Коллектив авторов
Традиции & Авангард. №1 (12) 2022 г.

– Я давно твержу, что мы внутри вечного маятника, – сказал Конюшин, когда они с Исаевым уселись за стол у цифрового окна, в котором сквозь струи ненастоящего дождя светило невсамделишное солнце. – Перпетум мобиле.

– А я бы сказал, что мы на том свете. Ну какая разница, живы мы или нет, если не знаем, что там, за пределом трубы?

– Возможно, Андреев прав и, наоборот, только мы как раз и живы. А все, что снаружи, быльем поросло.

– Нет-нет. Мне кажется, что там все наладилось. 2024-й по всем нашим подсчетам давно миновал, все образумилось. Другие люди, другая страна, другие законы. Может, и нас спасут. Остановят, выведут…

Конюшин посмотрел на размечтавшегося Исаева и расхохотался. Распустил волосы и завязал их узелком на макушке, как японец.

– Ты же знаешь, что наш поезд движется вечно. Его остановит только мощный подрыв эстакады. И тогда нам хана.

– А если холодильник заполнится до отказа? Лет через сорок? Куда нас дети Андреева денут? – спросил Исаев, хмурясь упрямо.

Но тут в вагон вошла худая девушка и подсела к ним за столик.

– Все по купешкам сидят, – сказала она. – Скучно очень. Можно я с вами побуду?

Исаев вдруг расцвел, обмяк и протянул ей пухлую ладошку:

– Значит, не обижаешься? Не обижаешься? А мы решили, ты нас испугалась. А мы ж плохого не сделаем.

Прихромавшая проводница шмякнула на стол три стакана в железных подстаканниках.

– Я коньяком заправила, – хвастливо сообщила она.

– Спасибо, Танюша, – похвалил ее Конюшин. – Ну что, давайте за путешествие?

Они чокнулись. Таежный пейзаж за окном сменился на ослепительно сиявшую реку. Левый берег удалялся. Воды становилось все больше, и наконец она покрыла все.

Сергей Миронов

Родился в 1970 году в Калининграде. В 1993 году окончил факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Работал в газете «Вечерний Петербург». Автор ряда интервью с художниками и коллекционерами ленинградского андеграунда.

Публиковался в журналах «Нижний Новгород», «Волга», «Дальний Восток», «Южная Звезда», «Белая скала», «Перископ», «Традиции&Авангард» и других изданиях. Лауреат премии имени А. Куприна (2020). Живет в Калининграде.

Эльза и Эрик
Повесть

1

Погожим сентябрьским вечером Борис Францевич Бауман – активный деятель культурной автономии российских немцев Калининграда – заблаговременно выехал в аэропорт встречать давнего друга по Ленинградскому политеху. Карла Гофмана он не видел с конца незабвенных 90-х. К старосте курса, летевшему на Балтику из Алма-Аты, у Бориса Францевича имелось важное дело. С недавних пор он задался целью женить непутевого сына.

Семья Гофманов засиделась вдали от исторической родины. Несколько миграционных волн омыли немецкую брусчатку Калининграда и растворились в плодородных землях фатерланда, а Карл Гофман продолжал безвылазно сидеть в шахтерской Караганде. И только Виктор, его младший брат, пустивший прочные корни в Нижней Саксонии, усилием воли вытащил из гиблого места инертного родственника, разбитого к шестидесяти годам ревматизмом.

«Как знать, – размышлял Борис Францевич, прогуливаясь с цветами в зале прибытия, – возможно, и Карл со временем уедет в Германию. И молодых с собой заберет. Здесь ему делать нечего. У нас ревматика не вылечат, скорее залечат».

Эльза оказалась неприметной маленькой девушкой, застенчивой и немногословной. В фойе аэропорта испуганно озиралась по сторонам, разглядывая сувенирные киоски и пестрые вывески. На парковке изучала рекламные щиты. Будь Борис Францевич моложе лет на тридцать, на такую он бы внимания не обратил: обычное бледное лицо, испещренное розовыми угрями, глаза грустные, взгляд внимательный, но какой-то потерянный, крупный рот, сутулая, волосы небрежно стянуты в пучок на затылке. Одета неряшливо.

