Дмитрий Николаевич Таганов
Лотерея смерти
Следующие недели она пряталась от Ураева, а заметив, что он ищет ее на улице, убегала от него. На его звонки не отвечала. Она теперь боялась за свою жизнь, она чувствовала, что рано или поздно этим кончится и с ней. Она боялась уже с любым другим мужчиной, который выбрал ее на улице и куда-то вез на своей машине. Она чувствовала, что когда-нибудь это обязательно случится и с ней. Только такое можно было ждать от этих странных, нездоровых мужчин, которым нужна были не ее любовь, как всем нормальным, а только ее боль. Но одновременно Люба тосковала без Ураева, по его рукам, его ласкам. Никогда раньше, и ни с кем другим она ничего похожего не испытывала, она никогда раньше по-настоящему не любила. Больше всего ей хотелось опять приласкать его у себя на груди, утешать, как ребенка, такого большого и сильного, но несчастного и беззащитного в эти минуты, и полностью в ее власти. Наконец, через три недели любовь у нее в душе пересилила страх. В те же дни начались неприятности из-за найденных у нее наркотиков. Она чувствовала себя одинокой и несчастной, и вечерами, когда оставалась одна, тихо и долго плакала. Его настойчивые звонки давно прекратились, и она не выдержала этой пытки и сама набрала его номер.
– Ты меня тоже убьешь? – это были ее первые сказанные ему слова.
– Я люблю тебя, ты мне нужна! – выкрикнул он ей в ухо. – Не бегай от меня, пожалуйста!
Они не стали после этого жить вместе, но Ураев устроил ее к себе в клуб. Сначала ей пришлось работать на кухне, но потом они вдвоем придумали номер со стулом и сексом на сцене, который скоро превратился в самый «улетный» хит. На панель она с тех пор больше не выходила.
Через час пути они свернули с асфальта на гравийку. Тут начало трясти, и Люба отодвинулась от Ураева. Они подъезжали к даче, доставшейся ей от родителей. Ее мать умерла здесь же, два года назад, уже пожилой, Люба была у нее очень поздним ребенком.
Люба вышла из машины первой, открыла ворота, и Ураев въехал. Весь участок зарос высокой травой, никто здесь теперь ничего не вскапывал и не косил, сад заглох. После смерти матери Люба сюда не ездила, крыша уже местами текла, крыльцо покосилось. Люба не продала дачу только потому, что Ураев вдруг заинтересовался ею, начал сюда приезжать – один, как он ей говорил, и Люба делала вид, что ему верит, отгоняя от себя, как всегда, плохие мысли. Она с этим уже давно смирилась, не имея сил или воли противиться ему. Она слишком боялась его потерять, вернуться на панель, к извращенцам и наркотикам, попасть, рано или поздно, в тюрьму, – ничего иного она без него не ждала.
– Где она? – спросил Ураев, когда они вошли в дом.
– В подвале.
– Там же холодно.
– Я накрыла ее старым тряпьем.
Ураев поднял дощатый люк в подвал и заглянул в темень. Под люком лежала горка старых грязных одеял, и, не спускаясь, он протянув сверху руку сдвинул их в сторону. Под ними на сырой земле стояла пластиковая клетка, в которых перевозят кошек. Он ухватил клетку за ручку и вытащил наверх.
В клетке сидела крольчиха. Люба купила ее утром на рынке и привезла сюда на электричке. Это сделать ее попросил Ураев. Последние недели он стал особенно нетерпелив в их сексе, или в том, что можно было называть этим словом. У них ничего не получалось, он не возбуждался, даже причиняя ей боль. Она всячески старалась угодить ему, но всего того, что она умела и терпела, ему было мало, он начинал раздражаться, злиться, и часто это кончалось ее истеричным плачем от безысходности и бессилия.
Ему было нужно другое, но то, что она никак не могла ему дать, и остаться после этого живой. Она не только чувствовала это, она знала – ему нужна была кровь. Только ощутив теплую живую кровь на своих руках, он был способен после этого сам помочь себе и испытать оргазм. Люба в таком сексе была ему уже не нужна, и это ее пугало. Единственное, но и самое ценное, что у нее оставалось, его беспомощность после секса, когда он прижимался к ней, как к своей матери, дрожал и всхлипывал. Тогда она чувствовала, что без нее он не может жить, никогда не уйдет и не оставит ее одну в этом страшном мире.
