Адам Перри
Бунт призраков

Adam Perry

Ghosts come rising

© Чомахидзе-Доронина М.Ш., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Моим дедушке и бабушке

В середине девятнадцатого века Америку охватило религиозное движение под названием спиритизм. Спириты верили, что живые способны общаться с мёртвыми.

Хотя в начале двадцатого века популярность спиритизма пошла на спад, она возродилась в конце Первой мировой войны и с наступлением пандемии испанки, когда многие стремились связаться со своими близкими любой ценой.

Хотя большинство медиумов оказалось мошенниками, неизвестно, были ли среди них те, кто говорил правду.

Пролог. На севере штата Нью-Йорк, октябрь 1920 года

Лёгким мановением руки я воскрешаю мёртвых.

День за днём тружусь в полумраке, просматриваю стопки газетных фотографий, вырезаю лица и раскладываю их на столе. Мои пальцы работают быстро, машинально, каждое движение глубоко отпечаталось в памяти моих мышц. На доску, выкрашенную в чёрный цвет, я приклеиваю лицо и облако из ваты, похожее на клубящийся дым, – вот вам и призрак.

Вполне правдоподобный, чтобы одурачить людей.

Я поднимаю своё творение и пристально разглядываю его. Иногда мой младший брат Джон, стоя за моей спиной, цокает языком в знак одобрения, а иногда он подсказывает: «Голова у неё кривая» или «Ты неровно вырезала».

Он всегда прав.

Я продолжаю работу и, оглянувшись через плечо, при свете свечи вижу впалые глаза Джона – он похож на призрака даже больше, чем все мои творения вместе взятые.

Он заходится кашлем, таким сильным, что по всему телу пробегают судороги, и я растираю ему спину, чтобы помочь успокоиться.

– Дыши, Джон.

– Я в порядке. Не отвлекайся.

Мой фотоаппарат тонкий, как книга, когда он сложен; я отстёгиваю переднюю стенку, и сильфон тут же вытягивается, словно гармошка. Я зажигаю фитиль в лампе и ставлю её поближе, освещая лицо, вырезанное из газеты, затем поворачиваю линзу объектива так, чтобы получилось размытое изображение.

Когда пропадает резкость, рождается волшебство.

Щёлк. Затвор открывается, впитывая тусклый свет в комнате, и первая экспозиция появляется на стеклянной фотопластинке, – её вполне достаточно, чтобы пробудить воображение.

Из зала доносится речь мистера Спенсера, отшлифованная до совершенства за сотни точно таких же выступлений:

– Приди, о дух! Сойди в наш бренный мир! Явись к нам на мгновенье.

Одними губами я повторяю за ним заученные реплики, безошибочно угадывая по ритму его слов, пил он сегодня или нет.

В нужный момент я открываю дверцу и передаю фотопластинку мистеру Спенсеру. Мои тёмные волосы и одежда сливаются с фоном. Будто меня нет.

Он вставляет фотопластинку в свою камеру и…

Щёлк.

В студии рождается вторая экспозиция, уже подсвеченная вспышкой.

– Обратите внимание, что фотоаппарат всегда находится на виду, – говорит мистер Спенсер женщине. – Некоторые сомневаются в моей честности, но мы-то с вами знаем правду. Поверьте, ваш супруг сейчас здесь. Наверняка вы чувствуете, как его дух тянется к вам. Следуйте за мной, мы проявим снимок вместе.

Он берёт десять долларов за фотографию, только по предварительной записи. Дороговато, конечно, но мистер Спенсер говорит, что у него богатые клиенты, хотя мне они такими не кажутся.

– Не отходите от меня ни на шаг. Я хочу, чтобы вы увидели сами, – всё это чистая правда, – говорит мистер Спенсер.

Правда. Он произносит это слово снова и снова, будто повторение превратит ложь в истину. Кто знает, может, если рассказать себе одну и ту же историю много раз, то действительно поверишь в неё. Может, ложь, которую мы говорим себе, – самая убедительная на свете и заставляет игнорировать факты, указывающие на правду.

Проходит время, и из тёмной комнаты доносится радостный возглас – женщина видит, как на стекле появляется изображение и призрак восстаёт из могилы, будто её супруг никогда и не умирал.

Я улыбаюсь. Моя работа выше всяких похвал.

