у А.Н. Леонтьева через два-три года понятие смысла, ставшее одним из центральных понятий его общепсихологической теории. Генетически леонтьевское понятие смысла связано именно с понятием переживания, а не с понятием смысла у Выготского, которое носит у того чисто семантический характер. А.Н. Леонтьев в данной рукописи не только практически впервые отчетливо сформулировал основные положения деятельностного подхода в психологии, но и показал его принципиальное родство с идеями своего Учителя.

* * *

С переездом в Харьков для А.Н. Леонтьева начинается новый и очень продуктивный этап его творчества, когда он формулирует свою собственную научную программу, получившую мощную теоретическую и экспериментальную разработку (1932–1941).

Научная история Харьковской группы еще не написана. Более того, лишь ничтожная часть выполненных ею исследований доступна в виде публикаций. Основная их масса либо не предназначалась для печати, либо публикация не была осуществлена по вненаучным причинам (после постановления ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в системе наркомпросов» в Харькове был рассыпан набор уже готового к печати сборника статей), либо результаты исследований публиковались в малотиражных, совершенно недоступных сейчас материалах местных конференций.

«Системообразующим» фактором научной программы Харьковской группы стала всесторонняя разработка проблемы «практическая деятельность и сознание». Основной принципиальный недостаток культурно-исторической концепции Выготского Леонтьев видел в том, что в ней сознание «чрезмерно интеллектуализировалось»: его единицей выступило значение, представляющее собой продукт духовной деятельности общества. Но функционирование значений в реальной психической жизни конкретного индивида, их присвоение субъектом зависит от объективных условий реальной деятельности данного субъекта – приобретут ли они адекватный и действенный смысл или же будут восприняты лишь внешним образом^[14]. И хотя сам Выготский позже попытался преодолеть интеллектуальную замкнутость сознания, разрабатывая идею единства «интеллекта» и «аффекта», эта попытка не удалась, потому что, как считает Леонтьев, «проблему исследования роли аффекта он ставил в плане дальнейшего расширения психологической характеристики значения как “единицы сознания”»^[15]. Поставленная когда-то Выготским задача «разомкнуть» замкнутый круг явлений сознания осталась решенной наполовину. Харьковская группа попыталась сделать новый шаг в этом направлении – действительно включить сознание в процесс реального бытия человека, его реальной деятельности.

Периодизация творческой деятельности Харьковской группы, на которую мы опираемся, была дана самим Леонтьевым в его рукописи «Материалы о сознании» (см. наст. изд., с. 353–372). На первом этапе разработки проблемы «практическая деятельность и сознание» (1932–1933) ключевой идеей явилось разведение «сознания-образа» и «сознания-процесса», что вытекало из идей Выготского о значении как обобщении, однако им обобщение рассматривалось не столько как «обобщаемая действительность» («образ» действительности), сколько как «кристаллизованная деятельность» (обобщение-деятельность).

На этом этапе А.Н. Леонтьевым был разработан адекватный изучаемому обобщению-деятельности метод переноса, позволивший выявить этапы формирования понятий. Проблеме переноса посвящены теоретико-экспериментальные исследования А.Н. Леонтьева и В.И. Аснина. Их большая (80 с.) статья «Исследование интеллектуальной деятельности ребенка методом вариационного проблемного ящика» сохранилась в архиве А.Н. Леонтьева не полностью (часть страниц отсутствуют, еще часть разрезаны ножницами). Кроме этого, сохранился сделанный на ее основе небольшой, но цельный текст «Перенос действия как функция интеллекта» (машинописный экземпляр с собственноручной правкой А.Н. Леонтьева), который мы и воспроизводим в настоящем издании (с. 263–266). Авторы исследуют наглядно-действенное мышление у ребенка с помощью своеобразной «лестницы» постепенно усложняющихся задач, которые решаются на основе одного общего принципа, но каждая задача требует для своего конкретного решения различных наглядно-действенных операций. Одновременно не только диагностируется, но и исследуется то, как процесс совершения действий в разных ситуациях и перенос в другую ситуацию приводят к формированию специфически человеческого обобщения. Испытуемыми были дети от 1 до 9 лет. Качественный анализ результатов исследования привел к основному выводу: более высокому уровню интеллектуального развития, повышающегося, естественно, с возрастом, соответствует и более широкий перенос, поэтому граница переноса является адекватным показателем интеллектуального развития.