Ночами она иногда просыпалась от его криков. Его часто мучили кошмары. Он говорил, что у него такое с детства, и каждый раз, засыпая, он спускается в ад, в мир ужасов. Поэтому он не переносил ни наркотиков, ни алкоголя. Когда-то он их пробовал, в надежде найти избавление от ночных пыток, но с утра добавлялась головная боль и еще какой-то новый страх перед неведомым несчастьем.
Люба, как ни старалась, не могла понять, что с ним, как ему помочь, как вылечить от этого недуга и ужаса. Однажды она набралась смелости и сама заговорила об этом. И тогда он неожиданно полностью раскрылся перед ней, стал опять рассказывать обо всем, что натворил, обо всех, кого убил, и даже, – она сразу почувствовала это – начал получать удовольствие от этих воспоминаний. Она не выдержала, и как уже бывало с ней, зажала руками уши и выбежала из комнаты.
Ураев попросил Любу купить на рынке эту крольчиху, чтобы попробовать положить с ними в постель. Сначала Любу передернуло от такой мысли, но она не подала вида и согласилась – в конце концов, известно для чего разводят и продают кроликов. Может быть, это как-то облегчит его проблемы, и ему не придется больше убивать женщин, чтобы увидеть их кровь.
Пушистую тихую крольчиху положили в постель, подстелив по нее широкую полиэтиленовую пленку, потом легли сами по обе стороны. Ураев стал тереться животом о кроличий мех, и Люба увидала, как он стал возбуждаться. Это ее сначала обрадовало, но одновременно испугало, и даже вызвало подобие ревности – сама она была ему уже не нужна. Но все-таки он протянул к ней руку, потянул к себе ближе, начал распаляться, и она ощутила своим бедром бедного теплого зверка между ними. Она хорошо знала, как это бывает с ним во время секса. Но в этот раз он еще стал выгибаться, потом вдруг начал шарить рукой внизу на полу, схватил там приготовленный нож и занес его над кроватью. Люба, испугавшись, откинулась в постели назад и в сторону. Нож ударил крольчиху сбоку в живот, и зверек пискнул, дернулся, но другая рука Ураева прижала его к постели, а нож полоснул по брюшку вниз, вываливая оттуда внутренности на подстеленный полиэтилен. Ураев сразу бросил нож на пол, свободную руку запустил в распоротого зверька, и начал пальцами теребить его внутри, и одновременно другой рукой сжимать себе промежность. Люба большего не выдержала. Она вскочила с кровати, выбежала на крыльцо, опустилась там на ступени и закрыла глаза.
Уже светало, когда из-за утреннего холода она вернулась в дом, Ураев спал, рядом с ним в луже крови лежала растерзанная крольчиха. Люба, взяла полиэтиленовую пленку за углы, завернула кровавое месиво, и вынесла его в сени. Вернулась в комнату и, продолжая дрожать от холода и нервов, накинула на себя старый ватник. Лечь обратно в кровать она не смогла, вышла опять на крыльцо и там снова села. Не было у нее ни мыслей, ни чувств, ничего не хотелось, все было безразлично. Было только очень жалко мертвую растерзанную крольчиху, которую она привезла в электричке, потом играла с ней, кормила морковкой. Теперь надо было как-то поступить с этим тяжелым полиэтиленом свертком. Мысль о том, что можно было бы мясо поджарить и съесть, сразу вызвала у нее приступ тошноты. Надо было закопать это где-нибудь здесь, и поскорее, чтобы убрать скорее с глаз. Люба взглянула на дальний заросший бурьяном угол участка, у забора, на границе с лесом, и она сразу вспомнила, что Ураев просил ее туда не ходить и не смотреть, что там. Она туда и не ходила, только один раз прошла мимо и взглянула краем глаза. Там, у забора, среди бурьяна была видна раскопанная в нескольких местах земля, похожая на три свежих могилы.
16. Новые кресты
На следующий день рано утром я позвонил следователю Седову. Он был уже в курсе, что Кашин назначил его провожатым по моим «вылазкам», как тот выразился. Я объяснил моему новому опекуну мое желание – ехать в следственный изолятор и допрашивать «лотерейщика», – и подчеркнул, что это срочно, и Кашин мне это разрешил. Поэтому текущие дела ему пришлось отложить, и мы договорились встретиться через полчаса. На допрос «лотерейщика» предстояло ехать в «Новые кресты», загород.
