Георгий Персиков
Дело петрушечника

© Г. Персиков, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Пролог

Когда Евгений Исаевич наконец вышел на улицу, ночь уже окончательно поглотила город. Днем, когда они только возвращались с экзамена, город шумел и дымил, пригретый первым весенним солнцем, пребывая в непрерывном, суетливом и жизнеутверждающем движении. Кричали торговки, звенели трамваи на бульваре, распугивая собак и мальчишек, теперь же лишь облака скоро неслись по небу, серые на черном, да ветер волновал воду в огромной луже посреди переулка, стояла тишина, но покоя в ней не было.

Евгений Исаевич уже собрался смело форсировать лужу, но прохудившийся левый сапог немедленно напомнил о себе, и препятствие пришлось униженно обходить с краю на цыпочках. После испытаний прошедшего дня и выпитой горилки ноги были словно чужие, а мысли в голове скакали, наталкиваясь одна на другую. Годы уже не те. Вот в молодости, сразу после санитарских курсов, он мог бы выдержать три такие студенческие попойки кряду, а потом бы еще пошел искать приключений с барышнями. Э-э-эх… Из оставшегося за спиной кабака послышался взрыв смеха, а потом нетрезвые голоса, неожиданно дружно затянули:

 
– Реве та стогне Дніпр широкий,
Сердитий вітер завива…
 

Еще раз вздохнув по ушедшей молодости, Евгений Исаевич натянул картуз по самые уши и побрел в сторону дома. Весь последний год домом для него была маленькая квартирка на последнем этаже, которую он снимал на двоих со своим товарищем по судьбе, таким же великовозрастным студентом Валентином Марковичем. Валентин Маркович обучался на первом курсе юридического факультета, а Евгений Исаевич корпел на первом курсе медицинского. Оба они были разночинцами, оба были не богаты, бессемейны, и, наконец, оба, достигнув сорокалетнего рубежа, решили попытать нового счастья в студенческой жизни.

Общие невзгоды сплотили случайных соседей, и они сожительствовали дружно, поддерживая взаимное уважение и порядок в своем скромном жилище. Евгений Исаевич, как отставной военный, насаждал дисциплину и следил за ее соблюдением, Валентин Маркович же, более робкий и мягкого характера, покорно подчинялся. Так прошел год, наполненный отчаянной зубрежкой, латынью, бесконечной экономией и ежедневными маршами с юго-западного конца города в центр и обратно. А теперь начались экзамены.

Ноги несли Евгения Исаевича привычным маршрутом, от фонаря к фонарю, огибая места, где грязь была непроходима, а в голове в сотый раз прокручивалась сцена сегодняшнего экзамена по анатомии. В душе его боролись стыд и облегчение – экзамен он все-таки сдал, с огромным напряжением сил, с третьей попытки, но сочувственный взгляд профессора не оставлял сомнений в том, что большая часть оценки была поставлена из уважения к его былым заслугам. Все преподаватели уже знали, что этот странный первокурсник с седеющими усами не простой санитар, а ветеран турецкой войны, служивший под началом самого Склифосовского!

И в этом не было никакого обмана: окончание санитарских курсов совпало с началом войны, и Евгений Исаевич, еще совсем молодой человек, действительно отправился на фронт, служить на перевязочном пункте. После переправы через Дунай, когда госпиталь наполнился стонущими ранеными, знаменитому доктору понравилось, как работает бойкий юноша, неутомимо делавший перевязки, бесстрашно державший трепещущие конечности во время ампутаций, и при этом не потерявший интереса и желания учиться профессии.