«Ничего, – успокоился Борис Францевич, – отдохнет с дороги, поездит на море. Кожа оживет, подтянется. Шутка ли, всю жизнь провести в промышленном районе. Хорошо, отец выжил. И мать жива, но явно больна чем-то. Нет, Виктор точно перетянет их в Ганновер».

Эрик с волнением ожидал появления Эльзы. Полагал, на первых порах переселенцам понадобится гид и надежный друг семьи. На этом можно будет сыграть. С девушками он никогда тесно не общался, вообще не очень понимал, как это делается.

Накануне прилета Гофманов Эрик впал в щемящее душу нервное возбуждение. Он засыпал, представляя в горячих объятиях загадочную красавицу. Все в ее пока что бесплотном облике нравилось Эрику, нравилось потому, что он сам на свой лад и риск материализовал тайное чудо природы в бурном калейдоскопическом воображении. Эрик готов был даже тысячу раз ошибиться, признать ночные полеты фантазии опрометчивым вздором, лишь бы зацепиться за реальную возможность приблизиться к женскому существу в любом его проявлении, преодолеть барьер собственной трусости или задержки развития – этого он пока понять не мог.

Эрик много еще не знал, но все чаще задумывался и пока не находил ответа, маясь в неведении, что же так сильно потянуло его к долгожданной переселенке: закономерный интерес к неизведанному или рвущаяся наружу, давно созревшая тяга к женскому полу?

Высокие, упитанные сокурсницы Эрика не привлекали. Не было в них женского шарма и очарования. Эрик скрытно косился на факультетских девиц в коридорах и упирался в безразличные взгляды знакомых студенток. Некоторых он узнавал издалека по походке, осанке, объемам, сочетанию плавных и расплывающихся линий и черт, обилию косметики на восковых лицах.

На третьем курсе Бауман закрепился в крепких хорошистах. Учился вдумчиво, исправно посещал лекции, выступал на семинарах, но интереса к наукам не проявлял. Преподаватели юрфака, с которыми Эрик лишний раз не спорил и предпочитал не ссориться, констатировали, что он чересчур тих и скромен, а будущему правоведу не подобает мямлить, отвечая на вопрос об актуальности древнеримской юриспруденции для современной правовой системы.

Поверхностным увлечением Эрика было коллекционирование открыток с видами довоенного Кенигсберга. Внимая совету отца помимо учебы заняться чем-нибудь путным, он долго изобретал непыльное хобби, но так ничего и не придумал, пока однажды не спустился в антикварный подвальчик вместе с Гальпериным – однокурсником и нумизматом. В тесном кирпичном помещении, которое его близорукий гид посещал каждую неделю, Эрика поразили седовласые бородатые старцы, толпившиеся у прилавков. Сквозь лупы они рассматривали марки в потрепанных альбомах, доставали из кляйстеров монеты и вертели над головой, ловя едкие потоки галогенного света из-под сводчатых потолков. Некоторые из коллекционеров сидели за круглыми столиками, пили крепкий кофе, дымили в пол и интеллигентно торговались. Обстановка в туманном цоколе была музейно-коммерческой. Наибольшее впечатление на Эрика произвел потертый, в паутине заломов и ветвистых царапинах гестаповский плащ. Он угрожающе висел на покосившемся манекене и казался безразмерным.

Гальперин подвел Эрика к прилавку с открытками. Тема старого города, прекрасно знакомая Борису Францевичу, воодушевила аморфного студента на личностный подвиг, и он сделал первое приобретение. Две открытки с видами Монетной площади и Южного вокзала, адресованные неким Фрицем Рихтером родителям в Мюнстер, Эрик купил по дешевке у Гальперина. Нумизмат и филокартист возрадовался:

– Запомни мои слова: сначала две открытки, потом пять – и поехало! Через полгода не остановишься. Этот процесс затягивает и вдохновляет. Я начинал с одного экземпляра – обожженная рождественская карточка.