«Новые кресты» недавно построили на смену печально известной исторической достопримечательности Питера, – тюрьмы почти в центре, на берегу Невы, всем известной еще с позапрошлого века, как «Кресты». То были два тюремных здания, каждый из перекрещивающихся блоков с единственным входом-выходом. Их закопченные кирпичные стены помнили всю изнанку истории города и страны.
Сев в мою машину, Седов сказал:
– Ничего нового, Николай Иванович, вы от него не добьетесь. Напрасная это затея. Теряем только время.
Всю дорогу, почти час, мы ехали молча. Я продумывал все возможные варианты и уловки при разговоре с «лотерейщиком», но не хотел ими делиться раньше времени.
Снаружи и даже внутри следственный изолятор «Новые кресты» выглядел, как санаторий. Но это были тоже «кресты», современная копия «Крестов» на Неве, дряхлых и напитанных за два века болью и тоской. Здесь же все было светлое и чистое, даже имелись движущиеся пешеходные ленты в коридорах, как в аэропортах. Но при нас они не работали, и мы долго шагали мимо чистеньких светлых дверей камер к назначенному нам кабинету. Конвоир и подследственный нас уже там ожидали.
Когда сели за стол, и конвоир вышел, я внимательно рассмотрел серийного убийцу – такого человека, или «нечеловека», я видел впервые. Всего по нескольким нервным движением его рук, головы, шеи я понял, это слабовольный, всегда и везде, куда бы он ни попадал в жизни, сразу падавший на дно любого общества, а теперь еще испуганный и сломленный отчаянием.
– Вы мой адвокат? – спросил он, и нервно повел шеей.
– Нет, еще круче. Я ваш депутат. Проверяю, все ли тут по закону, и как положено.
– Я уже все рассказал, ничего не утаил. Не сам я это придумал, не сам! Меня другой на это подбил! С вами же следователь, что вчера меня допрашивал, я все ему рассказал, ничего больше я не знаю. Скажите, меня могут помиловать?
– Нет.
– Но ведь я не умру?
– Пока нет. Где ваш напарник?
– Валя? Где-то в Польше, не знаю, я не видел его после зоны, мы даже по телефону говорили всего несколько раз, все только по интернету, и деньги он переводил мне по цифре. Мне могут разрешить свидание?
– За что?
– Не знаю…
– Он звонил или вы звонили?
– Я звонил всего раз, и только когда начали той лотереей заниматься. Потом он мне это запретил.
– С какого телефона? С того, который у вас изъяли?
– С него, с него. Там и номер его остался, можете проверить, всего раз я звонил.
– Кого на свидании хотите увидеть?
– Сестру родную. У меня больше никого нет. Она меня вырастила… мы не виделись несколько лет… я ее очень ждал… – его губы задрожали. – Нам бы с ней свидеться… Вы депутат, вы это можете. Пожалуйста, прошу вас!
– Она в заключении.
– Вернуться должна скоро, она мне писала – может, через месяц. Я буду еще здесь, до моего суда. Пожалуйста! Хотя бы на пять минуток…
– Можно. Без проблем. Ее доставят на ваш суд, как свидетельницу. Расскажет присяжным заседателям, какое у вас было несчастное детство. Разжалобит всех, если сумеет. Не сомневайтесь – обязательно приедет, даже если ее срок еще не выйдет. На суде обязательно встретитесь. Вам так нравится?
– Вы издеваетесь надо мной?
– Я всегда говорю правду, и никогда не издеваюсь. Вы с ней увидитесь. Как депутат, я могу это устроить. Но это надо еще заслужить.
– Как? Что мне сделать?
– Позвонить своему сообщнику в Польше и выманить его сюда. Если сумеете развести его на эту подставу – то увидите сестру, даже поговорите и обниметесь с ней. Я обещаю, я приложу для этого все силы. У меня получится, я – депутат.
– Он сюда не приедет. Он умный. Это бесполезно.
– Надо сделать так, чтобы получилось, и чтобы он сюда приехал. Тогда я тоже сделаю так, чтобы вы с сестрой увиделись и обнялись.
– Что я ему скажу?
– Об этом поговорим чуть позже. Сейчас я хочу знать – вы готовы сотрудничать, или напрасно время теряем?
– Даже не знаю… Он потом меня убьет.
Я, молча, встал и пошел к двери. Седов щелкнул по кнопке вызова конвоира и тоже поднялся.
– Постойте, не уходите, я согласен, я позвоню ему, все сделаю, не уходите!
В дверь уже вошел конвоир, и мы чуть с ним не столкнулись. Я сказал тому:
– Уведите подозреваемого. Мы на полчаса прервем разговор.
