Евгений Лисицин
Князь Рысев 3

Глава 1

Стоило мне еще в детстве услышать слово «дуэль», как в голове тотчас же возникали ассоциации одна красочней другой. Д’Артаньян готов был хвататься за шпагу, размахивать шляпой, скрипеть потертым седлом. А его собутыльники горазды были рассказать про старый пруд, хорошенько нажраться и найти какую-нибудь даму на ночь.

Шпаги, драки, разговоры про честь в стиле пацанских пабликов, разве что попроще и поменьше пафоса…

Что ж, если этот мир царской России, где я оказался, когда-то и знал подобные дуэли, то они давным-давно сгинули в небытие, а на смену им пришло самое что ни на есть настоящее извращение.

Жека был сам не свой от переполнявшего его волнения – он как будто собирался отправить меня на войну. Оказалось, что оно почти что так и происходит: в особой дуэльной комнате перед нами будет создан некий особый мир с боевыми условиями, где мы наперегонки должны устроить штурм вражеской крепости с возможностью мешать друг дружке всеми возможными способами. Убивать нельзя, но ранить вполне себе можно. До первой крови, вспомнились мне слова нашего инфантер-генерала Николаевича, и это не добавляло радужных ощущений, скорее, наоборот.

Словно назло, разом обратившись в газету уровня «СПИД-инфо», Женька до отказа полнился историями чьих-то неудач. Юный Нечаев был повержен братьями Балеринкиными – и не спрашивайте меня, почему им разрешили биться двоим против одного! – и потерял ногу. На князя Вернадского свалилась несчастье – рана, полученная на дуэли, загноилась, и даже очищающее лечебное пламя оказалось бессильно. Умер на столе в церкви у ангела: несмотря на торжество победы, даже Бог отвернулся от него. Мне же вспомнилась Слави – наверняка она проделала с несчастным то же самое, что и со мной, заставив в трансе биться с собственной смертью, и парень попросту не сумел.

Нечто подсказывало, что эта самая «дуэльная комната» будет работать по тем же принципам. Вот только почему тогда все ранения принимали реальный облик?

Кабы я сам знал…

Я молчал и ничего не говорил Кондратьичу о предстоящей дуэли. Старик и без того немало натерпелся за последние дни, чтобы сваливать на него еще и это. Расскажу как-нибудь в следующий раз и постфактум – оставалось только надеяться, что моя удача окажется сильнее, чем выучка Орлова.

Дельвиг трепетал не хуже Женьки. Шмыгая носом, толстяк загибал пальцы и перечислял немалые достоинства юного сына судьи. Помимо магического дара, тот с самого детства тренировался с лучшими учителями, каких только можно было найти во всем Петербурге. Что и говорить, его характеристики были гораздо красноречивей слов.

Из головы все никак не выходило, что с того дня прошла целая неделя. Я таскал в кармане перчатку Орлова, словно напоминание и талисман о грядущем сражении, ждал слуг, коих мажорчик обещал в скором времени прислать, но так ничего и не происходило. Даже мир, два дня к ряду пытавшийся выколотить из меня все дерьмо всеми доступными способами, дал слабину и не пытался меня прикончить.

На смену ярким приключениям спешила серость учебных будней. Я с содроганием вспоминал второй наш день после поступления и теперь прекрасно понимал, почему старшекурсники лишь гаденько ухмылялись нам вслед, предчувствуя скорую потеху.

Валерьевич – тренер, обещавший привести нас всех в идеальную форму, измывался над нами как только мог.

Злой и веселый, он готов был прыскать ядом на любого, кто попался под руку. Слово «похвала», если когда-то и существовало в его лексиконе, то давным-давно покинуло его напрочь. Остались лишь командирские окрики, недовольное бурчание, приказы повторить – еще раз и еще!

Мне казалось, что он первым делом прицепится к Дельвигу – толстяк смотрелся среди нас смешнее всех. Неказистый, выделяющийся своими объемами, он явно находился не в своей тарелке. Любопытства ради я спросил его, почему он решил выбрать военную карьеру. Почему не решился пойти в писатели, учитывая, что к этому располагает и его класс, и дар рода? Он лишь сконфуженно покраснел, а Женька недвусмысленно мне напомнил, что они когда-то с Рысевым-бывшим договорились больше никогда не поднимать эту тему.