Однако пророчество Гальперина не сбылось. Эрик познакомил приятеля с отцом, увлеченным историей немецкого оружия, обошел лавки старьевщиков, покопался в вязкой землице интернет-ресурсов и притормозил покупки на двадцать третьей открытке. Собирательство, может, и было полезным занятием, но на фоне гендерного одиночества грозило умственным помешательством, к которому постепенно приближался Гальперин. Эрик сбавил темп и выцеживал по открытке в месяц, складывая фотографические слепки с архитектурных шедевров ганзейского города в семейный альбом. Гальперин же воевал с приятелем, желая вывести на следующий виток коллекционирования – нумизматику. Эрик не поддался.

Как-то Борис Францевич сказал сыну:

– Ты бы попробовал перевести хоть один текст с открытки. – Отец чувствовал: увлечение Эрика затухает. – Интересно, наверное, знать, что писали жители нашего города на большую родину. Да и поупражняться в немецком тебе не помешает. Впереди экзамен по языку.

После занятий Эрик погрузился в текст Фрица Рихтера, который, как выяснилось из его витиеватого, малопонятного почерка, учился в Кенигсбергской академии художеств и делился с сестрой и родителями скромными успехами в учебе, подчеркивая, что с особым рвением постигает анатомию человека, ибо в этом вопросе пока отстает от асов натуралистического рисунка.

На большее Эрика не хватило. Послания других кенигсбержцев, за исключением приветственной и заключительной частей, он переводить не стал. Даже по мягкому требованию отца копошиться в эпистолярном мире исчезнувших людей, их радостях и бедах Эрик не посмел. Его волновало другое – личная жизнь. К третьему курсу дальше призрачных успехов в амурных делах он не продвинулся.

«Какой-то пассивный, потухший сынок у нас вымахал, – распекал про себя Эрика Борис Францевич. – Тепличный. Не из нашего времени».

Посовещавшись с женой, предприимчивый отец решил свести Эрика с Эльзой. Он не сомневался, что близкие отношения с девушкой пойдут сыну на пользу.

«Во всяком случае, не навредят, – считал Борис Францевич. – Долгосрочные контакты с женщиной облагораживают мужчину».

О своем намерении познакомить детей Бауман проинформировал друга заблаговременно. Будучи человеком консервативным и замкнутым, Карл Гофман ответил на смелую инициативу сокурсника уклончиво:

– По-моему, они слишком разные. На пару не вытянут. Но ничего плохого в этом не вижу. Пусть повстречаются.

– А мне кажется, похожи, – тактично возразил Борис Францевич, понятия не имея, как выглядит Эльза, и доложил жене, что согласие карагандинцев получено.

Эрику он дал отмашку: за девушкой можно ухаживать. Посоветовал вывезти Эльзу на море, сводить в кино, обязательно показать город. Наказал сыну быть пунктуальным и инициативным. Дал деньги на одежду и обувь.

Эрик обладал такой внешностью, что любому парикмахеру пришлось бы изрядно поломать голову, прежде чем из невыразительного юнца изваять привлекательного молодого человека. А уж сам Эрик был не в состоянии стильно преобразить себя даже при помощи отцовских денег.

Сначала по совету Гальперина он сходил к Эльшану. Мастер долго возился с колкими, жесткими волосами неудобного клиента, но все же привел рассыпчатую копну к определенному порядку, после чего на голове Эрика воцарилась модельная прическа с торчащими, как у ежа, иголками и челкой, нависшей над высоким лбом крутым волнообразным завитком. Человеку, глянувшему на Эрика со стороны, вряд ли запомнились бы его обихоженные колючки, скорее, случайный наблюдатель отметил бы его крадущуюся походку на полусогнутых ногах, руки, спрятанные в безразмерных карманах, и пытливый, рыскающий взгляд, направленный в гущу женского пола.

Осенью Эрик ходил в драповом приталенном пальто, подчеркивающем его худобу. С неизменно поднятым воротником, замотанный до подбородка шарфом, он разрезал водяные потоки острыми носками разношенных кроссовок и подумывал о зимней одежде. Выгодный случай пополнить гардероб ему предоставился.

Пальто Эрик сменил на синтепоновую куртку с бахромчатым капюшоном. Купил две пары джинсов в обтяжку, обзавелся утепленными кроссовками на липучках. После кратких сомнений разорился на дорогие кожаные ботинки на мощном протекторе – абсолютный хит его зимней коллекции. После экскурсий по модным точкам Эрик походил на чистого нескладного хлопца, который потратился на недешевые вещи, надеясь, что шмотки с известными лейблами облагородят его с головы до ног.