После этого он прошел вместе с Николаем Васильевичем Склифосовским всю кампанию, был под Плевной и при обороне Шипкинского перевала. Пилил, бинтовал, накладывал гипсовые повязки, таскал носилки, держал беснующихся от боли раненых во время операций. До сих пор в дурных снах ему являлись простыни, пропитанные кровью, словно пошитые из алой материи, белые лица умирающих, одежда, перепачканная гипсом и гноем, и тот болгарский стрелок с обмороженными ногами, который протяжно выл перед ампутацией…

Но продолжить службу и получить выслугу и достойный оклад, как ему мечталось, Евгению Исаевичу не довелось – уже в самом конце войны он заразился тифом и больше месяца пролежал в бреду, цепляясь за края жизни. После выздоровления осунувшегося и помрачневшего юношу признали полностью негодным к военной службе в связи со слабостью здоровья и перевели на службу гражданскую. Склифосовский уехал работать в Москву, а Евгения Исаевича пристроили в один из недавно открывшихся корпусов Александровской больницы, где он и провел почти всю свою жизнь, пока в прошлом году не решился-таки получить образование. Врачи, конечно же, и раньше не раз с укоризной замечали ему, что работа санитара ему не по таланту и что не годится растрачивать жизнь на наложение гипсов и смешивание порошков, когда знаешь медицину не хуже иных врачей, что из вчерашних студентов.

Но вдруг переменить свою жизнь казалось сложным, а может быть даже опасным, и Евгений Исаевич так и просидел на привычном месте, пока сороковой день рождения не возвестил печальным колоколом, что последний шанс его уходит навсегда. Так что же, может быть, все же попробовать себя в учебе? Чем черт не шутит? Стареющий санитар набрался решимости, ужался где смог, доведя свою и без того скромную жизнь до полного аскетизма, переехал в крошечную квартирку на окраине, да и ту делил пополам с соседом, продал домик, доставшийся от матери, воспользовался скромной помощью друзей и запоздало отправился-таки получать знания.

Но студенческая жизнь оказалась не такой простой, а учеба и вовсе давалась неважно – возраст давал о себе знать. Прочитанное не держалось в голове, складно писать не получалось, а весь его практический опыт с брызгами разбивался о безжалостные тома теории, требовавшие усердной зубрежки. И еще эта чертова латынь!

Воспоминание о поджидавшей его дома неоконченной книге вызвало тоску и зубную боль. Вдоль реки потянул промозглый ветерок, заставляя скукожиться и ускорить шаг. Евгений Исаевич, чертыхаясь, прошлепал по неизбежной грязи вдоль забора. За закрытыми воротами глухо и угрожающе залаяла собака, через дорогу ей ответила другая, потом третья. До квартиры оставалось уже недалеко, но сапог все-таки протек и начал предательски чавкать.

Чтобы отвлечься от унылых мыслей, он по привычке стал переживать о судьбе своего соседа Валентина Марковича. Да, у него-то дела похуже будут. До седых волос прослужил в крохотном уездном суде присяжным служащим, а проще говоря секретарем, потом перебрался сюда, а теперь удумал учиться на адвоката. Хе! И смех и грех! Наслушался выступлений в суде, написался протоколов заседаний, и решил что он – второй Федор Плевако! Да куда ему. Только зубрит с утра до вечера, а толку чуть! Нет, не сдаст он экзамены, нипочем не сдаст. И на снисхождение ему рассчитывать нечего! Это у нас – медиков есть промеж себя братство, и если ты свой, то тебе почет и всяческое вспоможение, а юристы только и рады друг другу в глотку вцепиться! Тем более какому-то секретаришке! Кому он там нужен, только хлеб отбирать!

Другое дело братья-медики. Приняли его без насмешки, хотя он и старше большинства лет на двадцать. Ну ясное дело, приняли, да не до конца. Все же они уже люди другого века, молодежь, куда старику с ними общий язык найти. А он и сам это все понимает, не лезет, не напрашивается, коли спросят – подскажет, если знает, а не разумеет – так и промолчит. Но вот позвали его в кабак, отмечать окончание экзаменов – не погнушался, пошел и сидел до последнего, пока горилка не кончилась.

