Даяна Р. Шеман
Посторожишь моего сторожа?
Моему любимому «врагу» – С.Ф. (24 февраля 2022 г. – 5 сентября 2022 г.)
«И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его» (Мк. 15:21).
– Тебе, конечно, кажется, что я поступил жестоко. Но это не так… Дело в том, что я тебя совершенно невозможно люблю. Вот.
В странном отупении он смотрел на его золотисто-каштановый нимб. Аппель ерзал напротив него, почесывал затылок и сжался в плечах, как в страхе, что ему сейчас треснут.
– А-а-а… – Он пытался ответить. – Эм-м-м… А!
Аппель опустил боязливо глаза.
– Конечно, я не желал вам плохого, это произошло как-то само, я и подумать ничего не успел и… Я, конечно, не хотел потерять тебя – вот и все.
Объяснение, начавшееся с разочарования и злобы, приобретало иные оттенки, более страшные и опасные для обоих. Немыслимо: Аппель признается в любви, причем столь недвусмысленно, что разыграть непонимание уже не получится.
– В конце концов, – начал Аппель опять, чтобы усилить впечатление от прежнего, – я не сказал ни слова неправды. Разве не так, Берти?
Нужно было срочно ответить, и он промямлил первое, что пришло в голову:
– О-о-о… я тебя тоже люблю. – И он неестественно рассмеялся. – Мы столько дружим… с тобой.
– Ты меня любишь?
– Разумеется.
Аппель больно закусил губы.
Снова он рассмеялся, чувствуя, как ранит это его старого друга, который из друга внезапно превратился в опасного человека напротив. Но смех этот был оружием против ужаса, сузившего горло, мозг, все его внутренности.
– Конечно… – растягивая, как резинку, повторил за ним Аппель. – Ты меня любишь. Я не сомневался.
– Мы все тебя любим.
Тот кашлянул.
– Все – это кто?
– Мария, и Дитер, и Кете, мы все.
– Конечно… Не сомневаюсь.
Аппель встал, но затем сел – без приглашения вошла черно-белая горничная. На жестяном подносе стучали фарфоровые чашки; руки были обнажены, в красных пятнах.
– Кто разрешил вам войти? – спросил Аппель.
Она испугалась и отступила.
– Простите…
– Я вас не слышу.
– Мадемуазель Катерина мне приказала…
– Мадемуазель Катерина вам может приказывать?
Чашки застучали сильнее. Он встал и забрал у нее поднос.
– Я, честное слово, я…
– Ничего. Все хорошо.
– Простите, пожалуйста… не говорите моей госпоже. Мадемуазель Катерина сказала, чтобы я не стучалась, что вы разозлитесь, если я постучусь.
– Все хорошо. Закройте.
Дверь она захлопнула ногой, потому что руки не слушались; шаги затарабанили – она убегала.
Аппель отказался от протянутой чашки – в чае болтались два кубика сахара.
– Это же твоя чашка.
– Нет, в моей три. Достань их ложкой – и все.
– Они частично растворились. И после этого ты говоришь, что Катерина хорошо ко мне относится? Относясь ко мне хорошо, она забыла, что я не употребляю сахар, ни грамма?
– Возможно, она позабыла. Я и сам бываю забывчив.
– О, конечно. – Аппель понизил голос. – Конечно, она забыла. Хотя мы только вчера говорили о сахаре, и что есть его нельзя, и что ты раньше умрешь, потому что три кубика в чашке – это кокаин!
Он тихо вздохнул. Истеричность Аппеля вкручивалась в его виски с болезненной пульсацией. Не думать о Кете, не думать, что… Аппель несколько раз фыркнул, изображая, что у него насморк от недельной болезни, откашлялся, покрутил ботинком у ножки стола, а после сказал, что Мария хотела его рисовать, и что он думает отправиться к ней – в кои-то веки у него есть настроение.
– И кем же она хочет тебя нарисовать?
– Полагаю, королем баварским. У нее был шаблон.
– Скажи ей, что Софи приезжает в шесть. Петер звонил и просил, чтобы мы позаботились.
– А она что, не знает?
– Нет, это я говорил с ним.
– Скажу, хорошо.
Аппель потоптался, потрогал косяк и заметил, что ремонт, конечно, получился хороший. Он не ответил. Нос шмыгал не переставая. Аппель вышел спиной вперед и случайно стукнулся о полосатую стену. И, как горничная, ногой толкнул дверь.