Накануне визита к Гофманам Эрик перерыл безбрежные кладовые интернета, но фотографий Эльзы не обнаружил. В родительском архиве он нашел только студенческие черно-белые снимки отца и Карла Гофмана, сделанные на фоне Казанского собора и в Петропавловской крепости.

Тем не менее в предвкушении знакового события Эрик трепетал всем беспокойным отглаженным существом. Его подведут к ней, представят. Он проявит интерес к положительной девушке и не выразит разочарования, если Эльза ему не понравится.

В основу их знакомства заложен солидный фундамент, разглагольствовал Эрик: многолетняя дружба отцов, гостеприимство принимающей стороны, хороший отзыв родителя о сыне. Стоит учесть и намерение самой Эльзы завести верного друга в незнакомом городе.

«Эта встреча будет запоминающейся, весомее спонтанных столкновений на улицах с заносчивыми незнакомками», – рассуждал Эрик по пути к Гофманам, пока Борис Францевич с невозмутимым видом вел машину. Перед выездом он осмотрел одежду сына. Из покупок одобрил пуловер в выпуклую коричнево-бежевую полоску и эффектные ботинки. Комкастые, пожеванные на коленях джинсы повергли отца в ужас. Он снял с вешалки темно-синие брюки от выпускного костюма Эрика и отправил его за гладильной доской.

2

Если из наших фантазий на волю выпустить затаившегося живописца, его грандиозными полотнами можно затмить все шедевры мирового искусства. Эрик сам взрастил, выпестовал в неуемном воображении возвышенный образ карагандинской девочки, и когда мастер женского портрета выпорхнул из взбудораженного студенческого сознания и из угла коридора хрущевки прошептал, что вопреки ожиданиям его свели отнюдь не с идеалом женской красоты, Эрик улыбнулся и сдержанно поздоровался с переселенцами. Все в незатейливом облике Эльзы было банальным и повседневным. Не тот овал лица, не те волосы (Эрику хотелось вьющихся, обязательно распущенных), не та стать (он мечтал о в меру гордой подруге, как бы парящей над землей изящной снежинкой), не те руки… Не тот взгляд… Почему она уставилась исподлобья на молчаливого гостя, рассматривает его долго и надменно?

Эрик повесил пальто в шкаф, снял неразношенные ботинки и, сглотнув слюну, произнес свое имя.

– Вот, полюбуйтесь, студент-правовед! Ростом почти с отца, а мышечная масса отсутствует! – торжественно заявил Борис Францевич. – Учится на стипендию, отзывчивый. Помогает родителям. Одним словом, жених!

– А у нас – невеста, – сдуру ляпнул Гофман и весело уставился на дочь.

– Ты предсказатель со стажем, – слегка ущипнула отца Эльза. И, обратившись к Эрику, продолжила: – Десять лет назад папа напророчил нам переезд из промзоны в лоно цивилизации. – Она села на диван и рукой указала Эрику на кресло. – Благодаря Виктору Адамовичу это предсказание сбылось. Теперь мы здесь.

– Ну, чтобы выйти замуж, десяти лет тебе не понадобится. Не волнуйся! – рассмеялся Карл Гофман, явно подыгрывая университетскому другу.

Эльза пропустила мимо ушей голословное утверждение отца и вслед за матерью вышла на кухню.

На столе в зале гостей ждал торт, купленный в супермаркете у дома. В глубокой тарелке лежали фрукты. Посуда не блистала белизной и оригинальностью. Столовые приборы перебрались на клеенчатую скатерть из буфета хозяев квартиры, подавшихся на заработки в Сибирь. Чувствовалось, что Гофманы совсем недавно распаковали багаж и еще не обжились в двухкомнатном жилище.