Евгений Исаевич различил наконец знакомые очертания доходного дома, его черный угловатый силуэт завершал улицу, за ним начинался поросший ковылем пустырь, а за пустырем обнесенное стеной еврейское кладбище. Ветер разгонялся на просторе и выл на разные голоса, леденя уши и пролезая под шинель. К его удивлению, окошко на третьем этаже светилось тускло-оранжевым. Уже давно за полночь, а он все зубрит. Евгений Исаевич в некотором раздражении покачал головой. Его сосед действительно обладал способностью к заучиванию, просиживая часы за книгами с унылым упорством могильного червя, впрочем, заученное он редко понимал как должно и почти никогда не мог складно ответить, за что не раз был осмеян жестокими сокурсниками.

– Да, у нас побратимов-лекарей такого и в помине нет, – бормотал Евгений Исаевич, открывая скрипучую дверь парадной. – Как там профессор сегодня сказал? «Мало книжек, только кто кровь и гной нюхал, тот лекарь настоящий». А ты? Кто ты им, Валя? – спросил он в сердцах у пробегавшего по стене таракана и принялся карабкаться на третий этаж по скрипучей темной лестнице. – Они же… они же там все чистенькие, а ты? Ты же для них босоногий хлопчик на побегушках, был и будешь! Эх, Валя-Валя…

Наконец он достиг квартиры, на ощупь, долго тыча ключом, нашел замочную скважину и отпер дверь. Внутри было тихо, темно, слабо, но неистребимо пахло кислятиной и папиросным дымом. Дверь каморки Валентина Марковича была приоткрыта, и из нее поперек гостиной ложилась желтоватая полоса света. В дверной щели была различима сгорбленная фигура соседа, навалившаяся на стол. Окно было закрыто неплотно, и сквозняк слабо трепал оранжевые занавески, тени от лампы кривились и плясали по комнате. Евгений Исаевич откашлялся, громко и с некоторой угрозой. Тишина в ответ.

– Валентин Маркыч, голубчик вы мой, уж за полночь, не пора ли уже в кровать? – строго спросил он соседа, приоткрывая дверь. – Цицерон и Марк Корнелий никуда за ночь от вас не убегут, а утро вечера мудренее… Валя! Да проснись ты, в самом деле! Вон, и чернильницу опрокинул, черт криворукий! Ох!..

То, что показалось Евгению Исаевичу разлитыми чернилами, имело странно знакомый запах, который невозможно было спутать ни с чем другим. Кровь! Свежая и много. Она растеклась темной лужей на столе и медленно стекала на пол. Валентин Маркович лежал, повалившись на стол, рука была странно вывернута ладонью наружу. Указательный палец отсутствовал, на его месте была свежая рана. Вот отсюда и кровь. Старый санитар, уже без малого врач, мгновенно протрезвел, в голове звенело, по спине ползли мурашки. Резко, опытным движением он схватил соседа за одежду и запрокинул ему голову. Куда уж там… Помощь явно запоздала. Выбритое лицо Валентина Марковича было перемазано кровью, глаза остекленели, открытый рот перекошен в гримасе. Мертв, уже пару часов как. Но что это? Во рту торчит что-то белое. «Что же он, палец себе откусил, что ли?» – мелькнула странная мысль, Евгений Исаевич нахмурился и умело разжал челюсти трупа. Где-то в голове слабый голосок шептал и уговаривал не делать этого, но пальцы уже привычно сами залезли в рот, чтобы освободить дыхательные пути. Несчастный умер явно не от асфиксии, это было ясно и без диплома врача. Тогда что же это? Что-то белое и по размеру явно меньше, чем толстый волосатый палец Валентина Марковича. Он не мог оторвать взгляд от ужасной находки, не в силах понять ее смысл. Кровь ухала в висках, ноги подкосились, и Евгений Исаевич медленно сполз на пол по дверному косяку. Самым невероятным и чудовищным ему показалось то, что это «что-то» само имело пальцы. Пять маленьких аккуратненьких прижатых друг к другу кукольных пальчиков.