У калитки была воткнута лопата с тонким черенком (диаметром в 3 см) – ею пользовалась только хозяйка. Она самостоятельно занималась садом. Аппель постоял, рассматривая белесый черенок. С востока, с ветром, тянуло запахом свежей травы, и пыли, и засохшей глины, и, быть может, почерневших стен синагоги с противоположной стороны реки. Аппель послушал, как стучит в оконных рамах, а решившись, схватился за черенок и, как вор, побежал с места преступления. Лопату он держал у левого колена, грязный наконечник стучал о его голень.
Он отошел от дома, свернул на полосатую бежево-красную дорожку – там, в окончании полосы в 327 шагов, на высоком парчовом стуле пребывала Мария. Аппель шел близ зелени, испытывая к ней противоестественную ненависть. Спроси его, чем виновата трава, – и он бы ответил, что траве не следовало появляться на свет, она грязная и вонючая, и животные, которые ее употребляют, тоже грязные и вонючие. Со злым удовольствием Аппель пустился в размышления, каким бы хорошим был мир, не останься в нем коров, коз, лошадей (и кто там, помимо них, питается травой?). Не то чтобы ему не нравились животные, просто сегодня они его раздражали за их спокойное и не хищное существование. Так Аппель не заметил, как прошел 127 шагов. В упоении ненавистью он размахивал лопатой, как самурайским мечом. Зеленые пятна слева и справа скрипели от его японских ударов.
– Что это вы делаете?
Он выронил лопату и застыл как виновный.
– А, это вы…
– Вы что, за мной шли? – язвительно перебила она.
Ненависть, испытываемая им к коровам, козам и прочей благостной живности, переключилась на явившуюся ему нынче знакомую. Катерина уверенно приблизилась и подняла с земли лопату старшей сестры.
– Марии бы не понравилось, что вы украли ее штуку.
– Я… конечно, я ее не крал!
– А что же вы сделали?
– Я взял ее на время! Конечно, это слишком ясно. Не нужно быть гением, чтобы это понять.
Она кашлянула и улыбнулась. В это мгновение Аппелю хотелось убить ее. Она была намного ниже, каких-то 165 см (он умел высчитывать, это много раз спасало его). В сравнении с ней он был почти великаном – 197 см (и свое тело он знал в сантиметрах). Он кашлянул тоже – было бы немного некрасиво убивать ее сейчас, озаботившись тем, насколько она меньше и насколько тонки ее кости и слабы мышцы. Это не говоря о том, что он гостит у ее старшей сестры и неэтично…
– Как прошло ваше чаепитие с Альбертом?
– А, чаепитие. Конечно. Вы были невероятно милы, послав нам чай.
– О, вам понравилось? – Она счастливо заулыбалась. – Я очень старалась, мне так хотелось, чтобы вы оценили мою заботу.
– Только вы мало сахара мне положили…
– О, а я не сказала горничной, чтобы она взяла с собой еще? Мне показалось, я положила достаточно, но… сахарница лишней не бывает.
В глухой ненависти он молчал. Тишина этого места усиливала его впечатление – насколько эта женщина желает ему смерти, и как он хочет убить ее, разорвать ее рот (6 см и 6 мм), оторвать нос (ровно 5 см) и выбить глаза (левый – 4 см и 1 мм, правый – 4 см и 2 мм). Губами (ширина – 1 см и 5 мм) она улыбалась, как не зная о его мыслях, а в действительности зная и опасаясь.
Она отступила на шаг, встала боком к нему, а руки свела за спиной. Лопата была серьезным оружием.
– Вы хотите навестить мою сестру?
Волосы (22 см и около того – от корней) опустились на ее щеки – тонкие каштановые прядки в золотистой копне.
– Конечно. А что?
– Вы от нее что-то хотели?
– Ничего. Хотя нет, я должен сказать, что чета Кроль приезжает.
– Можете ей кое-что передать от меня?
Выражение ее изменилось.
– Вы можете пойти со мной. Скажете ей сами. Осталось ровно 200 шагов. В вашем случае 203.
– Скажите Марии: мне жаль, что я испортила ей праздник. Испортила вам всем.
Она мило, как ребенок, поковыряла ногой землю, а затем, не простившись, пошла по дорожке к мосту. Лопата слегка испачкала ее спину.