И, если верить его словам, никогда еще не закончилось, и потому мне лучше прикусить язык. Я глянул на толстяка и понял, что если продолжу мучить его на эту тему, то как минимум потеряю друга.

Не поднимать так не поднимать, я разве настаивал? Но скрупулезно изучал его ясночтением, надеясь вычитать некую особенность, уловить изъян за хвост.

Изъян оказался слишком неуловимой для меня добычей, и я сдался, решив, что лучше отдам себя на откуп учебникам.

Валерьевич же сделал вид, что Дельвига для него не существует. Он смотрел куда-то в сторону, видя, как жиртрест пришел самым последним и с огромной задержкой после пробежки, и махнул рукой, когда тот попытался отжаться от земли хоть раз. Но когда кто-то беззлобно пошутил над парнем, Валерьевич тут же обратился в дикого вепря.

Да, говорил он, телосложением офицер может не выйти. Но не каждый, кто хорошо воюет, прекрасно бегает. И не всякий, кто быстро бегает, хорошо воюет. Его глаза зло блестели, когда он это говорил, и я понял, что эта тема для него как минимум личная.

Дароведение, которое вел Станислав Яковлевич, оказалось на редкость интересным предметом. Сам Яковлевич был едва ли не нашим ровесником. Моложавый, с красивой улыбкой, разодетый в костюм, он едва ли не сошел со страниц модного журнала. Стоило ему при первой нашей встрече появиться в аудитории, мне показалось, что он смотрится чуждо между стоящими на задних лапах чучелом медведя и вырвиглазным, явно замученным прошлыми студентами макетом тигра. Что, вскинув брови и оперевшись спиной на учительский стол, этот молодец примется нам вещать про фьючерсы, ваучеры и премудрости экономики.

Как же я оказался не прав.

Он был целиком и полностью увлечен собственным предметом. Наверно, спроси его кто-нибудь про войну с турками – и он лишь неопределенно пожмет плечами. Попытайся вызнать хоть что-то про красоту и женственность – и он замнется с ответом. Но разбуди его посреди ночи и после грандиозных масштабов попойки и спроси, чем дар отличается от возможностей, – и он исколотит тебя, как боксер грушу, фактами, а когда ты попытаешься ретироваться – придержит за пуговицу штанов…

– Рысев, да вы, никак, витаете в облаках! Плохо, голубчик, очень плохо! Неужели вам не интересно? – Он окликнул меня, а я тут же вскочил с места, чуть не отдав честь. Вовремя спохватился и попридержал руку – здесь и сейчас этого не поймут.

– Никак нет! Слушаю вас внимательно как никогда! – отчеканил я. Яковлевич выдохнул, будто чуя фальшь моих слов.

– Тогда о чем же я только что рассказывал? Давайте проверим, насколько ваше «внимательно как никогда», голубчик.

– Вы спрашивали, чем дар отличается от возможностей!

– Допустим, – он кивнул, соглашаясь с озвученным, поправил свои хрустальные очки. – И чем же?

Я хищно улыбнулся. Если он планировал поймать меня, как и прежде, на полном незнании своего предмета, то в этот раз ударил мимо. Дельвиг, едва заметив, что я начал сильно отставать в предмете, самолично вызвался в мои репетиторы. Черт. Он ведь пришел в тот момент, когда мы с Биской развлекались под одеялом. Чертовку бы он не увидел, но встань я перед ним полностью обнаженный – точно бы не оценил.

Его старания не прошли даром – помимо умения приписывать магические способности на пару-другую минут, он умел с юмором и легко объяснять. Яковлевич уже заприметил толстяка в свои любимчики и наверняка хотел бы видеть его в качестве своей будущей замены.

– Дар – особенность, передающаяся наследственным путем. От возможностей отличается тем, что ему невозможно обучиться, с ним можно только родиться.

– Магия – это дар?