Глава 1

В здании у Чернышева моста, как всегда, царило оживление. Набережная у входа в министерство была забита дорогими экипажами, чиновники высокого ранга, генералы, курьеры и полицейские входили и выходили, впуская через высокие двери порывы холодного осеннего ветра. Укрывшись от общей суеты, в закутке возле лестницы, ведущей на второй этаж, собралась странная компания – высокий статный мужчина с седеющей бородкой, похожий на отставного военного, моложавый батюшка в коричневом подряснике и подозрительный патлатый тип в кургузом пальто, размахивающий стопкой помятой исписанной бумаги.

– Вы просто не можете понять всю важность момента, Роман Мирославович! – Барабанов почти что кричал, находясь в полной экзальтации. – Об этом напишут в английских газетах! Нет, я не смогу молчать! Теперь, когда я своими глазами видел все, всю тяжесть жизни простых людей, брошенных и забытых всеми, те лишения, которым они подвергаются и по причине которых творится неописуемое зло! Этих людей не видно из окна министерского кабинета, так я расскажу ему, все расскажу! Нет, и даже не просите! Я брошу эти слова ему прямо в лицо!

– Нестор, тише! Я вас умоляю! – Муромцев огляделся по сторонам. На счастье, окружающие были слишком заняты своими делами, и на троицу никто не обратил внимания. – Я уважаю ваш порыв, но пользы от этой выходки, которую вы задумали, не будет никакой. Министр придет в ярость, а вас упекут в крепость. А если хорошенько покопаются в ваших прошлых делах, то, может, и вовсе отправят на каторгу!

– Им не напугать меня оковами! – Нестор откинул спутанные волосы со лба и поглядел на друзей с выражением, должным выражать героическую решимость.

– Не сомневаюсь в вашей смелости. Но ведь после такого скандала наш отдел неизбежно закроют, а нас отстранят от дел. Кто же тогда поможет этим несчастным? Кто спасет их от злодеев? Прошу вас, перестаньте гримасничать и отдайте вашу речь, пока ее кто-нибудь не увидел. – Сыщик попытался забрать листы у Барабанова, но тот поспешно отдернул руку и запихал бумаги за пазуху. – Отец Глеб! Может, вы сумеете на него повлиять, пока он не натворил дел?

Священник посмотрел на Барабанова долгим взглядом и со вздохом проговорил:

– Иногда тихое, кроткое слово слышнее чем крик. Прежде чем кричать, позвольте мне сказать министру и градоначальнику свое тихое слово.

Барабанов все еще, пыхтя, раздумывал над ответом, когда Муромцев нетерпеливо заглянул ему через голову:

– Слава богу, вот и Будылин!

Начальник сыска уже заметил их и приближался с самой радушной улыбкой. Сзади за ним, блестя пенсне, пружинисто вышагивал Ларсен в сопровождении сопящего и отдувающегося Щекина.

– Роман Мирославович, коллеги, – Будылин принялся энергично пожимать руки своим подчиненным, – поздравляю с раскрытым делом! Но повременим с празднованием, у нас впереди встреча с высочайшими чинами, приятного в этом немного, но через эту святую инквизицию мы должны пройти, такова часть работы. Так не ударим в грязь лицом! Пойдемте же, не хватало еще опоздать.

Сыщики под предводительством Будылина заняли наконец свои места за овальным лакированным столом и устремили все взгляды на министра. Тот долгое время хранил молчание, перекладывал листы рапорта, многозначительно указывал сидевшему рядом градоначальнику на некоторые строки и задумчиво поглаживал свои невероятные бакенбарды. Через минуту, когда Барабанов, не выдержав напряжения, уже начал ерзать и покашливать, министр, вспомнил про своих посетителей и обратился к ним бодрым тоном:

– Ну что же, Иван Дмитриевич, позвольте вас поздравить! Вы снова сослужили отличную службу для Государя и для Отчизны. Как и ваши сыщики. Настоящие орлы!