Дни проходят незаметно в этом городе – восемнадцатом по счёту с тех пор, как мы стали жить с мистером Спенсером, – и мы с Джоном снова просматриваем газеты и делаем новые снимки, всегда в тёмной одежде, всегда прячемся в кладовках и задних комнатах. Мы дети-призраки, таящиеся в тени.

Режем, режем, режем.

Клеим, клеим, клеим.

Щёлкаем, щёлкаем, щёлкаем.

Когда темнеет, мы ложимся на узкий матрас в задней комнате. Я всегда сплю без сновидений, крепко прижимая к себе Джона, как мы делали ещё дома. Одна душа на два тела, говорили наши родители, пока болезнь не забрала их.

Я обнимаю его сильнее. Джон тяжело дышит, но мне кажется, ему лучше. Может, это ещё одна ложь, в которую мне хочется верить.

Иногда по ночам я размышляю о том, чем мы занимаемся, – плохо ли это? Но ведь я делаю это ради Джона, а остальное не имеет значения. Я скажу всё что угодно, лишь бы не разлучаться с ним.

Меня зовут Лиза Кэрролл. Мне двенадцать лет.

Моему брату Джону десять.

Не верьте ни единому моему слову.

Часть первая. Тонкое место

Беглянка

Наш кэб подскакивает на грунтовой дороге. Вдоль неё растёт высокая трава, влажная от утренней росы. Холодно, и я вижу в окне, как из лошадиных ноздрей вырываются белые клубы пара. В кэбе пахнет перегаром. Мистер Спенсер снова уснул, хотя сейчас утро, солнце бьёт в окно, и изумрудные холмы сияют в его ярко-жёлтых лучах. Он много спит, и руки у него трясутся. Намного сильнее, чем в прошлом году.

Джон кашляет и опускает голову на моё плечо.

– Куда мы едем на этот раз? – спрашивает он.

– Не знаю.

– Разве он тебе ничё не сказал?

– Ничего, – поправляю я. Затем наклоняюсь к нему и шепчу: – Ты ведь знаешь, он мне никогда ничего не объясняет.

Джон улыбается. Он слишком маленький для своего возраста, и его глаза напоминают мне мамины.

– А где мы были до этого?

– В штате Нью-Йорк, – отвечаю я, хотя мы жили далеко от города с высокими зданиями, который я видела в книгах.

Он садится прямо и выглядывает из окна.

– Солнце вон там, значит, мы едем на юг. Как думаешь, мы уже во Флориде?

– Флорида слишком далеко. Думаю, мы всё ещё в Нью-Йорке. Это большой штат.

– Помолчи, Лиза, – говорит мистер Спенсер, пиная наше сиденье. Он облизывает губы и скрещивает руки на груди. – Мы едем в Пенсильванию.

Интересно, он давно подслушивает нас?

– Пенсильвания, – произносит Джон одними губами, улыбаясь мне.

Я вспоминаю, что мистер Спенсер говорил мне накануне.

– Мы увидим жемчужину востока, – сказал он. Его тень загораживала узкую полоску лунного света, пробивавшегося из-под двери. – Это настоящая золотая жила. Богатства, превосходящие самые смелые мечты, если только нам удастся зарекомендовать себя. Добьёмся успеха там, и нам обеспечена стабильная работа где угодно. Не подведи меня, Лиза.

Джон заглядывает мне в глаза, будто читает мои мысли. Он подскакивает на сиденье вверх-вниз в такт кэбу.

– Что ещё он сказал тебе? – спрашивает он.

Сложно вспомнить. Он говорил и другое, но я не слушала его, только повторяла про себя: «Не подведи меня, Лиза», пока слова не потеряли смысл.

– Ничего, – шепчу я в ответ.

Мы живём с мистером Спенсером почти три года, но для меня он до сих пор остаётся загадкой. Он наш самый близкий родственник, согласно суду, двоюродный брат нашего отца. Он лжец и мошенник, но мне кажется, самую большую аферу он провернул, когда убедил судью, что он респектабельный человек, способный позаботиться о детях. Он умеет себя подать, и, признаюсь, меня он тоже обдурил, этот худощавый человек в чёрном костюме, с длинной седой бородой и волосами, разделёнными на аккуратный пробор ровно по середине головы и густо смазанными жиром.

– Я обучу тебя ремеслу, – сказал он в первый же день, как только мы вышли из здания суда на улицу, растягивая слово «обучу», словно шипящая змея.