– Возможность, – возразил, парируя тем, что написано в учебнике. Дельвиг густо залился краской, чувствовал, что не зря тратил на меня время. – Каждый человек накапливает внутри себя магические эманации. Некую энергию, при помощи которой может воздействовать на окружающий мир.

– Разве это не дар? – Яковлевич нахмурился, но я не поддался на его школьные уловки. Нет уж, братец, этими фокусами меня еще классуха мучила, а тебе, при всем моем уважении, до нее, как до луны. Он же продолжил свой вопрос. – Среди благородных родов полно потомков, способных взывать к магическим наукам. Чем же это не магия? Вот, скажем, род Тармаевых специализируется целиком и полностью на огненной магии…

– Так и есть. – Я кивнул ему в ответ. – Однако простолюдинов, способных не просто разжечь костер силой воли, а в чистом виде управлять огнем, почти не существует. Если, конечно, они не служат офицеру.

Я мог бы продолжить, но вопрос не требовал ответа сверхмеры. Как-то попытался отвечать развернуто, но мне снизили балл за «излишние подробности». Все-таки я был хоть и в учебном, но военном заведении, а здесь болтунов не очень любили, если этот болтун не Дельвиг. Толстяку прощалось многое, и я нутром чуял, что это каким-то образом связано с тем, о чем нам лучше с ним никогда не говорить.

– Что ж, вижу, что вы не только меня слушали, голубчик, но и наконец-то взялись за ум. Вы умеете… приятно удивить, Рысев. Это похвально.

Он выдохнул, сделал жест сесть на место и двинулся к доске. Ловким движением, будто в его руках оказался не мел, а самая настоящая волшебная палочка, он принялся выводить на доске многозначные, хитромудрые фигуры.

Мы смотрели на них с удивлением. Переводили взгляд с начертанного на Станислава Яковлевича, будто бы препод вот-вот должен был рассыпаться хоть сколько-то понятным объяснением.

– Рысев сказал то, что написано в учебнике. И он прав. Что ж, давайте теперь поговорим о том, как так называемые «возможности» могут послужить зарождением дара. То, что передается вашими родителями из поколения в поколение, выпестовывается и культивируется годами, является даром. Простолюдин может быть чародеем, взывать к звездам, готовить чудесные, поражающие разум блюда, но все это сгинет в небытие и не может быть передано его потомкам.

– Вы хотите сказать, что дар – это эволюция возможности?

Орлов, несмотря на мажористость, и в самом деле отличался умом. А если не умом, то хотя бы начитанностью – сказывались годы обучения у гувернеров. Лыбясь, будто только что выиграл гран-при, мажорчик бросил на меня многообещающий взгляд – любил он это проделывать. Не иначе как думал, что от его этих поглядушек меня пробивает холодом пустого ожидания. Я же лишь фыркнул, отрицательно покачав головой.

– Хорошая догадка, Орлов. Если, конечно, это догадка. Но доля правды здесь есть. Благородный дар имеет возможность передаваться по наследству и может быть смешан. По крайней мере, на данный момент нам известны случаи, когда представители двух благородных родов связывали друг дружку узами брака и получались интересные результаты. Вопреки аксиоме, что потомство унаследует лишь один из даров своих родителей, есть случаи смешения.

Кто-то прыснул в аудитории неловким, ребяческим смехом – ну как же, хоть и завуалированно, научным языком, но заговорили про пиписьки. Как тут не засмеяться?

Наверное, не будь на мне груза прожитых лет и останься я точно таким же наивным парнишкой, каким был в их возрасте, сделал бы то же самое.

Яковлевич же хрипло кашлянул, прочистил горло, затребовав тишины и уважения к своему предмету.

– Однако перейдем к другой особенности вашего дара.

– Нашего дара? – Здоровяк из клики Орлова посмел перебить учителя, неприязненно сморщиться. Его взгляд был устремлен на Дельвига – как будто силач не хотел иметь ничего общего с жиртрестом, и одна лишь мысль об этом выводила его из себя. Яковлевич же лишь кивнул.