Градоначальник, согласно кивавший речи министра из своего кресла, иронично оглядел разношерстную команду. Барабанов сидел мрачный как туча, Ларсен, напротив, сиял от начальственной похвалы, а Шеин безуспешно попытался подобраться и втянуть огромный живот. Министр продолжал:

– Преступления, которые вы расследуете, может, и не несут прямой угрозы Государству, но важность для нашего министерства имеют чрезвычайную, так как производят большое возмущение в губерниях, да и по всей Империи. Что уж там, иной раз зверство, совершаемое злодеями, настолько дико и несусветно, что доходит до самого Государя. – Министр благоговейно возвысил голос и прижал правую руку к орденам, покрывающим грудь. – А Государь наш человек добросердечный, жалеет несчастных и впадает временами в большое расстройство. Наше министерство подобного допустить не может, и всем нам должно проявлять величайшую добросовестность и усердие на защите Государя и Отчизны. И ведь есть от кого защищать! Поистине до страшных вещей может дойти человек! – Он вновь открыл рапорт и принялся водить пальцем по странице. – Но… Остановили негодяя, и теперь он уже не сможет никому навредить. Наше правосудие порой способно проявлять похвальную расторопность, и, как вам известно, преступник был приговорен к смертной казни и на прошлой неделе его уже вздернули на виселице, как бешеного пса. И я уверенно могу сказать, что это ваша, Роман Мирославович, заслуга. Ваша и вашей команды. Только так мы победим преступность и установим законопослушание. Только так – выжигая каленым железом эти гнойники, истребляя чудовищ, подобно античным героям! Роман Мирославович? С вами все хорошо? Что-то вы побледнели.

Министр раздухарился не на шутку и не сразу заметил, что лица сыщиков, ответственных за поимку убийцы, становятся все мрачнее и мрачнее. Министр в недоумении остановился:

– Ответьте же что-нибудь наконец!

– Я отвечу. – Муромцев говорил медленно, стараясь подбирать слова. – Эти чудовища. Они не созданы по злой воле бесов. Мне кажется, это важно понимать. Они в некотором роде созданы нами.

– Ну полноте, полноте, Роман Мирославович! – с некоторым раздражением прервал его градоначальник. – Что же вы, право слово, Плеханова начитались перед завтраком? Или думаете, что мы тут не имеем представления о том, что творится в губерниях? Да господин министр этому буквально свою жизнь посвящает!

– Да, да. – Министр устало покачал головой. – Это великая беда, с которой мы боремся не покладая рук. Все мы, начиная с Государя, разумеется, знаем и переживаем о невзгодах людей в отдаленных и бедных губерниях. Но, поймите сами, наше Министерство внутренних дел существует, чтобы ловить преступников, а не вытирать носы деревенским сиротам. Для заботы об убогих у нас существуют церковь, богоугодные организации, оставим им заниматься своей работой, а мы займемся своей.

Все взгляды устремились на отца Глеба, который уже давно сидел в печальном безмолвии. Словно проснувшись, он оглядел присутствующих и медленно кивнул, соглашаясь с министром:

– Да, вы правы. Это забота церкви. Но ведь и сама церковь в некоторых губерниях бедна как алтарная мышь и сама нуждается в помощи. Вот так и выходит, что никто не виноват, все заботились и радели, а дети все равно погибли…

Отец Глеб замолчал не в силах продолжать. Никто не решался прервать образовавшуюся тишину, пока наконец градоначальник не произнес примирительным тоном:

– Ну зачем же вы так убиваетесь, ваше преподобие. Вы сделали все, что могли, остановили убийцу, спасли, я уверен, множество жизней. Почему же вы так расстроены? Неужели было бы лучше, останься негодяй на свободе?

– Если бы я только мог знать раньше… – странным голосом произнес отец Глеб, ни к кому конкретно не обращаясь. – Прошу вас простить меня.

В полной тишине отец Глеб встал и покинул кабинет. Тяжелая дверь затворилась, шаги стихли в коридоре, а пауза по-прежнему висела в кабинете министра внутренних дел. Собравшиеся избегали смотреть друг другу в глаза.

– Конечно, хм… Такая специфическая служба тяжело сказывается на сотрудниках… – наконец выдавил из себя Будылин. – Возможно, стоит им дать небольшой отпуск, чтобы восстановить силы.