Аппелю нужно было пройти 200 (нет, 199!) шагов, и 164 из них он злился на Катерину и мечтал, чтобы она убилась – внезапно, таинственно и навечно. Она, конечно, знала о нем, и об Альберте она знала, и этого было достаточно, чтобы мечтать.
Мария взглянула на него – голова ее склонилась к плечу, и смотрела она сурово.
– Пришли!.. Нечем заняться? Хотите, чтобы я вас рисовала?
– Так, гуляю немного.
Близ деревянной штуки (Аппель не помнил, как она называлась) стояли два низких стула. На первом, аккуратно расправив юбку, восседала Мария (172 см роста). На второй кое-как присел Аппель; ноги его были велики, и он уперся каблуками в зелень (6 см длины, не более). Обрыв, что расстилался в 7 шагах от Марии, а от него шагах в 9, был очень красив и страшен. Аппель боялся высоты, потому что не мог ее высчитать, а все, что не поддавалось измерению, вызывало у него нечто схожее с паникой. Чтобы стало спокойнее, он спросил у Марии:
– Как считаете, какая тут глубина?
– Вы хотели сказать, высота? – заморгала Мария. – А, кажется, мне говорили в поселке, что больше ста метров. Или больше двухсот? Это говорила Эстер. У нее проблемы с памятью. Порой она несет такую чушь! Например, она недавно меня убеждала, что Землю можно обойти пешком меньше, чем за год. Я рассмеялась и спросила: «А как же океаны? Их вы тоже собираетесь пересечь пешком?». А на это Эстер ответила…
Далее пошел рассказ о том, как Эстер (кто такая Эстер?) якобы побывала в Италии и рассмотрела там на главном балконе… впрочем, Аппель прослушал, что Эстер, кем бы она ни была, рассмотрела на этом главном балконе. Ноги у него уже затекли. Он старался не смотреть в широкое – поскольку земля обрывалась – бессистемно раскрашенное и белым, и сизым, и голубым небо. Вместо этого он уставился в картину Марии. Та рисовала тонкими кистями ало-сине-зеленое что-то.
– Я встретил вашу сестру, – перебил он Марию на полуслове.
Мария неприятно собрала губы и критично сузила глаза на необычное полотно.
– Как вам нравится, что я рисую? Я вот-вот закончу, и мы с вами приступим к вашему образу.
– Конечно, мне сложно сказать…
– Говорите конкретно. Есть у меня потенциал?
– Зависит от того, чего вы хотите добиться.
Уклончивость его Марии не нравилась. Должно быть, она спрашивала себя, зачем он пришел. Не за тем же, действительно, что хочет получить от нее свой портрет?
– Но я с удовольствием посмотрю, как вы будете меня рисовать. Конечно, я готов позировать, сколько потребуется.
– Вот как, – проговорила она, – уверена, вам станет скучно уже через двадцать минут.
– О, тут есть, чем заняться, не переживайте.
Мария наклонилась, чтобы сполоснуть кисть от алой краски. Темные волосы, сброшенные на плечи (46 см?), кончиками слегка коснулись травы. Краска окрасила мисочку в некрасивый рыжевато-бежевый цвет. Аппель встал.
– Сожалею, но я не подумала, что вам нужен другой стул. Я оставляю это место для горничной. Она намного ниже вас.
– Конечно, ничего страшного. – он нелюбезно потер колени. – Кстати, ваша сестра просила сказать вам, что любит вас. А, нет, извините, она хотела извиниться, что испортила вам праздник.
– А, это, – Мария уверенно крутила кисть в зеленой баночке, – она считает, что испортила мне… Боже мой, какой она все еще ребенок!
– Вы поругались? Извините мое любопытство.
– Нет. Мы не ссорились ни разу в жизни. Понятия не имею, с чего она решила, что испортила мне что-то. Я ни разу в жизни на нее не обижалась. Ссора – это если обижаются оба.
Она улыбнулась его страху. Аппель хотел и боялся приблизиться к краю.
– Вы так боитесь высоты?
– Нет… конечно, есть риск упасть.
– Вовсе нет. Я стояла на краю множество раз.
– Сколько?
– Хм, не меньше 27, мне кажется. – Она иронично рассмеялась. – Как можете заметить, я по-прежнему жива.