Я повернулся к «лотерейщику»:
– Пока думайте, что будете ему говорить.
Когда подследственного увели, и мы остались одни, я сказал Седову.
– Теперь нам нужен его мобильный телефон с его родной сим-картой. С другой это не сработает, – и я взглянул непроизвольно в глазки видеокамер на стенах и под потолком. – Не должно ничего сообщника насторожить. Надо, чтобы на экране его телефона высветился тот же, известный ему питерский номер. Он потом будет и сам звонить сюда по нему. Необходима родная сим-карта.
– Как вы собираетесь заманить его сюда?
– Сейчас услышите. Мы продолжим игру, которую начали, взломав «лотерейный» сайт неделю назад. Все пока складывается в нашу пользу. Но говорить с ним будет не этот подследственный убийца. Говорить с ним буду я.
– Блестяще. Это войдет потом в учебники криминалистики.
– Только мне нужен для этого его личный мобильный телефон. Он лежит здесь, в этом дворце предварительного заключения, никуда из него не мог деться после его задержания и помещения сюда. Где-то валяется тут на складах.
– Не получится. Для доступа к вещдокам я должен получить разрешение начальства.
– Этот мобильник – не вещдок. Он не мог проходить в деле, как вещественное доказательство его преступлений. Не телефоном он убивал людей. Это его личная вещь, как рубашка или штаны.
– Но в отличие от рубашек и штанов, мобильники отбирают у всех заключенных.
– Вы прекрасно знаете, Сергей Лукич, почему их отбирают. Не как орудия преступлений, а как средство связи, а это разные вещи. Но обещаю вам, этот мобильник я не выпущу из своих рук. Он только поздоровается с сообщником, скажет несколько слов, и дальнейший разговор буду продолжать я.
– Думаю также, здесь мобильная связь надежно перекрыта…
– Есть связь в этом кабинете! – я показал ему на экран своего мобильника.
– Николай Иванович, со своей стороны я не возражаю, но моих полномочий недостаточно, чтобы получить телефон из хранилища и использовать его здесь для следственных действий.
– Главное – получить, Сергей Лукич, остальное приложится. Это обычное следственное мероприятие, все совершенно законно! Мы и приехали сюда для такого! Помогите мне, пожалуйста! Я выманю этого мерзавца из-за границы, мы его поймаем. Чуть-чуть только помогите мне.
Недолго подумав, и взглянув мельком в глазки видеокамер, Седов кивнул мне. Когда мы вышли в коридор, он сказал:
– Попробуем. Только не очень-то я в это верю.
Телефоны заключенных хранились отдельно от одежды и прочих личных вещей, но, поскольку наш подозреваемый поступил сюда позже, чем за трое суток, то в общее хранилище, куда-то далеко в другой корпус, его вещи отправлены еще не были. Но сначала нам с Седовым пришлось сходить в кабинет дежурного начальника этого исправительного заведения и получить официальное разрешение на использование мобильника в следственном действии, но без права выноса из здания. Показав удостоверение депутата, расписался за мобильник только я, – по мнению кладовщика, как более высокое по положению лицо.
В следственный кабинет мы вернулись через час, с коробкой, величиной почти с обувную. Телефон этот я заранее включил, проверил сеть и перевел на громкую связь, чтобы слышали разговор и мы, и все микрофоны в кабинете. Потом я спросил Седова:
– У меня к вам вопрос, товарищ следователь. С сим-карты этого телефона вы сняли данные после задержания – номера телефонов и прочее?
– Первым делом.
– Спасибо, это все, что мне надо было знать для начала.
Я вырвал из своего блокнота страницу и написал крупными буквами несколько абзацев текста. Когда привели подследственного, я дал ему это в руки.
– Читать не разучился? Прочти и запомни смысл. Потом по телефону скажешь это дружку своими словами, как сумеешь. Повторяю, читай и запоминай, потом говори только своими словами. И помни, если тот почувствует обман – тебе сестры больше не видать.
Тот кивнул и стал про себя читать, шевеля губами.
Минут через десять я нашел в телефоне подследственного номер этого убийцы Вали, и соединился с ним в каком-то доме в далекой Польше. С первыми звуками голоса я передал телефон подследственному. Тот как-то испуганно и неловко взял его и начал говорить:
– Валя? Это я. Прости, что звоню, но тут такое срочное дело… Бандиты наехали на нас, – он не отрывал глаз от моей записки. – Им деньги нужны… Наш сайт повалили… Они говорят, что ты им должен что-то. На счетчик тебя ставят. Вот… Они тут рядом… Поговори сам с ними.
