А. Дж. Риддл
Холодный мир

Мы с ним выросли совершенно разными. Каждый добился значительных успехов в своей области, всегда выбирая обособленный путь просто потому, чтобы противопоставить себя другому.

Я с восхищением смотрю, как огромный вертолет садится на идеально подстриженный газон. Похоже, на собрании жильцов этому будет посвящено отдельное обсуждение.

Последний раз я видел Алекса еще до суда. У самой двери его дома на меня накатывает волна нервного напряжения, поэтому я деликатно стучу в дверь вместо того, чтобы звонить. Разбудить десятимесячного ребенка – не самый лучший вариант для начала такого краткосрочного воссоединения.

Его жена Эбби открывает дверь, даже не посмотрев предварительно в глазок. Я рад, но похоже на то, что у них в районе так принято. В любом случае меня она видеть не рада. Улыбку смыло с ее лица, и она даже чуть не выронила из рук ребенка, который, судя по всему, понял, что что-то не так, и начал ерзать.

– Что ты тут делаешь? Подожди, это твой вертолет? Ты в своем уме?! Ты что, сбежал? Я звоню в…

– Меня освободили, Эбби. По…эм… программе освобождения из-под стражи за выполнение работы.

Она стоит, оцепенев.

– И да, это и правда мой вертолет. Прости за испорченную лужайку, но у меня отобрали права, когда меня закрыли. Я имею в виду, кому сейчас вообще нужны машины…

– Что тебе нужно, Джеймс? Зачем ты приехал?

Прежде чем я успеваю ответить, по лестнице с грохотом спускается мальчик лет шести и двое его друзей. Уже на полпути он кричит:

– Мам, можно я пойду к Нэтану? – И, предвидя отказ, добавляет: – Пожаааалуйста!

В тот же момент он замирает, увидев меня, и как будто пытается вспомнить мое лицо, но потом мы оба широко улыбаемся.

– Дядя Джеймс!

– Привет, тигр.

– Папа сказал, что ты в тюрьме.

– Я был там, но сбежал, чтобы увидеться с тобой.

– Серьезно? – спрашивает он, выпучив глаза.

– Нет.

Наконец Эбби поворачивается к нему и указывает рукой на второй этаж.

– Наверх, Джек. Сейчас же.

– Мам…

– Я не шучу – прямо сейчас.

И потом говорит, снова повернувшись ко мне:

– Не приходи сюда. – После чего пытается закрыть дверь, но я успеваю подставить ногу в проем.

– Я хочу его увидеть. Мне это нужно, Эбби. Я хочу просто поговорить.

– А ты думаешь, он хочет говорить с тобой? Ты думаешь, что можешь сказать что-то, чтобы все исправить? Ты хоть знаешь, что ты с ним сделал? Вообще догадываешься?

– Послушай, он не обязан говорить со мной – пусть просто… выслушает. Я хочу… мне нужно кое-что ему сказать.

Она дергает головой, и злость в голосе сменяется раздраженностью.

– Его нет дома.

– А где он?

– Работает.

– В городе?

– На конвенции.

– Где?

Она подозрительно щурит глаза.

– Я тебе не скажу, даже если будет конец света.

И тут против своей воли я смеюсь. Где-то за моей спиной раздается голос Ларсона. Его грубый высокомерный тон исчез.

– Доктор Синклер, мы уже опаздываем из-за этой встречи.

– Ты скажешь ему, что я приходил, Эбби?

– Если ты появишься тут еще раз, я вызову полицию.

И она хлопает дверью так, что звенит стекло.

– Вы все еще хотите перевести их в обитаемую зону? – спрашивает Ларсон, поравнявшись со мной, пока мы идем назад к вертолету.

– Да. Они – моя семья.

13
Эмма

Хотя у меня нет связи с поверхностью, я все равно напишу сообщение, что обнаружила выжившего, сообщу им его местоположение и скажу, что собираюсь его спасти. Сообщение отправится, как только капсула восстановит связь с Землей, к тому моменту у меня самой могут быть заняты руки.

Пристыковать капсулу к обломку МКС – та еще задача. Хорошая новость в том, что шлюз сохранился в целости, а плохая – я генетик, а не пилот, так что мои летчицкие способности далеко не самые лучшие в истории космонавтики. Но меня этому учили, так что постараюсь пристыковаться за три попытки – как на занятиях.