Мистер Спенсер был тогда фотографом, как и сейчас в общем-то, и при том паршивым, хотя на хлеб он зарабатывал. В те дни фотографом мог назваться любой, у кого была камера, а у него оказалось два совершенно идентичных фотоаппарата, которые, как я подозревала, он украл в магазине или выиграл в карты.

Фотографировал он из рук вон плохо – его пейзажи были плохо откадрированы, а портреты получались размытыми и тёмными, наверное, поэтому мы и докатились до такой жизни, обманом выманиваем деньги за фотографии.

А теперь мы едем в очередной город, где снова будем морочить людям голову.

Мы ехали всю ночь, сначала в небольшом экипаже покинули город, а затем пересели на поезд, который помчал нас через туннели, высеченные в горах, и мимо бескрайних пашен. Когда поезд остановился, нас уже поджидал конный кэб на станции, и мне показалось, будто мы вернулись в прошлое, вдали от шумных городов и посёлков, куда мы ездили раньше.

На прошлом месте мы прожили недолго. Рано или поздно всё кончается плохо, куда бы мы ни поехали. Один из клиентов обвиняет мистера Спенсера в мошенничестве, вскоре к нему присоединяются другие, требуя, чтобы он сделал снимок на том оборудовании, которое они предоставят сами, – до того, как я выполню свою часть работы. Мистер Спенсер отказывается, конечно. Он придумывает отговорки, а мы собираем чемоданы и уносим ноги, прежде чем нас погонят из города палками, ружьями и словами, не подобающими благочестивым христианам. Я всегда угадываю, когда беда близко, нутром чую, что ситуация накаляется и вот-вот произойдёт неладное. Помню, однажды в переулке к нам с Джоном подошёл мужчина. Ты с мистером Спенсером? У меня всего несколько вопросов, – сказал он.

Так всё и начинается. С вопросов.

В окне кэба мелькают деревья. Похоже, слежки за нами нет, и мистер Спенсер будто угадывает мои мысли.

– Тот детектив не догонит нас, – говорит он. Его глаза теперь открыты и смотрят на меня, словно видят насквозь. – Не стоит о нём беспокоиться. Он тебя видел?

– Нет, – вру я. В чём его секрет? – крикнул он нам, прежде чем мы с Джоном успели спрятаться.

– Уверена?

– Клянусь.

От этого чёрного платья всё тело чешется. Джон закрывает глаза, а кэб катит вперёд. Мы едем уже много часов, переваливаем через высокие холмы и несёмся по аллеям, окаймлённым деревьями, пока не выезжаем на неровную дорогу, ведущую к полям, усеянным фермерскими домиками и амбарами.

Когда солнце поднимается выше на небе, оно бьет в окно под таким углом, что кэб начинает нагреваться изнутри. Хоть бы вылезти из этого ужасного платья. На этот раз всё будет иначе, на этот раз он должен притвориться, что не знает меня. Остановка номер девятнадцать.

Мистер Спенсер стучит извозчику и велит притормозить.

– Помнишь план? – спрашивает он меня.

– Та же история, что в Лансинге?

Мистер Спенсер кивает.

– Ты сбежала из дома. Но не болтай лишнего, как в прошлый раз. Ты всегда путаешься в своих выдумках.

Я киваю, вспоминая указания, которые он шептал мне через дверь, прежде чем мы сбежали накануне ночью.

Он открывает дверцу кэба, я спрыгиваю на землю и открываю багажник. Мой коричневый чемодан втиснут между сумкой мистера Спенсера и боковой стенкой кэба. Это большой старый чемодан, и мне приходится трижды дёрнуть изо всех сил, чтобы вытащить его.

Лошади в нетерпении бьют копытами.

– До свидания, Лиза, – говорит Джон. У него слёзы на глазах, и мне так не хочется оставлять его одного с мистером Спенсером.

– Не плачь, глупыш, скоро увидимся. Ты же не забудешь меня, правда?

Он улыбается и одними губами произносит: Я люблю тебя.

Я тоже тебя люблю, – беззвучно отвечаю я.

– Иди в ту сторону, – шепчет мистер Спенсер, стараясь не привлекать внимания извозчика. Он машет рукой, словно топором, в направлении леса красных и оранжевых деревьев. – Отсюда четыре мили, от силы пять. Ты поймёшь, когда увидишь. Самый большой дом в округе. Дождись захода солнца. К тому времени я точно устроюсь.