Пока Борис Францевич и Карл курили на балконе, о чем-то живо дискутируя, Эрик, заточенный в комнате наедине с несбывшимися мечтами, листал мелованные страницы женского журнала, пялясь на пышногрудых, мясистых девиц. Пропущенные сквозь фильтры графических программ, они выглядели привлекательнее его томных полнеющих сокурсниц. Одной из фотомоделей, помещенных на развороте популярного ежемесячника, непременно пошло бы имя Эльза. Волевое, сочное, импульсивное. Есть в нем сила женской притягательности, ритмичный почерк грациозных телодвижений, властолюбие, расчет и отблеск холодной чувствительности. Так может, ему повезло, что этим именем обладала не лихая карагандинская принцесса, а робкая, игрушечная девушка? Как и его отец, Эрик не заметил бы Эльзу в толпе на автобусной остановке, не вычленил бы ее мини-фигурку в толпе студентов, хлынувших в буфет на большой перемене.

Поймав на себе настойчивый взгляд Эльзы, Эрик не шелохнулся в душе и не содрогнулся телом, как это однажды стряслось с ним в очереди за кофе и эклерами, когда его спину задела тугим большим бюстом пятикурсница с исторического факультета. Тогда его словно пронзило током. Повторный разряд прошелся по чреслам после того, как прожорливая девица вновь рассредоточила очередь в попытке дотянуться до подноса со сладостями и тиранулась сзади об Эрика студенистыми ягодицами, затянутыми до состояния риска в ветхие джинсы.

«С этой у меня есть шанс», – набрасывал Эрик оптимистические эскизы, стараясь сжиться с невзрачным подарком судьбы, вместе с матерью хлопотавшим на кухне. Но и за скромный презент без подарочной упаковки и глянцевых лент ему предстояло побороться.

Эрик был не дурак. В старшей школе, когда его одноклассники разобрались по парам, он, томящийся в застенках одиночества, пришел к выводу, что богиню ему не найти. Смазливым нужны рельефные удалые парни или денежные мешки – лысые и толстые, для которых женщина служит подвижной опцией в кожаном салоне запредельно дорогого автомобиля.

«Зацепить кавалера по желанию у нее не выйдет, как и мне не судьба приударить за длинноногой, – бросил на диван журнал Эрик. – Мы обречены на взаимный успех. Смиримся с тем, что имеем на сегодняшний день».

Теперь уже Эрик взялся разглядывать Эльзу. Он не стеснялся в открытую шарить по ее интимным местам. Как молодой бычок, не вкусивший пока прелестей противоположного пола, Эрик яростным взглядом прожег ярко-красную кофту Эльзы и под ажурной синтетикой различил крохотные округлые выпуклости. Он детально исследовал узкие бедра потенциальной пассии, впалый живот, извилистые ножки-палочки в клетчатых тапках с помпонами. Он добрался до ее рябоватого лица и несомненной изюминкой признал большие бесцветные губы. Кукольный, слегка вздернутый нос, которым Эльза периодически шмыгала, Эрик счел наиболее уязвимым и неправдоподобным во всей ее строгой внешности, а узковатый разрез карих глаз под выщипанными бровями не вызвал у него противоречивых эмоций.

«Над прической надо будет поработать», – заключил Эрик и, приглашенный к столу, отвлекся от насущных мыслей.

За обедом он в основном молчал, нажимал на густой жирноватый лагман и слушал разговоры отцов. Эльзу застольные беседы не трогали. Она суетливо орудовала приборами, утирала салфеткой заложенный нос и изредка перхала.

– На прошлой неделе приземлились в ваших краях, а эта уже гнусавит, – отвлекся от студенческих воспоминаний Карл Гофман. Он неодобрительно скосился на дочь.

– А то ты не знаешь, какой тут климат, – подула Эльза на пышную горячую самсу. – Вроде тепло, умеренно сыро, а ветер прошибает насквозь. Злой тут ветер какой-то.

– Зимой у вас морозы за тридцать, сайгаки в степи коченеют, – деликатно вмешался в диспут Борис Францевич и открыл бутылку кедровой.

– Зато сухо, активное солнце, высокое небо – не давит, – перечислял Гофман достоинства покинутой среды обитания. Втайне он ностальгировал по бескрайним казахским просторам. – На Балтике облака хмурые, водянистые. Того и гляди ливнем накроет. – В подтверждение его слов по жестяному отливу забарабанили капли дождя. – Ну да ладно. Выбор сделан. Привыкнем.

Карл Гофман поднял рюмку и подмигнул Борису Францевичу. Друзья выпили. Эрик довольствовался минеральной водой. Ему предстояло везти отца.