На всем протяжении самой небрежной стыковки, которую видела Международная космическая станция, я смотрю в иллюминатор, и меня пугает то, чего я не вижу: моего товарища по команде. Безусловно, человек в скафандре – если это был он – почувствовал, что стыковка прошла удачно, и со своей стороны заблокировал замок шлюза, чтобы предотвратить рассоединение. Но при этом никто не посмотрел в иллюминатор, не помахал мне рукой и не поприветствовал меня.

Подобные мысли надо гнать прочь. Может, он прижат к стене или без сознания. Найдется тысяча причин, по которой никого не оказалось у зоны стыковки – так я сказала себе, открыв воздушный замок и перелетая внутрь модуля МКС.

Российский скафандр «Орлан» висит внутри совершенно безмятежно. Я легко могу видеть свое отражение в визоре, и моя надежда разбивается вдребезги, как только я касаюсь руки костюма – пальцы легко сжимают его до середины. Скафандр без давления, а сама рука внутри очень твердая и тонкая. В моих толстых перчатках я ощущаю ее как зубочистку.

Проверив костюм, я замечаю разрыв на правом бедре, а за его спиной – дыра в стене модуля и чернота космоса. Один из обломков проткнул станцию и прошел через костюм. Кислород вышел мгновенно, а вакуум высосал каждую молекулу воды из тела моего напарника. Хорошо, что мой скафандр не пострадал, потому что я, если так можно выразиться, была с наветренной стороны. Все, кто находился с другой стороны станции, попали под душ из обломков.

Я замираю на долгое время, держа костюм за предплечье. Такое чувство, что мой мозг никак не может это переварить. Когда я увидела скафандр… Я была так уверена в том, что будет дальше: я спасаю этого человека, теперь я не одна, мы обнимаемся, улыбаемся друг другу и плачем, когда капсула приземляется.

Ничего этого уже не будет.

Как будто мне открылась новая реальность, но я ее не приняла – меня вернул в мою реальность толчок снаружи по стене модуля. Потом еще один. И еще, как ливень, барабанящий по металлической крыше. Вторая группа обломков сталкивается с этой.

Глаза сами фокусируются на дырке в костюме напарника. Мне нужно убираться отсюда. Прямо сейчас.

Я понимаю, что должна сломать воздушный замок и оставить российский скафандр и того, кто в нем находится, здесь. Но я не могу… просто не могу.

Отвязав скафандр, я тащу его за собой к капсуле. Грохот обломков по обшивке нарастает, звучат фанфары, целый оркестр разрушения вокруг меня. Я уже внутри шлюза, а снаружи настоящий ураган.

Очень быстро я отстыковываюсь от МКС, закрываю шлюз и, дав максимальный импульс, удаляюсь от наступающего облака обломков.

По мере того как капсула отходит все дальше от остатков МКС, стук по обшивке становится все тише: сперва похоже на дождь, потом на песчаную бурю, и, наконец, ничего. Сквозь иллюминатор я вижу, как отрываются новые части станции. Большие куски цепляются друг за друга, а маленькие – легко проходят насквозь.

Если бы связь с поверхностью не разрывалась, то меня бы предупредили о приближающемся облаке обломков, и весь процесс входа и выхода я бы проделала быстрее. Надо взять себя в руки.

Эмма, соберись.

Взглянув на скафандр «Орлан», я думаю, что в капсуле давление такое же, как было в разрушенном отсеке, так что нет ничего плохого в том, что я посмотрю, кто внутри.

Я отстегиваю шлем.

Сергей.

Он поступил умно, надев скафандр. Уверена, что он сделал это, как только разрушилась солнечная батарея. Надо было мне сразу отдать такой приказ или эвакуироваться на капсулах «Союз».

Если я не перестану думать об этом, эти мысли убьют меня, как невыявленный рак. Чувство вины имеет свойство расти, будучи оставленным без внимания.

Нужно сосредоточиться на задании и делать все постепенно. Мой разум, сама способность думать – это все, что заставляет меня жить.

Я беру стилус и пишу сообщение на Землю.

Через несколько часов поиски наконец-то закончены.

Не осталось ничего: ни выживших, ни других скафандров.

Похоже, выжила только я.

Я сейчас над Северной Америкой, несколько станций в прямой видимости – самое время написать и отправить отчет. Как я и ожидала, ответ приходит быстро.

Понятно. Производим герметизацию капсулы. Ожидайте.