Он снова стучит. Извозчик хлещет вожжами, и лошади трогаются с места. Я посылаю Джону воздушный поцелуй, и извозчик смотрит на меня, удивлённо приподняв брови, но он знает, что от вопросов лучше воздержаться. Ему щедро заплатили за это. Кэб катит по дороге, пока не исчезает из виду.

Я осталась одна, вокруг так тихо и спокойно, лишь птички поют и листва шелестит.

Пробираясь через лес, я цепляюсь платьем за колючие кусты, и они оставляют длинный разрез на боку. Я возвращаюсь обратно, снова пробегаю через кусты, – короткие шипы рвут шёлковую ткань и царапают кожу на моей коленке. Кровь стекает по ноге.

Интересно, девочка, которая носила это платье до меня, заметила пропажу? Сомневаюсь. В её шкафу висели десятки платьев, и она не видела, как я выкрала одно из них. Как бы то ни было, она сейчас далеко. Я последний раз прохожу через колючки, чтобы как следует исцарапаться, затем продолжаю путь, поглядывая на солнце, в направлении, указанном мистером Спенсером.

Я ужасно проголодалась, и всё тело зудит. На кустах растут ягоды, но я знаю, что их нельзя есть. Я срываю несколько штучек и раздавливаю их между пальцев, размазываю красное месиво по щекам, а остаток втираю в волосы.

Глубоко в лесу журчит ручеёк, заросший ядовитым плющом. Мама учила меня, как его распознать, посчитав листочки, и я осторожно огибаю его, затем захожу в воду, но мои ноги всё равно начинают чесаться.

– Тебе это только кажется, – произношу я вслух. Приятно услышать хоть какой-то звук в такой тишине.

У меня полно времени, так что я сажусь на берегу, окунаю пальцы ног в прохладную воду и вглядываюсь в лес, не покажется ли какая-нибудь зверушка. Вот кролик скачет через ветки, и тёмный хвост более крупного зверя уносится прочь от меня. Вдруг мне приходит в голову мысль: а что, если стая голодных волков слопает меня заживо, разорвёт на части? Спорим, мистер Спенсер даже не вспомнит обо мне. Джон – единственный во всём мире, кому я не безразлична. Разве мистер Спенсер сумеет позаботиться о нём, если меня не станет? Только я поддерживаю в нём жизнь.

Между деревьями снова раздаётся шелест, и я поспешно продолжаю путь. Лес кажется совершенно одинаковым, куда ни посмотри. Я сбилась с дороги. Откуда я пришла? Мистер Спенсер сказал, что осталось четыре мили, но я не знаю, сколько я уже прошла, да и он вполне мог ошибиться. Я никогда не слышала, чтобы он упоминал Пенсильванию в своих рассказах, так что вряд ли он здесь бывал. Я стараюсь дышать глубоко и спокойно.

Не подведи меня, Лиза. Не подведи меня.

Ручеёк наверняка куда-нибудь ведёт, я иду вдоль него и наконец выхожу из леса, – грязная с ног до головы, и платье изорвано в нескольких местах. Кровь на коленке засохла длинной тёмно-красной полоской до самой щиколотки.

Справа от меня холм, поросший высокой травой, и я взбираюсь на него, – каждый шаг даётся с трудом. Чемодан тяжёлый, и я перекладываю его из одной руки в другую, когда становится невмоготу. Солнце высоко стоит в небе, и я чудовищно устала, но мне ещё долго ждать до темноты, когда я смогу попасть в дом.

От грунтовой дороги ответвляется узкая тропинка, ведущая через ковыль к амбару, огороженному высоким деревянным забором. Вокруг мирно пасутся коровы, лениво жуют жвачку и дремлют.

Ни души. Самое подходящее место, чтобы спрятаться беглянке.

Тайник

Внутри амбара темно и душно, и так воняет, что я кашляю и прикрываю лицо рукой. Ящик с инструментами стоит у двери, грязная лопата воткнута в кучу соломы. Во всех стойлах пусто, а в дальнем конце – чердак.