– Кто такие! Ты что, им все рассказал? – голос этого Вали из Польши загремел по громкой связи в маленьком кабинете.
– Они сами все это узнали… Пытать меня утюгом начали, чтобы номер твой узнать… Поговори с ними, Валя…
Я взял телефон в свои руки.
– Слушай, Валя, ты что, не видел неделю назад надпись на своем мочильном сайте? Ты что, думал в этом городе можно мочить людей без нашего разрешения? Да мы тебя достанем теперь не только в Польше. Как заяц побежишь! Мы болясы с тобой точить не будем!
– Что вам надо?
– Не сообразил еще? Половину всего, что ты взял в нашем городе без спросу.
– Что тогда?
– Для начала базар остановим. Сайт твой поднимем, работай дальше, только платить будешь нам. И живым тебя оставим, сука!
– Ты кто?
– Для тебя – смотрящий. Тебя на счетчик ставлю, с сегодняшнего дня! А лучше приезжай, Валя, так верней уладим это дело.
Я зажал телефон рукой, протянул его подследственному и прошептал:
– Читай, читай дальше, что в бумажке!
– Это, как его… у меня телефон они отобрали, сказали, сами будут с тобой потом разговаривать. Так ты не сомневайся, если в следующий раз позвоню не я…
– А ты случаем не из ментовки сейчас со мной говоришь? Что-то не очень мне верится во все это. Тебя сейчас менты не держат за…
На этих словах я выхватил телефон из его рук и разорвал соединение. Телефон положил в коробку, но не выпустил из пальцев, и руку не вынул, оставил ее в коробке. Через несколько минут, когда мы отошли от нервного напряжения при разговоре, я спросил у подследственного:
– Кем твой Валя был в зоне?
– Фраером. Я за него держался. Он защитить мог, блатные его не трогали.
– Как он тебя уговорил на эту «лотерею»?
– Деньги обещал, хвастал, что хорошей жизнью теперь живет, фамилию сменил, и все такое.
– Новую фамилию знаешь?
– Откуда!
Не вынимая руки из коробки, я сдвинул пальцем крышку телефона, поддел батарею, нащупал под ней сим-карту и выдернул ее. На прощание я сказал серийному убийце:
– Хорошо ты сыграл. Но больше нам не потребуешься. Что я обещал – сделаю. Сестру увидишь.
Когда его вывели из кабинета, Седов мне сказал:
– Не верит Валя. И никогда не поверит.
– Что-нибудь придумаем.
Я очень хотел сказать ему про это сразу, но перед видеокамерами и микрофонами кабинета это делать было глупо. Но как только мы сдали телефон на склад, и пошли по длинному светлому коридору к выходу, я сказал ему:
– Сергей Лукич, я должен вам сознаться. Я вынул сим-карту из телефона. Она у меня в кармане.
Тот резко остановился.
– Мы должны вернуться.
– Сергей Лукич, мы должны продолжать следственные действия. У нас все получается. Помогите мне в этом.
– Это незаконно. Это называется уничтожение улик. За это есть статья уголовного кодекса.
– Вы это видели? Нет, не видели. Поэтому вы лично ни в чем не виноваты. Улика целехонька, но она теперь здесь, у меня в кармане. Она мной не уничтожена, поэтому состава преступления не имеется. Кроме того, эта сим-карта будет мной возвращена. Она взята мной только для нового следственного действия. Через несколько суток я напишу объяснительную записку и сам ее сдам, куда положено. За это время этот телефон никому не потребуется, если вообще когда-нибудь и кто-нибудь возьмет его снова в руки. А главное, вы уже с самого начала сняли с этой сим-карты все, что было нужно – сами мне это сказали. Каюсь, не оформил, как полагается. Но обстоятельства не оставили выбора. Или вы думаете, можно было иначе? Но как?
Седов мне ничего не ответил, но пошагал рядом дальше по коридору. На КПП он тоже ничего не заявил охране, и мы, молча, вышли из «Новых крестов» и сели в машину.
Через час молчаливой поездки я высадил Седова у его следственного отдела. После этого я поехал домой, чтобы найти нужный номер телефона. Он был среди записей старых контактов в криминальном мире – мне со многими приходилось там встречаться по газетным делам. Я быстро нашел этот номер – очень известного в свое время городского «авторитета», и моего, тем не менее, хорошего знакомого, – и позвонил ему.