Зачем им герметизация? Я думала, они запустят процедуру возвращения и вернут меня домой. Или они думают, что кессонная болезнь требует сиюминутного вмешательства? Я бы предпочла оказаться на Земле и уже начинаю писать сообщение, когда на экране появляются следующие строчки:

Давление в капсуле выровнено с давлением в скафандре. Пожалуйста, снимите шлем, и мы начнем лечение декомпрессионной болезни.

Сняв шлем и вдохнув, я понимаю, что в воздухе вокруг чистый кислород (ну или почти). Для справки, в земном воздухе его всего двадцать один процент, а если убрать еще и весь азот, то можно лечить кессонную болезнь. Те, кто сейчас дистанционно управляют капсулой, будут постепенно поднимать давление, заставляя растворяться пузырьки воздуха в крови, чтобы я снова стала, если так можно выразиться, «содовой без газа».

Почему-то именно сейчас я ощущаю сильнейший голод и жажду. С того самого момента как станция разрушилась, мне было настолько страшно, что я совершенно забыла, насколько голодна. Постоянный страх смерти – это лучшая программа по снижению веса.

Поэтому сейчас я ем и пью воду большими глотками. Кстати, с последним надо бы притормозить, потому что подходящей ванной комнаты тут что-то не наблюдается. Увидев, что мне в капсулу положили запас подгузников, я быстро выбираюсь из скафандра и надеваю один из них – просто на всякий случай.

Я глубоко вздыхаю – давление поднимается, дышать становится легче, и я вдруг понимаю, насколько устала.

Сейчас я просто хочу оказаться дома. Отправляясь в космос, я была невероятно рада, но сейчас хочу наконец-то ступить на землю и вдохнуть настоящий воздух, а не местный стерильный и синтетический.

Неожиданно из коммуникатора в отсеке эхом раздается мужской голос с массачусетским акцентом, который сразу напоминает мне объявления в JFK^[7]

– Феникс, это Годдард, как слышите?

– Я тут, Годдард. Рада вас слышать.

– Взаимно, командир.

Прикончив бутылку с водой, я, наконец, задаю вопрос, который давно крутится у меня в мозгу:

– Так какой план?

– Мы еще работаем над ним. Сейчас нам нужно, чтобы вы подсоединили свой скафандр к капсуле. Разъемы для кислорода и подачи энергии такие же, как на МКС; и рекомендуем вам заменить отработанные баки с горючим.

Что? Звучит так, как будто я не скоро вернусь домой.

– Хорошо, – отвечаю я. – Когда планируете вернуть меня домой?

– Да… Пока не могу вам сказать.

– Почему? Что происходит? Шторм, разрушивший МКС, ударил и по Земле?

– Нет, мэм.

– Что-то не так с капсулой?

– Нет, командир, все в порядке. У нас просто тут, эм, руки заняты.

Заняты руки? Чем?! Планируются новые запуски? Наверное, да. Я думаю, меня не хотят возвращать, потому что сейчас у них есть человек, который смотрит за капсулой и может быстро сообщить, если что-то пойдет не так. Тем более мое возвращение могут задерживать из-за какого-то важного запуска, привязанного к конкретному времени. Да и лечение декомпрессионной болезни нужно закончить – здесь или на поверхности – как можно быстрее, чтобы не было последствий. Что ж, если моя теория верна, то все происходящее имеет смысл.

– Командир, мы делаем все возможное, чтобы вернуть вас домой

Не знаю, то ли еда сделала меня сонной, то ли тяжелый воздух, но отвечаю далеко не сразу. Когда я начинаю говорить, мой голос звучит неразборчиво:

– Что я могу сделать?

– Отдыхайте, командир Мэтьюс. И держитесь там.

Зависнув рядом со скафандром Сергея, я закрываю глаза.

И меня накрывает сон.

14
Джеймс

Размер Космического центра Кеннеди превосходит все мои ожидания. Комплекс состоит из почти семи сотен зданий, разбросанных на площади в сто пятьдесят тысяч акров. Настоящий город будущего, оазис технологических чудес на побережье Флориды. Кампус кишит людьми: военные, персонал из НАСА, частные подрядчики. Для предстоящего запуска используются все средства, и все вокруг трудятся для того, чтобы он состоялся.

Одна группа из тех, кому меня передал Фаулер, проводит экспресс-курс по тому, как здесь все устроено. Вторая группа быстро прогоняет ряд тестов: от анализа крови и контроля зрения до общего анализа мочи. Наверное, результаты были в порядке, потому что больше я о них ничего не слышал.