– Верно. Ваш общий дар. Вы ведь уже все получили лицензии на поиск своих первых подопечных?

Зал тотчас же заполнился согласным гулом – кто-то отвечал в голос, кто-то попросту кивал. Я вспомнил о бумажке, что ждет своего часа в моем нагрудном кармане. Поганцам с моего курса гораздо проще – найти какого-нибудь простолюдина, предложить ему службу у себя и радоваться во все штаны. Мне же требовалось вынь да положь отыскать кровнорожденного, иначе Николаевич выкинет меня взашей. Он, конечно, прямо так не сказал, но намеки – они всегда такие намеки…

Яковлевич кивнул, принимая наш ответ.

– Замечательно. Через неделю у вас будет практика, где вы обязаны будете предоставить человека, готового пойти с вами в огонь и в воду. И вот здесь мы переходим к самой сути. Так вышло, что благородные потомки мужского рода обладают возможностью связывать себя с другими людьми, обладающими лишь возможностями. Что, конечно же, в некотором роде паразитирование. – Он умиротворяющее поднял руки, будто чуя шквал возмущения подобным сравнением. – Прошу прощения, я подобрал неправильное слово. Сойдемся на симбиозе, голубчики. Ваш подопечный дарует вам часть своих урезанных возможностей, взамен же получает возможность раскрыть свои на новом, недоступном ему ранее уровне.

Я ждал, что он сейчас расскажет нам про кровнорожденных, но даровед решил спрятать сию тайну за хитрой молчаливой улыбкой. Я записал его последние слова в тетрадь, не надеясь на проказы собственной памяти.

– Так вот, возвращаясь к тому, что дано благородным родам. Истинным даром является умение создавать этот самый симбиоз. То же, что ваши родители сумели передать вам по наследственной линии, лишь усложненная возможность. Мой предмет не зря зовется дароведением. У вас есть догадки, что это означает?

Повисла тишина, и я поднял руку на секунду раньше Орлова, за что получил возможность отвечать первым. Белобрысая гнида разве что не заскрипел зубами от переполнявшей его злобы. Это ничего, подумал я, глядя на его затылок, скоро мы с тобой в обязательном порядке сочтемся. Споешь мне и про колечко, и про то, за коим лядом оно тебе вперлось…

– Говорите, Рысев.

– Если я правильно понял то, о чем вы только что говорили, то вы собираетесь нас учить тому, как лучше пользоваться этим симбиозом. То, что называется даром благородных, многообразно – кто-то умеет создавать огонь и лед, а кто способен заковать собеседника в чародейские кандалы. Вряд ли вы можете учить всех одинаково, но и индивидуальные занятия вы тоже проводить не станете.

– Верно, голубчик, верно. Правильно рассуждаете. Я не могу научить вас лучше создавать огонь, если вы это уже умеете. С подобными способностями надо расти, чтобы понимать механику их работы и собственные возможности. А вот умение связывать друг дружку с другими…

– Позвольте вопрос. – Орлов был ничем не лучше здоровяка из своей компашки и норовил влезть поперед батьки в самое пекло. Что ж, Яковлевич был сегодня щедр и в настроении, чтобы позволить «благородным мальчикам» подобную наглость. – Что будет, если один офицер попытается связать себя с другим офицером? Один станет послушным исполнителем другого?

– Послушный исполнитель – звучит как рабство, голубчик. Не будем об этом – крепостное право у нас отменили, а оковы неволи были свойственны лишь за берегами нашей Империи.

Орлов смутился, по его щекам пробежал румянец стыда, но Яковлевич не обратил на это внимания, выдохнул и продолжил объяснение.

– Вопрос, впрочем, интересный и не раз поднимался. По нему до сих пор ведутся общие диспуты и споры: относится ли особенность быть «привязанным» лишь к простолюдинам? Что будет, если один благородный попытается сделать нечто подобное с собратом? Поясню, что на данный момент проводимые опыты признаны бесчеловечными и антигуманными. А потому находятся под запретом. Однако было выяснено, что в таком случае меж двумя, кхм, представителями благородных родов обязательно случается «мысленная перепалка». Некоторые теряют всякую возможность привязывать к себе подручных, а так же теряют тех, кто поклялся им в верности, иные же, увы, умирают. Надеюсь, я сумел дать удовлетворяющий вас ответ, князь Орлов?

