Александр Пушкин
Кавказский пленник
Оделись пеленою туч
Кавказа спящие вершины…
Но кто, в сиянии луны,
Среди глубокой тишины
Идет, украдкою ступая?
Очнулся русский. Перед ним,
С приветом нежным и немым,
Стоит черкешенка младая.
На деву, молча, смотрит он
И мыслит: это лживый сон,
Усталых чувств игра пустая.
Луною чуть озарена,
С улыбкой жалости отрадной
Колена преклонив, она
К его устам кумыс[6] прохладный
Подносит тихою рукой.
Но он забыл сосуд целебный;
Он ловит жадною душой
Приятной речи звук волшебный
И взоры девы молодой.
Он чуждых слов не понимает;
Но взор умильный, жар ланит,
Но голос нежный говорит:
Живи! и пленник оживает.
И он, собрав остаток сил,
Веленью милому покорный,
Привстал и чашей благотворной
Томленье жажды утолил.
Потом на камень вновь склонился
Отягощенною главой;
Но все к черкешенке младой
Угасший взор его стремился;
И долго, долго перед ним
Она, задумчива, сидела;
Как бы участием немым
Утешить пленника хотела;
Уста невольно каждый час
С начатой речью открывались;
Она вздыхала, и не раз
Слезами очи наполнялись.
За днями дни прошли как тень.
В горах, окованный, у стада
Проводит пленник каждый день.
Пещеры темная прохлада
Его скрывает в летний зной;
Когда же рог луны сребристой
Блеснет за мрачною горой,
Черкешенка, тропой тенистой,
Приносит пленнику вино,
Кумыс, и ульев сот душистый,
И белоснежное пшено;
С ним тайный ужин разделяет;
На нем покоит нежный взор;
С неясной речию сливает
Очей и знаков разговор;
Поет ему и песни гор,
И песни Грузии счастливой[7]
И памяти нетерпеливой
Передает язык чужой.
Впервые девственной душой
Она любила, знала счастье;
Но русский жизни молодой
Давно утратил сладострастье:
Не мог он сердцем отвечать
Любви младенческой, открытой —
Быть может, сон любви забытой
Боялся он воспоминать.
Не вдруг увянет наша младость,
Не вдруг восторги бросят нас,
И неожиданную радость
Еще обнимем мы не раз;
Но вы, живые впечатленья,
Первоначальная любовь,
Небесный пламень упоенья,
Не прилетаете вы вновь.
Казалось, пленник безнадежный
К унылой жизни привыкал.
Тоску неволи, жар мятежный
В душе глубоко он скрывал.
Влачася меж угрюмых скал
В час ранней, утренней прохлады,
Вперял он любопытный взор
На отдаленные громады
Седых, румяных, синих гор.
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков,
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом[8].
Когда, с глухим сливаясь гулом,
Предтеча бури, гром гремел,
Как часто пленник над аулом
Недвижим на горе сидел!
У ног его дымились тучи,
В степи взвивался прах летучий;
Уже приюта между скал
Елень испуганный искал;
Орлы с утесов подымались
И в небесах перекликались;
Шум табунов, мычанье стад
Уж гласом бури заглушались…
И вдруг на долы дождь и град
Из туч сквозь молний извергались;
Волнами роя крутизны,
Сдвигая камни вековые,
Текли потоки дождевые —
А пленник, с горной вышины,
Один, за тучей громовою,
Возврата солнечного ждал,
Недосягаемый грозою,
И бури немощному вою
С какой-то радостью внимал.
Но европейца все вниманье
Народ сей чудный привлекал.
Меж горцев пленник наблюдал
Их веру, нравы, воспитанье,
Любил их жизни простоту,
Гостеприимство, жажду брани,
Движений вольных быстроту,
И легкость ног, и силу длани;
Смотрел по целым он часам,
Как иногда черкес проворный,
Широкой степью, по горам,
В косматой шапке, в бурке черной,
К луке склонясь, на стремена
Ногою стройной опираясь,
Летал по воле скакуна,
К войне заране приучаясь.
Он любовался красотой
Одежды бранной и простой.
Черкес оружием обвешан;
Он им гордится, им утешен:
На нем броня, пищаль, колчан,
Кубанский лук, кинжал, аркан
И шашка, вечная подруга
Его трудов, его досуга.