На обеде неожиданно присутствует весь экипаж предстоящей миссии – все двенадцать человек. Мы сидим в помещении, похожем на школьный класс: семь рядов парт, стоящих полукругом и поднимающихся как трибуна стадиона. В центре – кафедра и большой экран. Я замечаю, что некоторые из присутствующих уже знакомы, потому что они пожимают друг другу руки и негромко переговариваются.

Среди моих будущих напарников я узнаю доктора Ричарда Чэндлера. Мы познакомились в Стэнфорде, когда я заканчивал докторантуру по биоинженерии. Он лет на двадцать старше меня и тогда уже был высококлассным профессором. На его занятиях я превосходно показал себя и нравился ему… какое-то время. Точно не скажу, когда это прекратилось, но тогда я вообще не понимал, почему это произошло. Связь мы потеряли, но, когда начались мои проблемы с законом, он был первым, кто публично осудил меня. Его пригласили на ТВ, а следом подоспел и контракт на книгу. Вырезание меня из своей жизни стало частью его естества.

Теперь я знаю почему: когда я только начинал, он уже был ведущим экспертом биоинженерии. Сперва он видел во мне подающего надежды студента, возможно, соратника. Потом я превратился для него в мятежника, чьи идеи и уровень знаний быстро превзошли его собственные. После этого он не только перестал меня поддерживать, но и пошел дальше – он приложил все усилия, чтобы засудить меня и вернуть себе успех.

Думаю, то, как человек ведет себя, внезапно оказавшись вторым после лучшего, многое может сказать о нем самом. Он может или работать на себя, или напасть на человека впереди.

Одно я скажу с уверенностью: мнение Чэндлера обо мне с течением времени не поменялось. Он гневно смотрит на меня через всю комнату. Я замечаю, что он немного облысел, морщины в уголках глаз стали длиннее и глубже, но он все еще тот самый Рич Чэндлер, которого я знал… после того, как мир отвернулся от меня.

– Привет.

Я оборачиваюсь и вижу, что мне протягивает руку парень азиатской внешности. По-моему, он чуть моложе меня – может, слегка за тридцать, – подтянутый, со спокойным взглядом зеленых глаз.

– Привет, я Джеймс Синклер.

Он кивает и как будто задумывается, будто это имя он уже где-то слышал или встречал. Когда он представляется, в голосе уже нет былого энтузиазма.

– Я Мин Чжао, пилот. Имею большой опыт в починке кораблей. Два полета на МКС, сорок четыре выхода в открытый космос.

– Впечатляет. Рад знакомству.

О моих успехах он не спрашивает, значит, точно узнал меня.

Между нами вклинивается еще один человек, пожимая руку сначала мне, а затем Мину.

– Григорий Соколов. Астронавт и инженер-электрик. Специалист по реактивному движению и солнечной энергии.

Он смотрит на меня, как бы давая понять, что теперь моя очередь.

– Джеймс Синклер, доктор медицинских наук, биоинженер.

Он бросает на меня косой взгляд.

– Робототехника?

– Много отраслей. Я буду изучать артефакт.

– Чтобы понять, как его уничтожить?

– Если потребуется.

– Потребуется. Никаких «если».

Мин представляется Григорию и, как мне кажется, сообщает ему гораздо больше подробностей о себе. Не могу удержаться, чтобы не сказать пару слов о тех, кто еще знакомится друг с другом в этой комнате. Большинство из них имеют двойную специализацию, чаще всего в смежных областях. Один занимается компьютерной инженерией и разработкой аппаратного обеспечения – хотел бы я с ним работать. Второй – эксперт по лингвистике со степенью по археологии. Третий – врач, специализирующийся на повреждениях головного мозга и психологии.

Если обобщить, то можно разделить большинство присутствующих на пять групп: два пилота, два инженера, два врача, два IT-специалиста и два робототехника. Но вот последние члены команд каждого из кораблей кардинально отличаются от всех остальных, по меньшей мере внешне. Археолог-лингвист, австралийка Шарлотта Льюис. Уверен, она будет в команде «Пакс». А вот ее полная противоположность еще не представилась. Он сидит рядом с Чэндлером, откинувшись назад и оглядывая всех вокруг холодным взглядом. Загорелое худощавое лицо с резкими чертами – по нему не скажешь, сколько на самом деле этому человеку лет; несмотря на то что он коротко острижен, в висках проглядывает седина. На нем темно-синий костюм, однако у меня такое ощущение, что он ему не по размеру, как если бы его заставили так одеться только сегодня. Думаю, он военный.