Мажорчик буркнул что-то невнятное и уткнулся в учебник. Что ж, приятель, не все тебе блистать умом – иногда и конфуз в кармане сидит.

Даровед бросил взгляд на часы, которые вот-вот должны были отбить последнюю минуту его занятий, и устало выдохнул. У него как будто еще в запасе осталась целая тонна материала, который он обязан вылить на нас, а тут такая досада.

– Что ж, думаю, на этом закончим наш сегодняшний урок. До так называемой «практики» мы будем работать только над теорией, но вот уже после нее будем переходить к активной части занятий. Искренне соболезную тем, кто еще не сумел выбрать себе подопечного – им придется наверстывать очень многое. В остальном – желаю удачи и передавайте мои наилучшие пожелания Евлампии Романовне. Уверен, сегодня она приготовила для вас сюрприз.

Глава 2

Я, кажется, уже когда-то говорил, что меньше всего на свете люблю сюрпризы.

Если не говорил, то знайте – дела именно так и обстоят. Ну их в дупу, такие неожиданности.

Учительница каллиграфии была сегодня полна решимости и задора. Голубые глаза пылали азартом, будто она собиралась играть с нами на раздевание в карты и обязалась выиграть.

Вместо этого мы взялись за уже привычные нам учебные шпаги, приготовившись к очередным упражнениям. Чернильница, желтоватый холст бумаги, не терпящий клякс, ее строгий взгляд. Наставление, по крайней мере. Мы все ждали, что будет как обычно.

Как обычно не оказалось.

Она велела нам сдвинуть парты по краям, убрать их. Высвободить место для плотного круга. Из оружейной корзины она трепетно и со всем вниманием выбирала себе клинок – ясночтение было согласно с ее выбором. Испанская шпага, выполненная мастерами Доном Муертой и его слугой Гульером, верриканская сталь, ордонисская закалка. В описании была и еще куча других непонятных мне названий, которые я решил пропустить. К моему удивлению, если клинок, что я подарил Кондратьичу, был легендарного качества, эта цацка оказалась самого обычного. Да, выполненная мастерами и из хорошего материала, но ничего особенного.

Вышагивая посреди, отсалютовав нам выбранным орудием, она ткнула шпагой в землю, кивнула недоумевающим нам и улыбнулась.

– Нападайте, – обронила она, и мы ничего не поняли. Переглядываясь друг с дружкой, будто вопрошали – а не сошла ли наша дорогая каллиграфичка с ума? Да, может быть, рисовать буквы при помощи шпаг не самое легкое, простое и вряд ли разумное занятие, но вот драться с ней?

Я чуял, как в воздухе парит дух недовольства. Благородные юнцы не желали запятнать свою честью сражением с женщиной. Нечто же мне подсказывало, что помимо этой причины они еще и боялись проиграть – как потом смотреть в глаза юным девам и рассказывать, сколь ты силен и проворен, когда на лопатки в честном поединке тебя сумела одолеть женщина?

В нечестном. Словно чуя нашу нерешительность, она поманила нас рукой.

– Ну же, ну же, смелее. Берите свои шпаги и нападайте. Все и сразу.

– Евлампия Романовна, вы в порядке? – Тоненький голос Дельвига, полный настоящей заботы, прозвучал, как лебединая песнь. Толстяк дрожал от волнения, кусал губы и не знал, что делать. И дело было вовсе не в том, что на поединок его звала женщина – он совсем не хотел драться.

– Вы же мужчины, – вдруг упрекнула она нас, метя в самое больное. Я почти почуял, как воздух задрожал от напряжения – всякий как будто желал ей доказать, что он самый что ни на есть мужикастый мужик! Она же продолжила, не скрывая ухмылки: – Если это и в самом деле так, то покажите, на что вы способны. По офицерскому корпусу прошел слух, что некоторые из вас считают мои уроки абсолютно бесполезными.