– Вам нравится смотреть вниз? Почему?
– Возможно, меня привлекает близость смерти?..
На иронию ее Аппель улыбнулся. Он не понимал, что чувствовать к этой молодой женщине, что невинно, случайными изменениями в лице, играет с ним. Отчасти она была ему приятна (уже потому, что не была Катериной). Вместе с тем Мария втайне вызывала у него странное беспокойство, природу которого он был не в силах объяснить себе самому. Нерешительно он отвернулся от нее и опустил глаза в землю – там трава наползала на камень.
– Катерина показалась мне немного обиженной… – начал он осторожно. – Немного… скажем так, не на своем месте.
– А, это. – Голос Марии за его спиной был спокойным. – Ей нужно привыкнуть. Она же пережила столько несчастий!
– Вы собираетесь поселить ее у себя?
– Нет, естественно, она хорошо чувствует себя с Альбертом. Но город отвратителен в теплое время. Не понимаю, почему у нас так пыльно. Помню, в моем детстве легче было дышать. Возможно, дело в некачественных автомобилях? Их развелось невероятное количество! Ужасные машины, которые сделаны из ужасных материалов, наверняка на производстве не соблюдаются правила безопасности. Вы скажете: в нашей стране все делается в наилучшем виде! Но я уверяю вас, у нас тоже умеют делать дешево и отвратительно. Уверена, станет хуже, скоро прибудут французы, и они ничего не умеют. Моя нынешняя горничная работает у меня только потому, что мне нужно улучшать французский. Но прежнюю я рассчитала, потому что за один месяц она умудрилась разбить сахарницу и потерять вилку. Я не понимаю, как она заработала неплохую рекомендацию?
– Значит, Катерина хорошо живет с Альбертом?
Аппель чувствовал: Мария только изображает, что рисует, но более занята рассматриванием его спины. Закрыв глаза, он закончил 4 шага (он правильно посчитал!). В 12 см и 6 мм от левой ноги была пропасть.
– Осторожнее! У вас не закружится голова?..
– Вы правы, что хотите остаться: тут замечательно.
– У вас закрыты глаза?
– Нет. Я смотрю в небо…
– О, я в восторге! Вы смогли справиться со страхом!
– Конечно, мне очень жаль, что с вашей сестрой случилось…
– Вы все же пришли говорить о Кате, – с озабоченным смешком перебила она. – Скажите честно: что вам от нее нужно?
– Меня беспокоит ее состояние. Вы знаете, какие хорошие отношения у меня… с Альбертом. И его состояние зависит от состояния вашей сестры. Мне жаль это констатировать, конечно… Поэтому мой интерес связан с заботой о моем ближайшем друге.
Мария усмехнулась – он хорошо слышал.
– Боюсь, не нам решать, как Альберту жить с ней. На месте Альберта я показала бы Катю хорошему врачу, но он считает, что…
– Но вы ее сестра, вы имеете право решать… вместо него.
Он слушал, как ловко кисть ее скользит вниз и вверх, вниз и вверх, оставляя тонкие полосы. Правая нога (ровно 13 см от края) слегка дрожала – от колена к голени.
– Мсье Аппель! Мсье Аппель!
По траве бежала женщина. В недоумении, что зовут именно его, он повернулся. На мгновение показалось, что он потеряет равновесие и свалится вниз, но Аппель успел развести руки в стороны и остался на ногах. Мария застыла в ужасе с грязной кистью у плеча. Черно-белая горничная добежала до них и теперь встала, тяжело дыша и протягивая Аппелю листок и ручку.
– Я говорила вам быть осторожнее!.. Боже мой! Зачем нужно бороться со страхом, если это может стоить жизни?
Он не слушал ворчание Марии. Знакомый черный герб на бумаге заслонял собой все.
– Вы, конечно, уверены, что это мне?
– Простите, мсье Аппель.
Он отступил от пропасти на 58 см. Его немного трясло. Горничная боялась пошевелить протянутой рукой.
– Вы должны расписаться… что вы получили. Это обязательно, мсье Аппель.
После колебания он забрал у нее листок и, приложив его к запястью, расписался у головы имперского орла (12 см). Ниже было написано: «"Единая Империя" поздравляет вас с успешным призывом».
– Что это?