– Привет, я Изуми Танака, – обращается к нему на почти идеальном английском врач-психолог азиатской внешности.

– Дэн Хэмпстед. Рад знакомству, мэм.

У него южный акцент – возможно, техасский.

– Я врач, специализирующийся на повреждениях мозга и любых других травмах головы. И еще у меня докторская степень по психологии, я изучала психологическое поведение в маленьких группах, особенно в стрессовых ситуациях и при посттравматических стрессовых расстройствах.

В ответ Хэмпстед кивает, но смотрит куда-то в сторону.

– Хорошо, в предстоящем путешествии это может пригодиться.

– А чем вы занимаетесь?

– Я служу в военно-воздушных войсках США.

Все разговоры вокруг и вполовину не такие интересные, так что я замечаю, что прислушиваться стали все, желая узнать, кто же этот замкнутый двенадцатый член команды.

– Вы будете помогать с управлением кораблем или с навигацией?

– Я буду делать все, что нужно, мэм.

Слова повисают в воздухе, как заранее не подготовленное утверждение. Однако доктор Танака не теряется.

– Ну так мы все будем. Рада знакомству, мистер Хэмпстед.

Да, он явно будет на «Форнакс». Так сказать, на самом острие копья.

Интересно, на какой корабль определят меня? Надеюсь, на «Пакс», ведь именно его команда будет пытаться первой установить контакт. Это всего лишь моя догадка, но, как бы опасно это ни было – я хочу при этом присутствовать. На «Паксе» моим навыкам найдется лучшее применение, и я смогу хоть на что-то повлиять.

Наконец, в комнату входит Фаулер в сопровождении одного человека из персонала миссии и большого количества помощников. Они все рассаживаются за двумя длинными столами, когда приносят обед. Мне достается салат из яблок, сельдерея и грецких орехов, и это лучшее, что я ел за последние годы. Он кажется мне настолько вкусным, что все, о чем я могу думать, – как взять себя в руки и есть медленно.

После этого нам приносят папки с документами, на обложке которых значится «ПЕРВЫЙ КОНТАКТ – МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БРИФИНГА – КОНФИДЕНЦИАЛЬНО», и чуть ниже – «Джеймс Синклер, доктор медицинских наук, доктор философии». Хорошо, как раз смогу прочитать их, пока ем. В первую очередь меня интересуют биографии членов команды и наличие у них докторской степени. Как выясняется, она есть у всех, кроме двоих.

Первая – это Лина Фогель, IT-специалист. Несмотря на вполне рядовое образование, у нее около двух дюжин патентов, и, кроме того, именно она создала одну знакомую мне программу, которая несколько лет назад была весьма популярной.

Что ж, это хороший знак. Кто бы ни собрал эту команду, он явно выбирал людей не по тому, насколько хорош их послужной список и как они будут держаться перед камерой в выпуске новостей.

Второй человек без докторской степени – Дэн Хэмпстед. Майор Военно-воздушных Сил, двадцать два года службы, шестьсот часов боя в более чем ста восьми военных операциях – вот все, что нужно знать о нем. Хотя список им убитых и отсутствует, есть список медалей: четыре креста «За летные боевые заслуги» с планкой «Доблесть», восемь медалей Военно-воздушных Сил с планкой «Доблесть», пять медалей Похвальной Службы, два «Пурпурных сердца». Хэмпстед вырос в пригороде Эль Пасо, закончил Техасский университет A&M, а потом – Школу истребительного вооружения ВВС США. Не женат, детей нет, как, впрочем, и у всех здесь присутствующих.

Далее в папке я нахожу схемы каждого из модулей кораблей. Все они производились в различное время различными агентствами и конструкторскими бюро. Есть ощущение, что некоторые из них доделали всего пару месяцев назад, а некоторые – около года. Фаулер говорил мне, что план разрабатывался уже на протяжении некоторого времени, но точно ясно, что они очень спешили его закончить. Некоторые страницы в папке лежат не по порядку, а некоторые вообще отсутствуют.

Как и члены команды, модули кораблей представляют собой мешанину, собранную из чего только возможно и сваленную в кучу в отчаянной попытке спасти человечество. Но это лучшее, что у нас есть.