– Разумеется, разумеется. Отпуск, безусловно, стоит устроить, – оживился министр. – Роман Мирославович, можете отправляться в отпуск всей вашей командой. После того как закончите расследование в городе К., немедленно отправляйтесь на воды, нервы необходимо лечить, обязательно, обязательно.

– Нам нужно ехать в К.? – в недоумении переспросил Муромцев.

– И как можно скорее! Неужели Иван Дмитриевич вам ничего не сказал? Сегодня же в ночь собирайтесь, откладывать нельзя. Только вот… – министр замялся, – отца Глеба я бы на вашем месте пока с собой не брал. Что-то расклеился ваш батюшка совсем. Не выдержал морального напряжения.

Глава 2

Паровоз уже давно набрал скорость, и вагон первого класса плавно покачивался, пролетая мимо черных, покрытых островками снега полей. Снаружи царила промозглая сырость ранней северной весны, обещавшей, безусловно, приход тепла и возрождение жизни, но в перспективе весьма отдаленной и туманной. А поезд, посвистывая и пуская дымы, мчался на юг, туда, где уже было солнце и зеленая листва, и каждый пассажир ощущал это магическое приближение весны.

Голые черно-серые ветки однообразно мелькали за окном, и Барабанов, которому быстро наскучило зрелище, отлепил лоб от стекла и вновь обратился к спутнику:

– Роман Мирославович, объясните же наконец, почему Лилия не может быть с нами? Мы ведь одна команда, зачем ей ехать в другом вагоне?

Его собеседник, высокий крупный мужчина с тронутыми сединой висками, похожий на отставного военного, нехотя отвлекся от газеты и с упреком посмотрел на Барабанова:

– Нестор, полноте. Мы же еще на вокзале договорились. – Он наклонился вперед и понизил голос: – Конспирация. Госпожа Ансельм недавно овдовела и путешествует одна. Такова легенда. И не приставайте к ней с расспросами, она все равно ничего не ответит. Специальное секретное указание министра.

Он многозначительно поднял глаза к потолку и снова закрылся газетой. Барабанов ответил очередным тяжелым вздохом, взъерошил пятерней и без того возмутительную прическу и принялся свирепо размешивать сахар в стакане, продолжая недовольно бормотать:

– Первый класс! Мягкие диваны! Четыре копейки за версту! И мы даже не можем поговорить! Это верх жестокости!

Муромцев хотел было отпустить колкость, но сдержался, спрятавшись за листком «Санкт-Петербургских ведомостей». Лилию Ансельм было решено включить в следственную команду лишь после того, как Барабанов прибег к длительным и упорным уговорам, проще говоря, канючил и ныл, покуда терпение у Муромцева не лопнуло. Было решено взять Лилию в качестве внештатного консультанта, но на условии, что Нестор целиком возьмет на себя все денежное обеспечение, включая командировочные и дорожные расходы. Узнав, что путешествовать планируется первым классом, он пытался было начать возмущаться, но под суровыми взглядами начальства затих и согласился.

На вынужденную замену в команде сыщиков пришлось пойти, потому что отец Глеб, постоянный участник их экспедиций, до сих пор был болен. Последнее дело, расследованное командой, подорвало душевные силы священника, и он на несколько месяцев слег в горячке. Сейчас он уже шел на поправку, но Роман Мирославович, навещавший отца Глеба в лечебнице на берегу Мойки, однозначно решил, что тому все еще опасно участвовать в расследованиях. Лихорадка ослабила их товарища, он сильно похудел, был бледен, борода его отросла, и в ней добавилось седины, Муромцев отметил, что теперь он стал потрясающе похож на православного святого, какими их изображали на старинных иконах.