О, а вот тут уже запахло ее уязвленной гордостью. Если Романовна чего и желала, так это поставить юных выскочек на место. Я оглядел аудиторию в желании узнать, кто же заалеет, как маков цвет, от ее упрека. Уж не Орлов ли?

Я чуть не открыл рот от удивления, когда застыдился Женька – кому и когда он успел брякнуть столь порочащие слова, мне неведомо. Вроде бы уж почти всякий раз вокруг нас вился, а вон поди ж ты…

– Это неприемлемо! – выкрикнул сын судьи, грозно нахмурив брови. – Я не буду драться с женщиной! Я после занятий… да что там, сейчас же пойду к инфантер-генералу, я дойду до самого верха, я буду…

Ого, и не думал, что у него за сегодняшний день получится выставить себя полным идиотом дважды. А он вон поди ж ты – тоже был горазд на своеобразные, но сюрпризы.

Его тираду прервало покашливание Николаевича. Старик, опираясь на трость, сидел чуть ли не в самом углу – как и когда он успел там появиться, никто не знал.

Генерал помахал нам рукой, вскинул брови, поудобней устроился на стуле, будто сейчас перед ним должно было разыграться настоящее зрелище.

Я же уже зрелище наблюдал – Орлов не знал, как и что делать дальше. Бледнел, краснел и зеленел, но так и не мог найти подходящих слов.

– Что же вы, сударь, так некорректны? Какая же Евлампия Романовна вам женщина?

Возмущения сменились у сына судьи пустыми возражениями, которые ему нечем было подтвердить. Николаевич лишь махнул на него рукой – мол, молчи уж, ясно все с тобой…

– Каждый в этой комнате должен уяснить для себя только одну истину. Евлампия Романовна в стенах этого заведения вам не женщина, не девочка. Не дева в беде. Она ваш учитель. А теперь, будьте добры, исполняйте то, что она требует.

Тупой кончик шпаги постучал по изрядно истертому полу, будто приглашая каждого из нас вступить в игру.

Мы держали шпаги будто в первый раз, смотрели на Романовну, словно на сумасшедшую. Орлов так и вовсе весь был как на иголках. Красный как рак, он топил собственный стыд в злобе.

Женька кусал губы и что-то, качая головой, бормотал себе под нос. Дельвиг побледнел – сама мысль напасть на учителя приводила его в ужас.

– Нападайте! – велела она. Ее шпага описала перед нами причудливый салют.

– Нападать? – Губы Дельвига дрожали. – Все сразу?

Инфантер-генерал окинул нас осуждающим взглядом, примирительно поднял ладонь.

– По трое, молодые люди, по трое. Имейте совесть, перед вами все-таки, – он хмыкнул, желая уколоть нас побольнее, – женщина.

Смельчаков не нашлось. Весь курс будущих офицеров ухнул в смятение. И если я, допустим, знал, кого выберу в союзники, то остальные переглядывались, взглядом ища поддержки товарищей. Аудитория заполнилась немыми вопросами – ты со мной? А ты? А ты?!

Словно решив воздать за прежние унижения, вперед выскочил Орлов. Здоровяк и доходяга – извечные спутники сына судьи – с неохотой выдвинулись за ним. Они как будто прежде не держали шпаг в руках, из матерых вояк обратились в детей.

И сейчас строгая старушка устроит им порку.

Узнай Романона, что я хоть и в мыслях, а обозвал ее «старушкой», и мне бы не поздоровилось. Устав ждать, когда ее ученики нажуются сопель, она атаковала первой.

Легкий, изящный скачок, три укола – здоровяк, выронив шпагу, грузно завалился на пол, стискивая колено.

Все ахнули, но крови не увидели.

– Не зевай! – велела учитель чистописания, улыбнувшись, второй целью избрав доходягу: Орлова она берегла на сладенькое.

Инфантер-генерал лишь развел руками, прыснул в усы.

– Шпага в ее руках учебная. Но это не значит, что ей нельзя сделать больно. Привыкайте, враг будет делать больно постоянно.