У меня возникло много вопросов после того, как Фаулер вкратце рассказал обо всем, и некоторые из основных я задал. Но осталось множество более детальных, которые, если на них не ответить, могут похоронить всю нашу миссию. Кое-что прояснилось после прочтения папки с документами, но далеко не всё. Может, тут в конце есть рубрика «Вопросы и ответы», а может, на некоторые вопросы ответов просто не существует.

В любом случае мне нужно запомнить все, что смогу. Человечество бросает кубик в последний раз, и мы должны быть уверены, что сделали все возможное, чтобы увеличить наши шансы.

* * *

Фаулер включает экран, на котором тут же возникает надпись «Операция Первый Контакт».

– Всем здравствуйте. Рад вас приветствовать в Космическом центре Кеннеди. Меня зовут Лоренс Фаулер, я директор НАСА. Во-первых, запомните, что это был последний раз, когда вы вот так все вместе собрались перед обедом. Нам нужно многое обсудить и составить план, при том что времени у нас очень мало. Через несколько часов большинство из вас на сверхскоростных самолетах отправятся к своим точкам запуска по всему миру: в Россию, Гвиану, Японию и Китай. Здесь останутся доктор Чэндлер и доктор Синклер, мистер Уоттс, а также майор Хэмпстед.

В течение шестнадцати часов мы начнем запускать компоненты кораблей. Первые модули будут нести только запасы еды и инструмент, но не людей. Нам нужно проверить, как артефакт отреагирует на их появление на орбите. В зависимости от того, что мы увидим, будут скорректированы дальнейшие действия.

Я не собираюсь сейчас проговаривать все этапы миссии и все риски – вы их и так знаете. Сегодня поговорим о неизвестных аспектах предстоящей миссии и составим максимально возможный план действий.

* * *

Нажав кнопку, Фаулер вызывает на экран ту же симуляцию, что он показывал мне в Эджфилде: корабли формируются в космосе, а затем начинают свой полет к артефакту.

– С того момента, как зонд обнаружил артефакт, в дело вступили наземные телескопы. Согласно их наблюдениям, объект находится между орбитами Земли и Венеры, то есть примерно в двенадцати с половиной миллионах километров или в половине световой минуты от нашей планеты.

На экране появляется следующий слайд, на котором изображена встреча двух кораблей с артефактом.

– По нашим примерным подсчетам полет до цели Альфа займет около четырех месяцев. Как только вы доберетесь туда…

Он только что пропустил несколько моих вопросов, так что я вынужден, как первоклассник, поднять руку.

– Доктор Синклер?

– Просто любопытно. А артефакт – Альфа – перемещается?

– Да.

– Каков вектор движения?

– Ну, у нас есть только данные за двадцать пять часов наблюдений, но похоже на то, что он направляется к Солнцу.

– Скорость объекта растет?

– Понемногу, – медленно кивает Фаулер. – Более точных данных у нас нет.

– Понял. Но давайте представим на мгновение, что вы экстраполировали имеющиеся данные. Какой путь будет у объекта? Он встретится с Венерой или Меркурием?

– Нет. По нашим оценкам, он достигнет Солнца, но точное время мы не можем назвать.

В комнате повисает такая тишина, что можно услышать звук от падения булавки на пол. Мин смотрит на меня, понимая, к чему я клоню.

– Потому что вы не знаете скорости. У вас мало данных.

– Верно, – говорит Фаулер, и по его глазам видно, что он тоже понимает суть моих вопросов. Но он все же дает мне договорить.

– Точка встречи, о которой говорилось на брифинге, установлена на основании двадцати пяти часов наблюдений за скоростью артефакта. У меня вот какой вопрос: что, если мы ошиблись? Так мы можем промахнуться на семь миллионов миль.

Григорий качает головой.

– Но у корабля есть маневровые двигатели. Мы всегда можем скорректировать маршрут. – Ткнув пальцем папку с бумагами, он добавляет: – К тому же у нас есть телескопы.

Мин, сидящий между мной и Григорием, вытягивает руки.

– Да, но корабельные телескопы не такие мощные, как наземные. Суть в том, что вы оба правы. Мы можем корректировать курс, но Синклер говорит о том, что это не важно, если мы не имеем точных сведений о способности артефакта к ускорению.

Я киваю.