Инесса Самуэльевна пригубила кокосового ликера (подарок Бауманов) и дополнила мужа:

– Осенью у нас зеленеет травка и цветы распускаются.

– А степь полна миражей, – подбросил в беседу мистических символов разомлевший глава семейства.

– Не забудь рассказать про сухие дожди, – напомнила Эльза и разлила по пиалам – своей и Эрика – зеленый чай.

– О, уникальное явление! – Костистыми старческими пальцами Гофман крутанул рюмку. Борис Францевич удовлетворил запрос друга и поставил под стол пустую бутылку. – Такое бывает летом в пустынных районах. Гремит гром, дождь шелестит, а земля остается сухой. Вода испаряется в воздухе…

– А у нас – рефракция, – перебил рассказчика Эрик. – Помнишь, как мы потеряли из вида «Тигуан», когда вышли из леса? – Он иронично взглянул на отца. – Ты тогда еще ведра с лисичками бросил. Думал, угнали машину.

– И отправил тебя на поиски, – продолжил Борис Францевич, поглощая самсу. – А всего-то оптический обман случился, преломление световых потоков в атмосфере.

– Ну, это мы потом установили, – подытожил Эрик и случайно задел ногой тапок Эльзы.

Она не отреагировала на прикосновение гостя. Приглашенных Эльза будто бы не замечала. К концу обеда ее, как и Инессу Самуэльевну, встревожило количество спиртного, выпитого на радостях мужчинами. Дамы не пустили Эрика в магазин за сорокаградусной, хотя Карл Гофман, изрядно подкошенный кедровой, настойчиво требовал пополнить резервуары пузатого графина.

– Ну и как тебе девочка? – спросил сына Борис Францевич по дороге домой.

В отличие от сокурсника он выглядел достаточно бодрым. Таким он, впрочем, всегда выходил из хмельных застолий.

– Понравилась, – романтично сказал Эрик.

На небосводе его скучной студенческой жизни замаячило нежное, абсолютно реальное существо, выбравшееся на волю из хаотичных потливых грез. Оно поселилось с родителями в блочной девятиэтажке, очевидно, любило сладости и зеленый чай и ничего общего не имело со скульптурными юркими девами, обнимавшими Эрика во снах под одеялом. Оно жило рядом, дышало воздухом его города, укрывалось зонтом от балтийских дождей.

Эрик познакомился с Эльзой. Первый, самый трудный шаг был сделан – спасибо отцу.

– А Карл сдал, сильно сдал, – резюмировал Борис Францевич, рассказывая жене о посещении Гофманов. – Тюфяк, размазня. Окосел после третьей стопки. Поздновато семейку Карлуша сдернул с солончаков. Сухой дождь, миражи, – с ухмылкой повторял Бауман, – пирожки, цветочки по осени, ревматизм…

3

Борис Францевич выдержал паузу. Он не стал приставать к сыну с неуместным вопросом «когда?». Со своей стороны отец сделал все, чтобы расчистить дорогу отпрыску к сердцу застенчивой девушки. Но тащить Эрика за руку в объятия Эльзы он не собирался.

Через две недели после обеда у Гофманов Эрик купил еще один свитер, роликовый дезодорант и туалетную воду. Утром тщательно выбрился. После обеда погладил джинсы.

Борис Францевич приободрился. Его план вступал в действие.

– Дерзай, – наставнически похлопал он сына по плечу и вручил ключи от машины. – Но не переусердствуй. Работай корректно, осмотрительно.

Эрик пригласил Эльзу на море. Балтика в октябре привлекательна разве что чистым просоленным воздухом. Прогулки по набережной длятся недолго и заканчиваются, как правило, в курортных кафе. Балтийское море Эльза увидела впервые. В детстве она отдыхала с родителями в Анапе. О Черном море и кварцевых песках у нее остались приятные воспоминания. Балтика ее не впечатлила.

– Небось, и летом тут зябко, – предположила Эльза, кутаясь в мамин вязаный шарф.

С утра она пребывала на критической волне и так же, как сильный прибой, орошавший мельчайшими брызгами их лица, сокрушала любые доводы Эрика о дружелюбии и красотах балтийского побережья. В какой-то момент он даже убрал руку с ее покатого плеча, прекрасно ощутимого под курткой и теплым свитером.