С этой статьей перекликается и следующая, также впервые публикуемая работа – доклад «Проблема развития интеллекта и обучения в психологии человека» (с. 267–277), написанный совместно с А.Р. Лурия (имя которого стоит первым) для так и не состоявшегося выступления на международном психологическом конгрессе. Доклад опирается на многочисленные экспериментальные данные, полученные сотрудниками обоих авторов, в частности, на многие харьковские исследования. Интересно, что в этом докладе, написанном в том же 1937 г., что и статья Леонтьева про учение Выготского о среде, оценки Выготского, несмотря на уже обнародованное к этому времени официальное партийное осуждение его позиции, однозначно апологетические. Авторы ни в малейшей мере не противопоставляют себя Выготскому; напротив, они говорят о работах Выготского, своих собственных и своих сотрудников как о едином подходе, противопоставляя его подходам Пиаже и других западных авторов. Это свидетельствует, во-первых, о том, что авторы доклада рассматривали внутренние расхождения между линией Выготского и харьковской альтернативой как именно «внутреннюю кухню», не подлежащую публичному обсуждению (напомним, что все тексты, в которых содержалось теоретическое «выяснение отношений», были написаны не для публикации). Во-вторых, о том, что на их отношение к Выготскому постановление ЦК не повлияло: этот текст, адресовавшийся не партийной цензуре, а зарубежным коллегам, в отличие от статьи про учение о среде, абсолютно свободен от мрачных примет своего времени. Можно только гадать, сошло бы это с рук Лурия и Леонтьеву, или же их расчет на бесконтрольность по ту сторону границы был чересчур наивен; как бы то ни было, доклад не состоялся и пролежал «в столе» долгие годы.

Далее в этом разделе книги мы публикуем две лекции из курса психологии, который А.Н. Леонтьев читал в Харьковском государственном педагогическом институте в 1934/35 учебном году. Неправленные стенограммы (лекция от 7.XII.1934 и вторая – без даты) были разрешены к печати Обллитом одновременно – 23.IV.1935 – и, следовательно, одновременно же и вышли на правах рукописи тиражом 200 экземпляров. К сожалению, осталось неизвестным, были ли изданы другие лекции этого курса. Судя по одному из составленных самим Леонтьевым списков его публикаций, всего было 10 таких выпусков (каждый из них соответствует одной лекции), относящихся к 1935–1936 гг. Во всяком случае, в московских книгохранилищах их нет, равно как и в личных библиотеках психологов, работавших в те годы в Харькове или связанных с Харьковской группой.

Эти лекции представляют двоякий интерес. Начнем с того, что если рассматривать их как публикации, то это самая первая из известных публикаций Харьковской группы учеников Л.С. Выготского, если не считать некролога Выготскому. А.Н. Леонтьев стремится здесь четко зафиксировать, с одной стороны, преемственность, а с другой – различие между идеями своего учителя Л.С. Выготского и концепцией группы, то новое, что харьковчане внесли в развитие идей Выготского. Кроме того, здесь, как и во многих более поздних работах Леонтьева, реализовались энциклопедичность его знаний, умение синтезировать в единой методологически продуманной и теоретически непротиворечивой системе материал из различных областей знания.

Первая из двух вышеупомянутых лекций носит название «Генез человеческой речи и мышления». Многое в ней кажется сегодня тривиальным, но есть идеи, звучащие вполне современно. Это, во-первых, идея возникновения человеческой речи в процессе совместного действия, или содействия, впервые подробно разработанная. Во-вторых, это гипотеза о том, что первоначально звуковая речь осуществляла выразительную функцию, а линейная (жестовая) речь была предметно отнесенной; в результате развития они как бы поменялись функциями. В-третьих, это четкая квалификация речи как вида деятельности. Но самое главное – это настойчивое стремление понять общение через деятельность, выведение развития сознания из труда как причины и слова (речи) как условия этого развития. Вторая лекция – «Психология речи» – продолжает идеи первой. Здесь уже прямо употреблен термин «речевая деятельность». С самого начала идет полемика с идеей Л.С. Выготского о различных корнях мышления и речи и в то же время вводится положение о развитии значения как центральном процессе развития речи вообще. Но, конечно, логическим центром лекции является афористический тезис, что «развитие речи совершается в меру и вместе с развитием той деятельности, которая лежит за словом» (наст. изд., с. 298). Одна из любопытнейших мыслей – это мысль о принципиальном, онтологическом единстве процессов развития речи и мышления, причем в едином процессе развития, по мнению А.Н. Леонтьева, «мы можем открыть некоторые своеобразные формации»; так, этап коммуникативного развития речи может сменяться этапом, когда «речь выступает как внутренняя интеллектуальная деятельность» (там же).

Нельзя не отметить, что в лингвистическом отношении лекции вполне профессиональны. Это не случайно – в библиотеке Леонтьева находились и были им, видимо, основательно проработаны вышедшие к тому времени на русском языке две основополагающих книги зарубежных лингвистов – «Курс общей лингвистики» Ф. де Соссюра и «Язык» Э. Сепира (обе относятся к 1933 г.). И в первой, и особенно во второй лекциях часты ссылки на «современную научную лингвистику», «лингвистическую палеонтологию» и т. п. Имеется в виду в основном «новое учение о языке» академика Н.Я. Марра.

С этими лекциями перекликается по своему содержанию доклад «Психологическое исследование речи», который сохранился в двух вариантах. Во-первых, это машинописные тезисы, опубликованные после смерти А.Н. Леонтьева в первом томе его «Избранных психологических произведений»^[16]. Во-вторых, это рукописный автоконспект, по которому реально читался доклад; он публикуется здесь впервые под названием «Доклад в ВИЭМ’е», стоящим на обложке блокнота, в котором этот конспект написан. Доклад был сделан 16 февраля 1935 г., сразу после возвращения Леонтьева в Москву на предложенную ему должность заведующего лабораторией генетической психологии во Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Но этот доклад почти что вызвал идеологический скандал, во всяком случае, его резко осудили в Московском комитете ВКП(б), и лаборатория была закрыта.