– Вы же говорили, что он на солнечных батареях, – замечает Григорий. – А значит, мы можем спокойно допустить, что его ускорение будет расти тем больше, чем ближе он будет к Солнцу. Хотя с теми данными, что у нас есть сейчас, более точную оценку мы дать не можем. Ну и к тому же они в любой момент могут включить ускорители, если они у них есть.

В этот момент Чендлера прорывает как вулкан, долгое время готовившийся к извержению.

– Это все спорные предположения. Вы ставите вопросы, которые мы не можем решить. Мы не можем снизить солнечное излучение – если, как вы утверждаете, для них это топливо, – и в то же время мы не можем значительно увеличить способности к разгону наших кораблей.

– Конечно, можем! – Григорий выглядит оскорбленным.

– Ну давайте, скажите нам – как, доктор Соколов.

– Больше двигатель, больше запас топлива, больше ускорение.

– И задержать запуск? – вставляет Чэндлер. – Во сколько раз увеличится скорость? В десять? В двенадцать?

– Мы можем легко утроить ее.

– В любом случае я повторю то, что сказал ранее: это все домыслы. Доктор Синклер говорит просто потому, что ему нравится себя слушать. – Чэндлер кивает в сторону остальных. – Эти люди положили свою жизнь и работу на то, чтобы эта миссия состоялась. А вы за пятнадцать минут хотите все разрушить. И вообще, до этого момента доктор находился в тюрьме, насколько мне известно. И он единственный, кто выжил во время мятежа. Надеюсь, мы-то с вами лучше, чем его сокамерники. Поэтому давайте дадим планировать миссию тем, кто умеет это делать, а сами сфокусируемся на нашей работе, от которой и будет зависеть успех.

Я глубоко вздыхаю, пока глаза всех присутствующих обращаются ко мне: прямо как на замедленной съемке с теннисного матча. Я не отступлюсь. Этот человек годами оскорблял меня с экрана телевизора, но тогда я не мог за себя постоять – мне запретили адвокаты, – а после того как меня закрыли, никто и не подумал взять у меня интервью. Но сейчас я буду драться.

– Это правда, – начал я, – до сегодняшнего дня я был в тюрьме, и всего лишь несколько часов прошло с тех пор, как меня включили в эту миссию. И да, это не моя специализация, но все вышеперечисленное не означает, что я не прав. А то, что вы чем-то долго занимаетесь, не делает вас автоматически правым. Наоборот, чаще всего вы становитесь слепы к другим возможностям и ослабляете свое воображение. Вы поступаете так, как привыкли, и принимаете решение, не рассмотрев всех вариантов.

Взгляд Чэндлера вперивается в меня.

– И куда привело вас ваше воображение? Что думают остальные об этих самых возможностях?

– Да какая разница. – Я пожимаю плечами. – Дело не во мне и не в вас. Дело в миссии и в том, что мы должны показать лучшее, на что способны. Смотрите, находясь в космосе, мы сможем оперировать только тем, что у нас будет. Если мы взлетим и поймем, что не можем догнать артефакт, то не сможем просто дозаказать еще несколько двигателей или немного топлива на орбиту. И это будет означать провал. Вся миссия закончится ничем, если мы не сможем догнать его.

Я повернулся к Григорию и Мин.

– Все, что я предлагаю, – прогнать несколько симуляций, чтобы иметь представление о кривой ускорения этой штуки и провести расчеты для прогнозирования возможности встречи с ней.

– Я согласен, – горячо кивает Григорий.

– Как и я, – вторит ему Мин.

Чэндлер смотрит на меня в упор. Фаулеру я сразу сказал, что хочу сделать, как только увидел первое изображение артефакта.

– И нам нужно знать, чем еще мы можем оперировать.

Он наклоняется ко мне.

– Вот что нам точно известно, – продолжаю я. – Уровень солнечного излучения снижается, но неравномерно. Земля находится в поясе, более всего подверженном изменениям. Прямым курсом к Солнцу движется неизвестный корабль. Два этих факта ведут к бо́льшему количеству умозаключений, чем мы можем себе позволить в условиях жесткой нехватки времени. Я не прошу вас исследовать его. У меня только один вопрос: вы нашли второй артефакт?

Фаулер бросает взгляд на человека, сидящего по другую сторону стола. По виду он средних лет, коротко стриженный, в очках с тонкой оправой. До этого момента он не произнес ни слова и сейчас тоже продолжает молчать, изучая меня холодными глазами, а затем медленно кивает Фаулеру.

– Да. Пятнадцать минут назад мы обнаружили еще один.