Путешественники провели несколько однообразных дней в скуке, читая газеты и наблюдая за медленно изменяющимся пейзажем, но наконец свежим солнечным утром поезд, звонко лязгнув буферами, остановился на вокзале города К. Муромцев в сопровождении помятого после сна, но сияющего от радости Барабанова объединился с Лилией Ансельм. Девушка-медиум, прежде похожая на модную кокаинистку-декадентку, теперь пребывала в образе одинокой вдовы. В черном строгом платье, с вуалеткой, приколотой к светлым волосам, она выглядела загадочно и неотразимо. Барабанов при виде Лилии подпрыгнул и дернулся было вперед, но Муромцев осадил его и шепотом напомнил о договоре. Ансельм поймала взгляд сыщика и едва заметно кивнула. Она помнила разговор с Муромцевым, проведенный тайком от Барабанова, и главное условие ее пребывания в команде – никаких разговоров, отвлеченных от дела, иначе – сразу домой. Для сыщика это был единственный способ работать, не превращая расследование в распрю и балаган.

Местный городовой, одетый уже по-летнему в белый китель, встречал их на дебаркадере. Безошибочно определив странную компанию как прибывших из Петербурга сыщиков, он взял под козырек и проводил их на улицу, где ожидала запряженная парой лошадей коляска с поднятым верхом. Там их уже ждал мужчина в полковничьем мундире и щегольской барашковой шапке. Он вежливо поприветствовал прибывших, помог им разместиться, и лишь когда коляска набрала ход, покачиваясь на мягких рессорах, представился:

– Я, как вам, должно быть, уже известно, Цеховский Вячеслав Иванович, полицмейстер К-ской губернии. – Он подкрутил роскошные усы, внимательно наблюдая за реакцией собеседников. – А вы, должно быть, господин Муромцев, а это ваша знаменитая группа сыщиков-спиритистов? Я слышал, вы используете весьма э-э-э… необычные методы расследования. – На лице полицмейстера промелькнула ироническая улыбка.

– Муромцев Роман Мирославович, – проигнорировав иронию, вежливо отрекомендовался сыщик. – А это наши консультанты, Лилия Ансельм и Нестор Барабанов.

– Нестор Барабанов, магистр естественных наук Санкт-Петербургского медицинского института, доцент… И никакие мы не спиритисты! – возмущенно вставил Барабанов, энергично сотрясая руку полицмейстера. Из института его уволили за ненадлежащую политическую активность, но об этом говорить было необязательно. – Наша сила – это исключительно наука!

– Не может не радовать… А дама? Тоже ученая?

Цеховский с трудом освободился из навязчивого рукопожатия и глазами указал Муромцеву на странную вдову, которая сидела молча с отрешенным и загадочным лицом. Муромцев открыл было рот, чтобы ответить, но Барабанов, ревниво зыркнув на начальника, снова влез вперед:

– Это наш внештатный консультант по вопросам экспериментальной психологии. Госпожа Ансельм. Очень редкий специалист.

– Что же, хм… Ясно-ясно…

Цеховский еще раз глянул на вдову и задумчиво покачал головой, словно давая понять, что уловил некий скрытый намек. После чего, явно стараясь побыстрее перейти к делу, извлек из папки несколько исписанных аккуратным почерком листов, верхний отдал Муромцеву, остальные оставил у себя.

– Вот, Роман Мирославович, полюбопытствуй-те. Ситуация тяжелая, скрывать не буду. Наше полицейское управление сдерживает панику как может. Газетчикам пока что почти ничего не известно, но… слухом земля полнится, думаю, если ничего не предпринять, в скором времени нас ожидает грандиозный скандал.

– Предпринять? – переспросил Муромцев, нахмуренно вчитываясь в обтекаемые формулировки полицейского рапорта. – Я вижу, что вы уже предприняли многие необходимые шаги. Вскрытие, отчет патологоанатома, опрос свидетелей, подробная информация о жертвах…

– Многие шаги, которые совершенно никак не прояснили картину преступления, – со скрытым раздражением добавил полицмейстер. – Поэтому мы и решили пригласить столичных специалистов, то есть вас, друзья. Наши сыскари, конечно же, тоже немалого стоят. Орлы! Мои воспитанники, полицейские высочайшего класса. Но вы сами понимаете, когда в дело вмешивается столичное управление, мы скромно отступаем на второй план, уступая вам всю славу в случае успеха…

– …и все шишки в случае провала, закончил за него Муромцев.