Здоровяк, прихрамывая, заспешил прочь из бойцовского круга – словно в наказание за бегство, отбившись от двух атак одновременно, Романовна, в один скачок оказавшись рядом с ним, словно плетью, размашисто ударила бедолагу по заднице.

Смех и восторг служили результатом чужого унижения. Даже я прикрыл растущую неловкую улыбку ладонью.

Ее выпады были чем-то особенным – я до конца не понимал, что же такое вижу. Это ни в коем разе не было похоже на то фехтование, к которому я привык. Это был дерзкий, агрессивный наскок. Валерьевна лихо блокировала удар мажорчика, уводя его в сторону, завернутой в плащ рукой оттолкнула его прочь от себя, врезала в стену. Ее клинок через мгновение врезался в чашку шпаги доходяги, поднырнул прутом лезвие, метя в ладонь – словно ужаленный злой осой, мальчишка отшвырнул оружие прочь. Его боевая рука тотчас же налилась красным, распухла, будто от дикого жара. Тупой кончик учебной шпаги в руках женщины вмиг оказался у самого горла несчастного – перетрусив, задрав голову, он испуганно смотрел сверху вниз на клинок.

И на улыбку самодовольной Романовны. Словно решив дать ему шанс, она отскочила, лениво размахивая оружием – и доходяга нырнул за лежащим у ног оружием, надеясь подлостью купить победу.

Это он зря…

– Чему я вас учила, мальчики? – задорно, с притворной строгостью спросила она у аудитории. – Что отвага пишется с буквы О!

Описав красивый, ровный круг клинком, она ударила наотмашь и плашмя – доходяга, сбитый с ног, грузно рухнул на пол, решив, что настало время принять поражение.

Орлов зверел не по часам, а по секундам. На миг мне причудилось, что где-то в крови белобрысого мажорчика есть испанские корни. С трудом сохраняя последние остатки спокойствия, он отчаянно злился неудачам. Они приводили сына судьи в неистовое бешенство. Едва ли не с рычаньем, восстановив равновесие, он снова оказался в боевой стойке. Ударил шпагой перед собой, а мне подумалось, что несчастный обезумел – словно записав воздух во враги, он отвесил ему еще одну хлесткую, но бесполезную затрещину.

Полоска его маны дрогнула, догадка случившегося ударила меня мгновением позже, и я не успел среагировать. Призрачная, гремящая цепь, родившаяся из родового заклятья жадными до чужих рук и ног кандалами потянулась к женщине.

Чтобы в тот же миг рассыпаться в прах. Красными искрами, будто сгорая, она растаяла, не оставив и следа.

Николаевич лишь наставительно погрозил пальцем – не Орлову, всем нам.

– Никакой магии в стенах учебного заведения. Только на практике, дуэлях и полигоне. Вам ясно, молодые люди?

Романовну нисколько выпад мажорчика не удивил. Не раствори чужого заклятья… а кто его растворил? Я не знал, ну да и черт бы с ним. Не сделай этого таинственный некто, так она нашла бы способ увернуться.

Конечно, с двумя-то сотнями очков в ловкости и с доминированием по уровню, еще бы она этого не сделала! Ясночтение вытаскивало ее подноготную, выкладывая передо мной. Рефлексы, цирковое прошлое, атлетка – по уровню гибкости и скорости она могла составить конкуренцию даже Алиске.

– Она пишет, – вдруг сказал мне Дельвиг, дернув за рукав.

– Что?

– Она пишет, – повторил толстяк и кивнул на Валерьевну, уставился мне прямо в глаза и сказал по новой. – Она пишет, понимаешь?

Я не понимал, но то, что наш поэтичный жиробас что-то этакое разглядел в ее необычном стиле фехтования, должно было навести на мысли.

Отважная догадка, минуя островки бреда, цепляясь за округлые, скользкие края чужих слов, рвалась с самых низов в мою голову.

Орлов остервенело покачал головой, будто прогоняя остатки здравого смысла, решив оставить подле себя лишь гнев, ненависть и желание самоутвердиться.