Деятельность, пишет Леонтьев в тезисах, должна пониматься «как деятельность субъекта, “переходящая в объект” в реальном процессе общественной практики человека, как его отношение к действительности, опосредствованное в его отображении в сознании (практически осуществляющееся в слове)» (наст. изд., с. 301). В этих тезисах нет упоминания имени Выготского, но критика «словоцентризма» дается предельно четко. Если мы поймем положение о роли общения в процессе развития значений «в том смысле, что развитие значений (а следовательно, и развитие сознания) движется взаимодействием идеального значения речи и ее реально психологического содержания у ребенка, то есть что оно движется самим общением (а не совершается в процессе общения), то мы с необходимостью придем к тому решительно ложному и отрицаемому в самих этих исследованиях [Выготского. – А.Л.] выводу, что развитие значений (обобщений) определяется не действительностью, а общественным сознанием…» (наст. изд., с. 303). Конспект удачно дополняет и еще более проясняет эти тезисы. Вот что там, в частности, говорится: «Что лежит за словом, за значением? 1) Обобщенная действительность; 2) структура связей и система опосредования, т. е. кристаллизованная деятельность. Это не то же самое. Это различные и противоречивые вещи! Значение и есть единство этих противоречивых вещей» (наст. изд., с. 314).

Раздел завершает статья «Овладение учащимися научными понятиями как проблема педагогической психологии». Статья была написана в 1935 г. для готовившегося к печати сборника исследований Харьковской группы. В сборник кроме данной работы входили также статьи Л.И. Божович, В.И. Аснина, П.И. Зинченко, К.Е. Хоменко, В.В. Мистюк, А.В. Запорожца. Все статьи были написаны на украинском языке с резюме на русском и на английском. Сборник не вышел в свет и сохранился лишь в верстке; статья А.Н. Леонтьева была с сокращениями впервые опубликована в 1980 г.^[17]; здесь мы впервые публикуем ее полный вариант. Эта статья является наиболее законченным и полномасштабным исследованием Леонтьева, выполненным целиком с позиций «харьковской альтернативы».

В качестве альтернативы неправильному, с точки зрения Леонтьева, пониманию Выготским процесса становления значений в процессе обучения, Леонтьев считает необходимым рассматривать обобщение как деятельность, как систему психологических операций. Далее подводится общий итог: «Изменение сознания ребенка наступает в результате изменения его интеллектуальной деятельности как системы психологических операций, определяемой лежащим за ней реальным отношением ребенка к действительности» (наст. изд., с. 348). Ребенок сначала «действует понятийно», а потом начинает понятийно мыслить. В значении «кристаллизована» прежде всего организованная взрослым обобщающая деятельность ребенка, которая вначале всегда носит предметно-практический характер. Овладение обобщением поэтому означает овладение адекватной обобщающей предметной деятельностью.

В целом же в Харьковской группе и в последующие периоды деятельности А.Н. Леонтьева и его школы коренным образом изменилась и сама концепция сознания. Сознание стало рассматриваться как противоречивое единство «деятельностной» и «образной» его сторон (были введены понятия «сознания-деятельности» и «сознания-образа»); ведущей была признана деятельностная сторона его единства; при этом сознание (и – шире – психика) оказалось не «внутри» деятельности, «включенное» в эту последнюю в виде отдельных элементов, а стало рассматриваться как сторона деятельности и в ее внешней, и в ее внутренней форме (выполняющая прежде всего функцию ориентировки субъекта в мире); единицы анализа сознания оказались неотторжимыми от единиц анализа деятельности в ее процессуальном и результативном аспектах. Таким образом, возникла новая – деятельностная – парадигма в психологической науке. Лучшая, пожалуй, обобщающая формулировка, резюмирующая итоги деятельности Харьковской группы, принадлежит С.Л. Рубинштейну: «…Эти исследования устанавливают, что практические интеллектуальные действия детей уже на самых ранних ступенях развития носят специфически человеческий характер. Это определяется тем фактом, что ребенок окружен с первого же дня своей жизни человеческими предметами – предметами, являющимися продуктом человеческого труда, и прежде всего практически овладевает человеческими отношениями к этим предметам, человеческими способами действия с ними <…>. Основой развития специфически человеческих практических действий у ребенка является прежде всего тот факт, что ребенок вступает в практическое общение с другими людьми, с помощью которых он только и может удовлетворить свои потребности <…>. Именно это <…> является той практической основой, на которой строится и самое речевое его развитие»^[18].

* * *

Сам же А.Н. Леонтьев формулирует теоретические основы своего подхода в трех не предназначавшихся для опубликования текстах, созданных в конце предвоенного десятилетия (два из них – тезисные записи для себя, и один – стенограмма лекции).