Цеховский неожиданно пристально поглядел на столичного сыщика и усмехнулся:

– Ну, полно вам, Роман Мирославович, неужели такие именитые профессионалы могут вдруг провалиться? Мы полностью рассчитываем на вас.

Муромцев поджал губы и воздержался от ответа. Цеховский был ему хорошо знаком по газетным статьям и рассказам людей, которым довелось работать с этим неординарным человеком. За несколько лет, которые Цеховский провел в должности полицмейстера, он несколько раз попадал на передовицы – в основном в связи с проведенной им в К. реформой полицейского управления, но случались поводы и более пикантные. В прошлом году, к примеру, прогремел грандиозный скандал о растрате Цеховским казенных средств. И хотя обстоятельства растрат были возмутительны, а покупки, сделанные полицмейстером за счет казны, совершенно баснословны, к удивлению Муромцева, он не только остался на своей должности, но в скором времени даже оказался приставлен к награде. Еще раньше, за пару лет до этого случая, Цеховского обвиняли в том, что он за взятки выдавал евреям разрешения на проживание в городе, потом – чуть ли не в прямом грабеже и участии в еврейских погромах, – и тут тоже обошлось без последствий.

Что за таинственный ангел-хранитель оберегает удачливого полицмейстера? Конечно, как ветерану войны и боевому офицеру ему многое сходило с рук, но Муромцев понимал – большая часть этой удачи заключается в лисьей вкрадчивой хитрости, совмещенной с хорошими манерами и острым умом. Это был ненадежный союзник и крайне опасный противник, с которым нужно было держать ухо востро.

– Ну что же, давайте не будем терять времени и перейдем непосредственно к фактуре. – Цеховский, словно не замечая неловкости, снова открыл папку и вручил Муромцеву пачку карандашных набросков. – Вот, это с места преступлений, наш судебный художник нарисовал, большой мастак, знаете ли. Вот это первая жертва… Это вторая… Очень похоже вышло, как на фотокарточке.

Муромцев, нахмурившись, разглядывал рисунки. На каждом из них с разных ракурсов были запечатлены тела жертв, лежащие в черных карандашных лужах крови. Особенно четко были прорисованы кисти рук с отсутствующим пальцем. Барабанов отчаянно сопел, стараясь заглянуть через плечо сыщика, и тот передал ему уже отсмотренные листы.

– Все убитые – мужчины. Это – Валентин Ничипоренко, сорок три года. Студент первого курса юридического факультета. Убит ударом но-жа в спину. Вот этот вот, который на спине лежит, доктор Евдоким Пилипей, шестьдесят лет. Задушен.

Цеховский комментировал рисунки таким то-ном, словно на них были изображены породистые собаки или пасторальные пейзажи.

– А это художник, Роман Никольский, тридцать семь годочков. И последний, Евген Радевич, пятидесяти лет от роду. Учитель истории. Все убитые – взрослые мужчины. Валентину нанесли удар со спины, остальным – в грудь. У каждого из убитых отнят палец неким инструментом вроде клещей. Причем, занимательная деталь, у каждой жертвы разный. У Романа – указательный, у Валентина – средний, у Евдокима – безымянный, и наконец, у Евгена – мизинец…

– Превосходная точность, – с уважением в голосе заметил Барабанов, тыкая в рисунок.

– Эти пальцы – далеко не самое удивительное в этих убийствах, – заметил полицмейстер, стараясь не выказывать раздражения. – Каждой жертве, очевидно, уже после смерти, убийца вкладывал в рот ручку от игрушки. Балаганной куклы Петрушки.

– Петрушки? – переспросил Муромцев, на-морщив лоб. История становилась все более странной.

– Да. Петрушка. Ванька-рататуй. Пульчинелла. Есть много названий. Народный балаган вы все видели наверняка. – Цеховский поднял холеную ладонь, изображая движения кукловода с куклой, надетой на руку. – Так вот, ручка каждый раз правая и взята от разных кукол. Убийца всовывал ее неглубоко, чтобы легко было найти…