Неплохо, направлял бы он все это еще в правильное русло…

Романовна встретила его атаку без особого пиетета. Там, где Орлов видел себя беспощадно жалящей осой, она без особого энтузиазма, с ленцой, отбивалась.

Чтобы через мгновение устроить форменное шоу.

Она пишет, как набатом прозвучало у меня в голове, и я, наконец, увидел. То, что я принимал за фехтование, выпады, репризы и батманы, на самом деле были слова.

Кончик шпаги перед каждым ударом выписывал буквы – Романовна строчила повесть о своей маленькой, нелегкой победе. С издевательской ухмылкой на лице склоняла, вкручивала в речь двух клинков деепричастный оборот, спешила заменить подлежащее сказуемым – и вот уже из неловкой барышни, учительницы каллиграфии она обращалась в неистовую бестию.

Вот зачем она учила нас писать шпагами – ее уроки на деле не имели никакого отношения к фехтованию. Ее задачей было научить нас вкладывать в слова смысл. Наполнить наши будущие заклинания не только волей, но и всей силой русской речи.

Силен и могуч русский язык.

Орлов защищался, будто лев. Стоило отдать должное его учителям – свой хлеб они жевали не зря. По крайней мере, приучили мальца держать клинок не как острую дубину.

Романовна опробовала его защиту междометием, не договорив, нарисовала точку с запятой. Клинки щелкнули друг о дружку в неистовом батмане, высекая искры – оборона мажорчика пусть и трещала по швам, но напор держала. Тогда Романовна схитрила. Юркая, словно обезьяна, она закружилась вихрем. Кончик шпаги уже писал сыну судьи поражение. Не стесняясь поэтичности, не чураясь филигранности стиля, она обрушилась на него жалящим штормом.

Шпага кольнула Орлова в плечо, скользнула к колену, заставила парнишку вскрикнуть, прежде чем рухнуть наземь. Размашистый удар прошелся по груди, лишь чудом оставив рубаху целой. По-женски издевательски Романовна закончила свой рассказ о победе, поставив точку: ткнула кончиком острия Орлова в нос.

Боль заставила мальчишку залиться слезами. Нехотя, но все же принимая реальность, он поверженно поднял руку, говоря, что на сегодня усвоил урок.

– Следующие? Ну же, ну! Покажите себя, ведь вы же, – она хмыкнула, будто сомневаясь в том, что говорит, – мужчины.

Укол пришелся в самое сердце. Умелой манипуляторшей она заиграла на нас, словно на скрипке.

– Зачет автоматом всякому, кто сумеет утереть мне нос! Будьте же джентльменами, предложите даме платок! – пообещала она, и это сыграло свою роль.

Желающих испытать удачу прибавилось. Каждый мнил, что раскусил хитрость ее приемов. Да и Орлов – ну кто такой этот Орлов? Они-то сами справятся куда лучше, не дадут застать себя врасплох…

Как же, не дадут. Вторая троица игроков сгинула куда быстрее первой. Если сын судьи умудрился оказать хоть какое-то сопротивление, то эти олухи лишились всякого шанса почти с самого начала. Романовна расправилась с ними в три предложения и один короткий абзац.

Мне почти казалось, что я вижу – она пишет о былых сражениях, своих и не очень.

– Ну? Есть еще желающие?

Я сделал шаг вперед. Женька поймал меня за руку, зашипел, будто змея:

– Ты что? С ума сошел?

– Ты со мной или нет? – вопросом на вопрос отозвался я. У Дельвига не спрашивал – толстяк хоть и трус, но друзей в такой миг не бросит.

Да от него и не требовалось сражаться.

– Ну знаешь, Федя… – Жека лишь качнул головой и ухмыльнулся. Не мы ли сами обещали себе при поступлении не ведать страха, идти об руку друг с другом и прикрывать спины?

Кажется, как раз сейчас такой момент и настал.

Николаевич начал следить за нами с любопытством. Словно хотел глянуть, что же на этот раз выкинет достославный Рысев, за спиной которого куча грешков.

Сев поудобней, он облокотился на излюбленную трость, прищурил глаза, спрятал довольную ухмылку в усах.