Голос у нее внезапно сел. Ей захотелось прочистить горло, но было как-то неловко. Апрель сгорбился, уменьшился разом, легкая неуверенность сменилась откровенным страхом. Показалось, что сейчас он потеряет сознание. Но Аппель сглотнул – она заметила, как шевельнулось у него в горле – и медленно убрал письмо в карман. Лицо его было румяно от ветра, а руки – вот они, эти руки, неестественно побелели.
– Конечно, ничего серьезного… – И Аппель заулыбался. Зубы его – она тоже заметила – были слишком белы. Неужели и зубам его было страшно?
– Значит, вас призывают…
Он опустил глаза и повторно сглотнул.
– Это фронт? Прямо на фронт?
– Я не знаю, конечно… Наверное, фронт. В любом случае, это не штаб.
– Вы… столько лет работали на партию… Неужели «Empire Today» за вас не заступится?
– О, я всю жизнь писал ужасные статьи, вы, конечно же, правы. Но… это мой шанс!
Боже, отчего мужчины не замечают, как нелепы они в попытках скрыть свои чувства?
Несколько раз – с перерывом – он улыбался, а после, поняв, что ее не обманешь, уставился в небо. Она давила в себе желание закричать: «Мне жаль, мне очень жаль, очень-очень, так жаль!». Но ей было неловко.
– Война – это…
– Что? – спросила она.
– Война – это страшно, конечно, – со странным оптимизмом заговорил Аппель. – Но должен же кто-то воевать… наш великий путь… нужно уметь собой жертвовать! Как вы считаете?
– Я, право, не знаю.
– У вас нет своего мнения?
– Я только женщина, – с усмешкой ответила она и взялась за ближайшую кисть. – А вы хотите, чтобы я высказывалась о политике и войне?
Аппель открыл рот, чтобы ей возразить – что за потребность у мужчин вечно спорить? – но тут слева пронзительно завизжали. Было похоже, что некто женского пола наткнулся в кустах на змею. Впрочем, поблизости змей не было, Мария не встречала тут ни одной. И все же она встала – пришлось отодвинуть картину – и зашагала в сторону протяжного визга. Но тот, кто кричал в ужасе, уже замолчал. Мария в нерешительности остановилась.
– Наверное, это маньяк, – весело сказал Аппель. Ему было приятно, что не он один нынче страдает.
– Не мелите чушь. Тут маньяки не водятся.
– Откуда вам знать?
– Оттуда, что я тут живу, – категорично сказала Мария, – поэтому мне лучше знать, водятся тут маньяки или нет.
– А, конечно, тогда это вражеский диверсант. Сейчас он будет прятаться, а ночью придет к нам и убьет нас во сне.
– Перестанете вы болтать чушь или нет?..
Заплакала женщина. Она бежала, спотыкаясь от слез и постанывая от боли в ногах. Мгновением позже из-за поворота показалась знакомая горничная – она неслась, путаясь в длинной юбке и распустив волосы, как пиратский флаг.
– Мадам Мария! Мадам Мария! Там, там…
Мария стояла, выпрямившись в недоумении. Горничная не приблизилась к ней, а встала в десяти метрах, как в страхе, что ее могут ударить.
– В чем дело?
– Мадемуазель Катерина бросилась с моста!
Она, казалось, не расслышала. В ней ничего не изменилось. Лишь полминуты спустя – в молчании – она интенсивно заморгала глазами. Пасмурный свет – отчего стало пасмурно? – ослеплял ее.
– Я… что-то я… – Она прикоснулась ко лбу.
– Мадам Мария! Пожалуйста! Честное слово, я ничего не могла, я не успела…
– Вы уверены? – резко перебил ее Аппель. – С чего вы это взяли?
– Простите, мсье Аппель. Клянусь, я не успела помочь. Я не успела, я бы очень хотела… Умоляю, простите!
И горничная отвратительно зарыдала. Марии захотелось на нее закричать. Вой, со слезами, со слюной изо рта, действовал ей на нервы сильнее сирены воздушной тревоги. Она, должно быть, попыталась воскликнуть: «Хватит плакать! Я ненавижу ваш голос!» – но ее уже уносило – налево, направо, налево, и вниз, вниз, в бесконечный низ, который бесконечный, потому что низ и…
Человек больно хлопнул ее по губам. Она от боли закашлялась.
– Просыпайтесь, эй! Не время спать!