Ничто его не тяготит,
Ничто не брякнет: пеший, конный —
Все тот же он; все тот же вид
Непобедимый, непреклонный.
Гроза беспечных казаков,
Его богатство – конь ретивый,
Питомец горских табунов,
Товарищ верный, терпеливый,
В пещере иль в траве глухой
Коварный хищник с ним таится
И вдруг, внезапною стрелой,
Завидя путника, стремится;
В одно мгновенье верный бой
Решит удар его могучий,
И странника в ущелья гор
Уже влечет аркан летучий.
Стремится конь во весь опор,
Исполнен огненной отваги;
Всё путь ему: болото, бор,
Кусты, утесы и овраги;
Кровавый след за ним бежит,
В пустыне топот раздается;
Седой поток пред ним шумит —
Он в глубь кипящую несется;
И путник, брошенный ко дну,
Глотает мутную волну,
Изнемогая, смерти просит
И зрит ее перед собой…
Но мощный конь его – стрелой
На берег пенистый выносит.
Иль, ухватив рогатый пень,
6. Кумыс делается из кобыльего молока; напиток сей в большом употреблении между всеми горскими и кочующими народами Азии. Он довольно приятен вкусу и почитается весьма здоровым.
7. Счастливый климат Грузии не вознаграждает сей прекрасной страны за все бедствия, вечно ею претерпеваемые. Песни грузинские приятны и по большей части заунывны. Они славят минутные успехи кавказского оружия, смерть наших героев: Бакунина и Цицианова, измены, убийства – иногда любовь и наслаждения.
8. Державин в превосходной своей оде графу Зубову первый изобразил в следующих строфах дикие картины Кавказа:
О юный вождь, сверша походы,Прошел ты с воинством Кавказ,Зрел ужасы, красы природы:Как с ребр там страшных гор лиясь,Ревут в мрак бездн сердиты реки;Как с чел их с грохотом снегаПадут, лежавши целы веки;Как серны, вниз склонив рога,Зрят в мгле спокойно под собоюРожденье молний и громов.Ты зрел, как ясною пороюТам солнечны лучи, средь льдов,Средь вод, играя, отражаясь,Великолепный кажут вид;Как, в разноцветных рассеваясьТам брызгах, тонкий дождь горит;Как глыба там сизоянтарна,Навесясь, смотрит в темный бор;А там заря златобагрянаСквозь лес увеселяет взор. Жуковский, в своем послании к г-ну Воейкову, также посвящает несколько прелестных стихов описанию Кавказа:
Ты зрел, как Терек в быстром бегеМеж виноградников шумел,Где, часто притаясь на бреге,Чеченец иль черкес сиделПод буркой, с гибельным арканом;И вдалеке перед тобой,Одеты голубым туманом,Гора вздымалась над горой,И в сонме их гигант седой,Как туча, Эльборус двуглавый.Ужасною и величавойТам все блистает красотой:Утесов мшистые громады,Бегущи с ревом водопадыВо мрак пучин с гранитных скал;Леса, которых сна от векаНи стук секир, ни человекаВеселый глас не возмущал,В которых сумрачные сениЕще луч дневный не проник,Где изредка одни елени,Орла послышав грозный крик,Теснясь в толпу, шумят ветвями,И козы легкими ногамиПеребегают по скалам.Там все является очамВеликолепие творенья!Но там – среди уединеньяДолин, таящихся в горах, —Гнездятся и балкар, и бах,И абазех, и камуцинец,И карбулак, и албазинец,И чечереец, и шапсук;Пищаль, кольчуга, сабля, лукИ конь – соратник быстроногийИх и сокровища и боги;Как серны скачут по горам,Бросают смерть из-за утеса;Или, по топким берегам,В траве высокой, в чаще лесаРассыпавшись, добычи ждут:Скалы свободы их приют;Но дни в аулах их бредутНа костылях угрюмой лени:Там жизнь их – сон; стеснясь в кружокИ в братский с табаком горшокВонзивши чубуки, как тени,В дыму клубящемся сидятИ об убийствах говорят,Иль хвалят меткие пищали,Из коих деды их стреляли;Иль сабли на кремнях острят,Готовясь на убийства новы…