«Ну и сидела бы в Караганде, – проворчал внутренний голос Эрика. Постепенно Эльза начала его раздражать. – Ей показали море, сейчас поведут в кафе, а она тут охает на каждом шагу. В Калининград ее тоже силой вытаскивали?»

Эрик подавил нагрянувшую бурю эмоций, и когда волна отчаянной массой врезалась в волнорез, он, используя шанс приблизиться к девушке, закрыл Эльзу спиной от ледяной круговерти, осадившей его месивом тягучих водорослей, отполированными ветками и шлепками содрогнувшейся пены. Эрик схватил Эльзу за плечи и, склонившись над ней, прижался носом к ее растрепанным волосам. Штормовой удар пронял Эрика до мелкой дрожи. Он принял его стойко, но Эльза не оценила смелый поступок ухажера и отступила назад, пряча руки в карманах подмоченной куртки.

– Теперь куда? – спросила она как ни в чем не бывало, поправила капюшон и увернулась от нового всплеска стихии.

Эрик отвел ее в кафе.

Вечером Борис Францевич спросил сына:

– Ну, какие новости? – Он стоял в коридоре, только что выйдя из душа, и массировал густые волосы банным полотенцем. – Видно, сказать тебе нечего.

Эрик бросил куртку на стул, сорвал с настуженной шеи влажный растянутый шарф и грохнулся на диван.

– Лучше бы я с ней не встречался.

Отец скептически хмыкнул:

– Хотел раскусить ее с первого раза? Вроде хрупкий орешек, надломленный, – он достал из бара бутылку красного вина, – да с прочной скорлупкой. Я это сразу заметил. Трудись целенаправленно, как удав. – Борис Францевич разлил вино по фужерам. – Она – девочка перспективная. Нам еще пригодится. Скоро из Германии приедет идеолог семьи, тогда посмотрим, в какую сторону обратятся взоры упрямых друзей.

Борис Францевич взболтнул вино в фужере, выпил и покачал головой:

– Все же проигрывают отечественные вина импортным. Вода, спирт и краситель. Никакого намека на выдержку. Зато этикетка позолоченная.

Эрик быстро покончил с вином, как будто ему рекомендовали залить печаль процеженным компотом. Спать он лег раньше обычного, но долго ворочался, слегка одурманенный кислым сухим. Натруженные ноги гудели, поблизости витал дух свирепого моря, ледяные волны лупили в спину, а в мыслях плескалась строптивая девочка.

Через неделю, к следующим выходным, Эрик воспрял духом и позвонил Эльзе. Повод для встречи с Гофманами у него был основательным. Борис Францевич подготовил друзьям гостинец: двух красивых копченых лещей и пакет с балтийским деликатесом – вяленой корюшкой.

Эрик передал Инессе Самуэльевне презент от отца и задержался у Гофманов на чай. На предложение прогуляться по историческим местам города Эльза ответила:

– Устраиваюсь на работу. Завтра могут позвонить из салона. – Она фактически отклонила приглашение Эрика. И спросила, поморщившись: – Это твоя рыба тухнет на кухне?

– Моя. Лещ и корюшка, – пояснил Эрик. – Отец сам ловил, сам коптил и вялил.

– Ну и воняет, – скривила недовольную физиономию Эльза. – С детства не ем рыбу. Она пахнет тиной и затхлой водой.

«Потому ты такая бледная», – чуть не вырвалось у Эрика.

Он набросил куртку, влез в ботинки и вновь, как и на море, обуздал в себе прилив трескучего гнева.

– Позвони в воскресенье после обеда, – неожиданно смилостивилась Эльза. Она замысловато улыбнулась и помахала с порога миниатюрной рукой удивленному студенту.

В воскресенье Эрик показал ей кафедральный собор. Они постояли у могилы Канта, осмотрели памятник герцогу Альбрехту, прошлись вдоль каштанов, на месте которых стоял корпус старого университета.

– Город с богатой историей, а посмотреть нечего, – пробурчала Эльза, принимая из рук Эрика бумажный стакан с глинтвейном. – Повсюду кирпич, черепичные крыши, дожди каждый день, и ветер буянит. Агрессивная среда существования. Как вы тут живете?