Отчего мужчины настолько…
– Вставайте, вставайте! Хватит орать! Ты хочешь, чтобы я тебе залепил, что ли?
Женщина захлебнулась воем и замолчала.
– Так, так – суетливо приговаривал Аппель. – Сейчас… Ты успокоилась? Рассказывай, что там стряслось!
– Это все… мне снится… Нет, нет, это чушь! Все хорошо…
– Не спите! Не спите!
Она склонилась к дрожащему плечу Аппеля. Оба были в траве. Рукой она могла достать пустоту. Низ, из которого ее достал Аппель, свистел и пронзительно каркал.
– Я, я… – Опять этот отвратительный голос! – Я… шла. Клянусь вам, я просто шла. Я решила пройти мимо моста. Не знаю, мне захотелось пройти мимо… этого моста… я не знаю, клянусь вам! И… там… стояла мадемуазель, госпожа… она стояла и я ничего, ничего не заметила. Она просто стояла… Я почти прошла мимо. И… я… шла и потом посмотрела направо. На мост. Я… Я заметила, что она шевельнулась. И я поворачиваюсь, и я… я вижу, как она наклоняется, а потом как-то… слишком низко наклоняется. А потом ее нет! Я, я… я сначала подумала, что мне показалось. Но я не могла… я не стала приближаться. Но она стояла там, я клянусь вам! А потом она исчезла! Она перегнулась… клянусь вам, я не знаю…
– Как она выглядела? – перебил ее Аппель.
– Я, я, я… не знаю…
– Да как ты можешь не знать, если она была перед тобой?
– Я… клянусь вам, я не знаю, не помню! Умоляю, простите…
– Перестань выть! Так, так…
У Аппеля были сильные руки – он легко поставил ее на ноги. Ее сильно тошнило, голова кружилась, пришлось схватиться рукой за мольберт, чтобы устоять. Мысли не слушались. В глазах была пустота.
– Так, Мария, без паники! Конечно, это ошибка. Эта сумасшедшая, ты посмотри! Мы во всем разберемся. Отведи ее в дом! Хорошо? Вы можете идти?
– Я никуда… не пойду, – прошептала она.
– Конечно, пойдете. Скоро обед. Скоро приезжает Софи. Забыл вам сказать. Уверен, с Катериной все хорошо. Я схожу на мост и посмотрю. Может быть, она потеряла сознание и лежит на мосту. Ты не пошла по мосту?
– Простите меня, я была…
– Вот, она не смотрела на мосту! Это ее безумные фантазии! А если вашей сестре нужна помощь, я, конечно… Мария? Мария?.. Женщины! Почему с вами сложно?
– Обнимите… меня.
Он скромно откашлялся и, поняв, что лучше не отказывать, приобнял ее за плечи и похлопал по спине. Впервые Аппель обнимался с живой куклой.
Готический мост – сизый, с вкраплениями темно-синего и бежевого. Аппель слышал, что сделан он был из песчаника. Скалы были притягательны и страшны и в этом месте намного страшнее пропасти – Аппель помнил, что высота тут составляет 40 метров (или же это высота моста?). Но сам мост, несмотря на мрачность, страха не вызывал – только 76 с половиной метров в длину. Он не ошибался и в подсчете пролетов – тут появлялось магическое число 7, которое Аппелю с детства нравилось. Скалы же по бокам были неизмеримы. Возможно, они тоже имели цифру 7 (70 метров? 700?), но Аппель переживал, что не может узнать точно.
Вблизи было ветрено и зелено. От смотровой площадки шла девушка в военной униформе, но в пушистой штатской шляпе. Старый мост был слишком узок, а его балюстрады слишком низкими. Ступив на мост, Аппель вспомнил, что ошибся: конечно же, высота моста составляет 40 метров, но глубина, глубина ущелья – это целых 194 метра! Но, вспомнив, он опять успокоился: так ли важно, 40 тут метров или 194, если он знает, что именно 194, а не 40 и не 15?!
Пушистая шляпа поравнялась с ним и качнулась.
– Извините…
Она с готовностью остановилась.
– Вы тут девушку не заметили?
Шляпка взлетела выше.
– Девушку? Какую девушку?
– Да самую обычную. Рыжеватые волосы. Обычное платье… а, у нее могла быть лопата.
– Лопата?..
На военной форме зашевелились погоны.
