Екатерина Иртегова
Хмельные бусы

Через поле должен был показаться лагерь. Но колосья резко оборвались, будто старательный художник, выводя их ряд за рядом, вдруг отвлёкся на стук в дверь, да прервал картину в самой середине. Серая не широкая тропа со свежими следами копыт только-только принимала обратно на себя вздыбленную пыль.

– Странно. Никакого звука ведь не было, а лошадь будто только что пронеслась.

Обратно бы повернуть. Да как отказаться-то. Сны эти, будь они неладны, тревожат до рассвета.

Сны, словно помрачение, мучили Марию уже несколько лет. Слышались то цыганские голоса да женский смех. То, казалось, языки костра вот-вот доберутся до пальцев ног и опалят. Сладкий запах цветов, как будто заползая в нос, перекрывал дыхание, шепча: «Иди к нему». А тёмные горячие глаза так и преследовали до рассвета.

* * *

Ещё в августе, наплескавшись в пруду, возвращалась Мария домой с ребятами.

– Эй, а давайте до сада с яблонями сгоняем! – Витька, загоревший в то лето до черноты, напоминал негра.

– Зачем тебе яблоки, Вить? – Лена пыталась перезавязать косынку как-нибудь по-особенному. На входе в деревню в первом же доме жил самый красивый мальчик из их класса. – У твоей же мамки за домом этих яблонь столько, что собирать не успеваете – кормят муравьев да мышей.

– Дома-то да. Но это совсем не интересно. А вот своровать из колхозного сада – совсем другое дело.

– Я тогда в стороне постою. – Маша, прыгая на одной ноге, пыталась вытрясти воду из левого уха. – Мне соли в попу совсем не хочется.

– Да никто там не охраняет в это время. Я слышал, сторож ихний по вечерам теперь бегает за цыганками подглядывать.

– Какими цыганками, Вить? – Лена, повязав косынку двумя бантами сверху, словно кошачьи уши, успокоилась.

– Табор остановился неподалеку. Уже неделю как.

– Тогда после яблок отведи нас к табору, посмотреть. Иначе не пойдем.

– Ну ладно. Хотя какой интерес? Вам-то за цыганками зачем подсматривать, не пойму.

С рубахой, полной яблок и голым торсом Витька привёл девчонок к кустам шиповника.

– Пять минут у вас. А то, если опоздаю к ужину, батя высечет.

Лена и Маша, затаив дыхание, наблюдали. Вдалеке стояла выцветшая кибитка, и несколько шатров из тряпок, колышущихся на ветру. Возле небольшого костра сидели несколько женщин в зеленых, желтых и черных платьях, обильно усыпанных рисунками цветов и что-то молча чистили. Друг за другом, крича, бегали дети в пёстрой разномастной одежде. Вдруг, недалеко впереди послышался шорох.

– Эй, вы что тут делаете?

Через кусты от них стоял высокий смуглый парень, похожий на дикого кота, и шумно дышал. Чем-то чужеродным и необузданным так и веяло от движения его нервных ноздрей и желваков, ходящих ходуном на острых скулах. Темные волнистые волосы непослушными прядями падали на лицо. Атласная бордовая рубашка, по цвету почти сливающаяся с гранатом в его большой ладони, чуть не лопалась на широкой груди. Перетянутая чёрным поясом талия почему-то сразу вызвала у Маши желание закружиться с ним в танце без заученных движений, уносящим куда-то по зову природы. А глаза – чёрные и жаркие – так зло испепеляли девчонок, одну за другой, будто решали какую выбрать для допроса первой. Он было сделал резкий шаг вперёд. Визжа, Лена с Машей кинулись прочь от кустов, сбивая Витьку вместе с яблоками с ног.

* * *

Целый август Машу так и разбирало любопытство – ну вернись туда, а? Затаись, поразглядывай все повнимательней. То и дело прокрадывалась мысль – увидеть бы еще раз того цыгана, да глаза его – тёмные, дикие. Что было бы, если поймал одну из них? Отругал бы, допрашивал, наказал, или вообще – украл бы? Кто он, как звать? А ещё мечталось – пусть поймает, и будь что будет. А вдруг – когда-нибудь потанцует с ней? Хотя бы во сне.

До места лагеря смогла выбраться только глубокой осенью. По поляне гулял только ветер, да безвольно залетевшие желтые и багряные листья. Кусты шиповника, потеряв ягоды и пышность – были безучастны к Машиным вопросам – когда же уехали, куда? Только пролетающий в небе орёл завис, наблюдая за ней.

– Лети своей дорогой, не твоя он добыча и твоей быть не может. – Орёл, сделав большой круг и недоуменно оглянувшись напоследок, скрылся.

– Моей добычей не будет. А вот я его – хочу быть.

Маша, не замечая того сама, упрямо поджала губы и не по-детски сжала детские кулачки.

Дома, уже вечером, батя крепко высек её широким кожаным ремнём. Кто-то успел доложить, что возвращалась Маша огородами, от запретного забора.

* * *

Осенние оранжевые листья сменялись белыми хороводами конфетти, следом текли ручьи да набухали почки, уступая место жёлтым одуванчикам и полосатым арбузам. Год догонял год, наступая на пятки, да никак не ухватывая. Прошло семь лет.

Уходя из деревни – с опаской озиралась, то и дело вздрагивая – увидел вроде кто, или показалось. От страха что заметят, остановят, да ещё и накажут крепкими ударами батиного ремня, по дороге замечала даже то, что в дневной суете проходило мимо. Оказывается, среди ненавистных сорняков, с грязью вперемешку и колючками – растёт не просто капуста, а целые светло-зеленые головы, вон же – висячие в сторону уши, а вон – и плечи. Да тут у некоторых кочанов и глаза есть – выпуклые жилы моментами то витиевато изгибались, то, оборвавшись, проступали опять. Зелено-коричневые шарики укропа, словно круглые воздушные насекомые, с множеством ножек с пропеллером на каждой. Отправить бы их всех в небо. Да не взлетят же, а, скорее, отправятся на днях быть соседями огурцов, приговорённых быть замаринованными в стеклянных банках. Слева хрустнуло – вроде кто-то выглянул из-за яблони. Остановилась на вздохе. Но лишь где-то позади будто дразнил кого-то баран Картуз – его блеяние ни с кем не перепутать. Яблоня, поняв, что она виновница страха – сбросила еще вдогонку несколько яблок – ну, смотри, это я шумела. Не хочешь ли взять корзину да пособирать мои плоды среди желтеющей травы? Говорят, яблоки, собранные женскими руками на закате – самые медовые да сладкие.