– Нормально живем. – Эрик ощутил гордость за родной город. – К нам едут со всей России: туристы и переселенцы. Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток… И ничего, не жалуются. Покупают квартиры, возвращаться не планируют.

Эльзу не обидел резкий выпад Эрика. Она находилась в подчеркнуто пасмурной, созвучной промозглой погоде душевной тональности. Вывести ее из себя подобными репликами было непросто.

После экскурсии по собору Эрик твердо решил покончить с корявыми ухаживаниями за флегматичной особой. «Жил без прыщавой пигалицы, – с досадой твердил он себе под нос, – и все шло своим чередом, без потрясений: учеба, ночные сеансы компьютерных игр, открытки, никаких вторжений родителей в кое-какие дела».

Но стоило Эрику представить, что он больше не увидит Эльзу, не коснется ее локтя, не нависнет над ароматными волосами, как что-то борцовской хваткой сдавливало ему виски, и он, не в силах вырваться из мрачных, прессующих дум, погружался на топкое дно персональной катастрофы. Эрику, как избалованному ребенку, становилось страшно терять то, что ему ниспослали для утешения собственных амбиций, – ожившую игрушку с хлопающими накладными ресницами и личиком в розовую крапинку; игрушку, без которой он вновь останется один на один с зудящими мыслями о бесцельности существования без близкого присутствия женщины.

Видя, что неудачное знакомство с девушкой отвернуло сына от родителей, Борис Францевич пожалел, что вхолостую запустил необдуманный проект. Но ведь идея была хорошей. И как знать, будь понаглее его субтильное чадо, он бы с шиком гульнул на свадьбе. За собственное счастье надо бороться, иногда – драться.

«Что тут скажешь, не от мира сего, застрявший в облаках подросток, – оперировал Борис Францевич расхожими выражениями. – Все, пусть теперь сам знакомится, учится, разгребает завалы на выбранном пути. Хватит, я удаляюсь».

4

Декабрьским морозным вечером, когда лужи сковал тонкий хрустящий лед и лунный свет выхватил из чернильно-фиолетовой дымки фасад кафедрального собора, Эльза возвращалась домой из салона. Четыре раза в неделю она пересекала остров Канта по пути на работу и в обратном направлении. Этот маршрут она выучила наизусть. Органная музыка, звучавшая под сводами собора, эпитафии заслуженным горожанам на восстановленных стенах, отполированная брусчатка, по которой она передвигалась неуверенно (по-пингвиньи вразвалку), наскучили ей довольно быстро. Культурное наследие Кенигсберга рассы́палось в представлении Эльзы на частички обыденных уличных пейзажей. Этот город все еще был ей чужим, таил постылые сюрпризы и опасности. Она только начинала вживаться в его зимнюю приглушенно мерклую атмосферу, привыкала к дневной хляби и утреннему катку под ногами. Но больше всего Эльзу донимала вездесущая сырость. Переломный момент наступал на полпути между домом и работой. Эльзу пробирала мелкая дрожь. Не спасали ни утепленный пуховик, ни свитер из овечьей шерсти, присланный дядей из Ганновера.

Руки и ноги мерзли, глаза слезились, сопливился нос. Эльза любила тепло. Она нуждалась в нем с детства.

В салоне Эльза отогревала руки под горячей водой, выпивала стакан зеленого чая, съедала булочку и приступала к работе. Посетительницы «Янтарной леди» постепенно вошли в доверие к юному мастеру. Красивые ногти не теряли актуальность ни зимой, ни летом. У Эльзы появились постоянные клиенты. Дважды к ней наведывался миловидный мужчина средних лет. Он остался доволен откорректированными ногтями, наградил Эльзу щедрыми чаевыми и уехал по срочным делам с худощавым другом, который прошел повторный сеанс депиляции сахарной пастой. В планах у Эльзы было взять в аренду рабочее место в салоне и попробовать трудиться на себя. В Караганде это у нее почти получилось. Деловую активность Эльзы прервал переезд в Калининград. Теперь ей снова предстояло заявить о себе и адаптироваться к недружелюбной среде, в которой не нашлось места Эрику.