Иван Тургенев
Жид

Вдруг кто-то торопливо и шумно вбежал в мою палатку. Я поднял голову – и увидел Сару; на ней лица не было. Она бросилась ко мне и схватила меня за руки.

– Пойдем, пойдем, пойдем, – твердила она задыхающимся голосом.

– Куда? зачем? останемся здесь.

– К отцу, к отцу, скорее… спаси его… спаси!

– К какому отцу?..

– К моему отцу; его хотят вешать…

– Как! разве Гиршель…

– Мой отец… Я тебе всё растолкую потом, – прибавила она, отчаянно ломая руки, – только пойдем… пойдем…

Мы выбежали вон из палатки. В поле, на дороге к одинокой березе, виднелась группа солдат… Сара молча указала на нее пальцем…

– Стой, – сказал я вдруг, – куда же мы бежим? Солдаты меня не послушаются.

Сара продолжала тащить меня за собой… Признаюсь, у меня голова закружилась.

– Да послушай, Сара, – сказал я ей, – что толку туда бежать? Лучше я пойду опять к генералу; пойдем вместе; авось, мы упросим его.

Сара вдруг остановилась и как безумная посмотрела на меня.

– Пойми меня, Сара, ради бога. Я твоего отца помиловать не могу, а генерал может. Пойдем к нему.

– Да его пока повесят, – простонала она… Я оглянулся. Писарь стоял невдалеке.

– Иванов, – крикнул я ему, – сбегай, пожалуйста, туда к ним: прикажи им подождать, скажи, что я пошел просить генерала.

– Слушаю-с…

Иванов побежал.

Нас к генералу не пустили. Напрасно я просил, убеждал, наконец даже бранился… напрасно бедная Сара рвала волосы и бросалась на часовых: нас не пустили.

Сара дико посмотрела кругом, схватила обеими руками себя за голову и побежала стремглав в поле, к отцу. Я за ней. На нас глядели с недоумением…

Мы подбежали к солдатам. Они стали в кружок и, представьте, господа! смеялись, смеялись над бедным Гиршелем! Я вспыхнул и крикнул на них. Жид увидел нас и кинулся на шею дочери. Сара судорожно схватилась за него.

Бедняк вообразил, что его простили… Он начинал уже благодарить меня… Я отвернулся.

– Ваше благородие, – закричал он и стиснул руки. – Я не прощен?

Я молчал.

– Нет?

– Нет.

– Ваше благородие, – забормотал он, – посмотрите, ваше благородие, посмотрите… ведь вот она, эта девица – знаете, она дочь моя.

– Знаю, – отвечал я и опять отвернулся.

– Ваше благородие, – закричал он, – я не отходил от палатки! Я ни за что… – Он остановился и закрыл на мгновенье глаза… – Я хотел ваших денежек, ваше благородие, нужно сознаться, денежек… но я ни за что…

Я молчал. Гиршель был мне гадок, да и она, его сообщница…

– Но теперь, если вы меня спасете, – проговорил жид шёпотом, – я прикажу – я… понимаете?.. всё… я уж на всё пойду…

Он дрожал, как лист, и торопливо оглядывался. Сара молча и страстно обнимала его.

К нам подошел адъютант.

– Господин корнет, – сказал он мне, – его превосходительство приказал арестовать вас. А вы… – Он молча указал солдатам на жида… – сейчас его…

Силявка подошел к жиду.

– Федор Карлыч, – сказал я адъютанту (с ним пришло человек пять солдат), – прикажите по крайней мере унести эту бедную девушку…

– Разумеется. Согласен-с.

Несчастная едва дышала. Гиршель бормотал ей на ухо по-жидовски…

Солдаты с трудом высвободили Сару из отцовских объятий и бережно отнесли ее шагов на двадцать. Но вдруг она вырвалась у них из рук и бросилась к Гиршелю… Силявка остановил ее. Сара оттолкнула его, лицо ее покрылось легкой краской, глаза засверкали, она протянула руки.

– Так будьте же вы прокляты, – закричала она по-немецки, – прокляты, трижды прокляты, вы и весь ненавистный род ваш, проклятием Дафана и Авирона,^{6} проклятием бедности, бесплодия и насильственной, позорной смерти! Пускай же земля раскроется под вашими ногами, безбожники, безжалостные, кровожадные псы…

Голова ее закинулась назад… она упала на землю… Ее подняли и унесли.

Солдаты взяли Гиршеля под руки. Я тогда понял, почему смеялись они над жидом, когда я с Сарой прибежал из лагеря. Он был действительно смешон, несмотря на весь ужас его положения. Мучительная тоска разлуки с жизнью, дочерью, семейством выражалась у несчастного жида такими странными, уродливыми телодвижениями, криками, прыжками, что мы все улыбались невольно, хотя и жутко, страшно жутко было нам. Бедняк замирал от страху…

– Ой, ой, ой! – кричал он, – ой… стойте! я расскажу, много расскажу. Господин унтер-вахмистр, вы меня знаете. Я фактор, честный фактор. Не хватайте меня; постойте еще минутку, минуточку, маленькую минуточку постойте! Пустите меня: я бедный еврей. Сара… где Сара? О, я знаю! она у господина квартир-поручика (бог знает, почему он меня пожаловал в такой небывалый чин). Господин квартир-поручик! Я не отхожу от палатки. (Солдаты взялись было за Гиршеля… он оглушительно взвизгнул и выскользнул у них из рук.) Ваше превосходительство, помилуйте несчастного отца семейства! Я дам десять червонцев, пятнадцать дам, ваше превосходительство!.. (Его потащили к березе.) Пощадите! змилуйтесь! господин квартир-поручик! сиятельство ваше! господин обер-генерал и главный шеф!

На жида надели петлю… Я закрыл глаза и бросился бежать.

Я просидел две недели под арестом. Мне говорили, что вдова несчастного Гиршеля приходила за платьем покойного. Генерал велел ей выдать сто рублей. Сару я более не видал. Я был ранен; меня отправили в госпиталь, и когда я выздоровел, Данциг уже сдался, – и я догнал свой полк на берегах Рейна.