– Кажется, я заметила какую-то лопату. Вон там! – Рукав показал дальше. – Такая, с тонкой рукояткой. Кто-то прислонил ее и ушел.
– Но вы никого не заметили?
– Нет, теперь будний день и почти никого нет.
Он обошел ее. Заинтересованная шляпка обиженно опустилась.
– А вы не военный?
– Что? Нет.
– Значит, служите в тайной полиции?
– Нет.
– Значит, в партии?
– Простите, барышня, у меня нет времени!
Разозлившаяся шляпка ускорилась. Аппель сделал 16 шагов и заметил то, о чем она говорила: знакомая лопата, несомненно собственность Марии, лежала по его левую руку; скорее всего, Катерина ее прислонила, но ветер опрокинул ее. Аппель взял лопату и повертел, словно рассчитывая найти на ней следы преступления. Однако лопата нисколько не изменилась с тех пор, как Катерина ее отобрала у него. Аппель попробовал посмотреть вниз (всего лишь 194 м), но пропасть была широка и все же глубока, и у него мгновенно закололо в висках от ужаса. Высматривать тело в пропасти было занятием бессмысленным. От непонимания, что делать дальше, Аппель впал в растерянность. Можно было пойти к Марии и показать ей лопату – доказательство, что Катерина действительно была на мосту. Но лопата не доказывала ни то, что Катерина мертва, ни то, что она жива. Не может же он сказать Марии, что ее сестру постигла судьба кота Шредингера.
Аппель снова посмотрел вниз. Там ничего не было, кроме скал, деревьев, реки и прочей бессмысленной чепухи. Он начинал злиться. Он припомнил, что Катерина нынче прислала ему чай с сахаром, что она знает (знала?) о его чувствах и сама питает (питала?) схожее чувство, то есть является (являлась?) его конкуренткой. От наступившей злости – на себя или на нее – он размахнулся и бросил лопату то ли в скалы, то ли в деревья, то ли в реку. Лопата красиво просвистела и растворилась в бесконечности, вернее, в 194 метрах. Наклонившись слегка, Аппель нашел, что ничего не изменилось – ни лопаты, ни тела, лишь бесполезная, как бы эффектнее сказала Мария, чушь. Небо было пасмурно и ветрено. Аппель с минуту потоптался в полном бессилии, а после пошел обратно. По мосту уже шли туристки в кривых партийных пилотках.
Мария встала и поправила рукава платья. Кожа на запястьях и шее болезненно покраснела.
– Вы нашли Катю?
– Нет… но я нашел лопату.
Она нахмурилась, слушая его описание.
– Вы описываете лопату из моего сада. Какое она имеет значение?
– Она была у Катерины, – перебил Аппель, – когда я видел ее в последний раз. Я нашел ее на мосту. Наверное, она оставила ее… Конечно, это ничего не значит.
Мария возвратилась в кресло. Теперь Аппель заметил на подлокотнике белый конверт (30 на 20 см). Нерешительно он спросил:
– Это, конечно же, мне?
– Что?.. – рассеянно сказала Мария. – Нет… нет. С чего бы это письмо было вам?
– Ох, конечно. Мне показалось, там дополнительные указания по моей отправке на фронт.
– Ну разумеется, все нынче касается вас.
Но резким жестом она протянула ему конверт.
– Прочитайте вслух, что там.
– Так что это?
– Я нашла в комнате Кати. Я… зашла в ее спальню. Все хорошо. Я хочу сказать, в комнате все хорошо, ничего не поменялось, все на месте… Письмо, конверт лежал на кровати. На… на наволочке, вернее сказать… на подушке.
Он стоял, не зная, можно ли сесть, новая мрачность хозяйки сковывала его. После, сглотнув, он заглянул в конверт. Письмо было сложено трижды (30 на 60 см.), машинально Аппель посчитал, сколько строк можно поместить на этаком клочке бумаги. Лист был белым, без линий. Он прочитал:
– «В моей смерти никто не виноват. Пожалуйста, не пытайтесь понять, зачем я решила умереть. Я сделала это добровольно. Не нужно искать мое тело. Я не хочу быть похороненной. Мне очень жаль, я не смогу прожить без любви. Это уничтожает меня. Лучше умереть, чем жить так». Взгляните, это ее почерк?
Она отвернулась, чтобы не смотреть на листок.
– Нет, не ее.
– Но вы же, конечно, не посмотрели!
– Это полная чушь! – закричала Мария и стремительно вскочила с места. – Она не могла это написать! Это сентиментальный вздор, бредни четырнадцатилетней девчонки!
– Но это она написала?
Как ни пыталась она отворачиваться, Аппель сунул письмо ей под нос. Она недовольно зафыркала, но опустила глаза и кивнула.
– Это… все… – Голос ее сжимался, и она не говорила уже, а хрипела.
С минуту оба молчали. Мария глядела на пышные белые розы в серебряной вазе. Казалось, мыслями она витала в ином измерении. Аппель в отупении ждал ее реакции. Затем, как бы вспомнив, что хотела сделать, Мария медленно подошла к букету, вынула его из вазы и, шаркая, поплелась в курительную комнату (она, конечно, шла в курительную, не в столовую), и Аппель сообразил, что обязан ее остановить. Мария оказалась на удивление резвой и сильной. Она оттолкнула его руки и побежала, Аппель едва поспевал за ней. Мария влетела в курительную и, опять оттолкнув нагнавшего ее Аппеля, обрушила розы (38 штук) на ошеломленного Альберта, который ранее мирно читал книгу на диване. Тот ничего не понимал и оттого не мог сопротивляться. Бессвязно Мария кричала иностранные ругательства и била по ногам, рукам, по любому месту, которое казалось ей уязвимым.
– Вы с ума сошли! – завопил Аппель и сильно толкнул ее.
Мария врезалась в стену и рассыпала по полу мятые розы. Аппель настороженно ждал нового нападения, но Мария отвернулась и сжалась, словно это ей угрожала смертельная опасность. Наверное, она плакала.
– Что, что с тобой? – заикаясь, спросил ее Альберт.
Он, сильно потрепанный, совладал со страхом.
– Конечно, это какое-то недоразумение, – кашляя, сказал Аппель. – Пожалуйста, пожалуйста, успокойтесь… успокойтесь!
– Что произошло?
– Успокойтесь! Ничего не произошло, Берти!
– Как это – ничего?!
Мария ударилась лбом об стену. Мужчины оглянулись на то, но не решились вмешаться – со спины она казалась немного безумной.
– Что произошло?.. Хоть кто-то скажет мне или нет?!
– Какая чушь! – громко сказала Мария. – Какая это невыносимая чушь! Чушь! Чушь! Этого не может быть! Все чушь, все!
В курительную принесло ранний запах дождя. Аппель приблизился, отбросил занавеску и захлопнул окно. В пасмурной сизости он заметил женщину – то была Софи, жена Петера Кроля и местная ясновидящая. Она меланхолично махала обитателям дома, словно бы знала, что на нее смотрят и ждут ее.
1937
Мария была уверена: ее сестра поступила так из упрямства.
С Митей Колокольниковым Катя познакомилась весной. В минувшем феврале «Единая Империя» его выслала за сомнительные статьи (нужно полагать, с критикой режима), и в В. он приехал уже в качестве радиожурналиста. Мария понятия не имела, как устроена эта профессия, и объяснения Кати в данном вопросе ей нисколько не помогли.
Серьезный и невысокий, в костюме английского кроя, Митя пришел к их тете Жаннетт и спросил, нет ли у нее в знакомых секретарей и переводчиков. Тетя Жаннетт, которая ничего о нем не знала, обзвонила нескольких бывших генералов, бывших писателей и бывших журналистов. Звонила она, однако, не по просьбе явившегося, а чтобы узнать, не шпион ли он Кремля или иного правительства. Митя шпионом не был.
– Любопытно, зачем вы все-таки пришли именно ко мне, – сказала она, закончив с подозрениями.
Митя ответил, что слышал о ней ранее от знакомого. В В. у него никого не было и, что ужасно, он почти не понимал местный язык.
– Как же вы работали раньше?
– Моего коллегу не пустили через границу. Его выволокли из вагона, сказав, что он иноагент.
Тетя Жаннетт быстро соображала. Юноша (в ее глазах он был юношей в 27 лет) имел деньги – это было ясно по его костюму, наручным часам и итальянской самопишущей ручке. Молниеносно она прикинула, на чем она могла бы не экономить, плати он ей (не ей, конечно, а Кате) хотя бы 150 м. в месяц.