Я сажусь в углу и ставлю чемодан между колен. Это единственная ценная вещь, которая у меня есть, – коричневый, кожаный, с медными вставками по краям. Я открываю защёлки и сдвигаю в сторону свой скудный запас одежды, чтобы добраться до тёмного дна; если измерить глубину чемодана внутри и его размеры снаружи, то можно сразу заметить несоответствие. Я провожу пальцами вдоль боковых сторон, нащупываю швы, поддеваю их и открываю потайное отделение глубиной в несколько дюймов.

Я осматриваю содержимое, проверяя, всё ли на месте. Камера, мои ножи, вата и клей, чёрная доска, коробок спичек, катушка ниток, стопка пожелтевших фотографий и другие мелочи, которые мне удалось наворовать.

Аккуратно вынимаю, поправляю, пересчитываю, складываю, будто что-то исчезнет, если я перестану проверять. Может, мне вздремнуть? Прошлой ночью было не до сна, да и в шумном поезде и дребезжащем кэбе выспаться не удалось. Пол в амбаре твёрдый, но я набираю себе ворох соломы и кручусь на месте, словно собака, стараясь устроиться…

– Ни с места, – раздаётся голос.

С чердака выглядывает голова мальчика. Глаза круглые, как две маленькие луны, а светлые волосы жёсткие и взъерошенные, словно куча соломы. Он целится в меня духовым ружьём.

– Что тебе здесь надо? – спрашивает он, стараясь говорить басом.

Я прячу чемодан за спиной и поднимаюсь на ноги.

– Добрый день, – говорю я как можно любезнее.

– Кто такая? – Он взводит ружьё.

– Это ружьё компании «Дейзи»? – спрашиваю я, не обращая ни малейшего внимания на его угрозы. У него сбился прицел, да и руки трясутся.

– «Маркхэм», – говорит он, бросив взгляд на ствол, где указано название, и я не спеша подхожу к лестнице.

– Стой!

– Ну, хватит, ты ведь не собираешься стрелять в меня, и мы оба это знаем.

Я поднимаюсь на чердак, и он пятится, прижимая ружьё к груди, словно щит. Теперь, подойдя ближе, я вижу, что он мой ровесник, чуть ниже ростом, жилистый. У него худенькое лицо и добрые глаза, хоть он и пытается это скрыть.

– Ты здесь живёшь или тоже сбежал из дома? – спрашиваю я.

Он хмурится, удивляясь моему вопросу.

– Сбежал из дома? Ты что, беглянка? – спрашивает он шёпотом.

– А я о чём говорю?

Я сажусь, вытягивая ноги, будто я хозяйка, а он заглянул в гости.

– Откуда ты сбежала? – спрашивает он.

– Из Флориды, – называю я первый штат, который приходит на ум.

– Это ведь очень далеко.

– Точно, но я запрыгнула на поезд и покатила на север. Путешествую уже много дней, ищу подходящее местечко. А мы сейчас где?

– В Пенсильвании, – говорит он, садясь напротив меня, словно кобра, завороженная флейтой заклинателя. – В пригороде Гленсборо. Ты проделала весь этот путь одна?

– И что с того? – говорю я, пододвигаясь ближе и показывая на ружьё. – Дай посмотреть.

Он будто не слышит мою просьбу.

– Что у тебя в чемодане? – спрашивает он, и внезапно я чувствую себя так, словно меня разоблачили, и все мои тайны сейчас разворошат и выставят на потеху публике.

– Ничего. Кое-какая одежда и другие мелочи. Всё, что успела захватить из дома.

– Я заметил у тебя нож, – говорит он.

Я цокаю языком.

– Это мой тайник. У каждой девушки есть свои секреты, – говорю я и перевожу разговор на другую тему. – Как тебя зовут?

– Джордж, – говорит он. – А тебя?

– Виолетта, – отвечаю я. Это имя моей мамы. – Что ты тут делаешь с ружьём?

– Стреляю, – говорит он, и, словно по команде, серая птица хлопает крыльями по потолку амбара и усаживается на край треугольного окна. – Они загадили весь пол, и папа велел мне навести порядок – либо ружьём, либо шваброй.

Джордж кладёт ружьё на перила чердака и склоняется над ним. Он прищуривается, задерживает дыхание, затем медленно выдыхает и нажимает на спусковой крючок. Промазал на целый фут, и птица, взмахнув крыльями, вылетает в окно.

Я хохочу от души, а лицо Джорджа заливается краской. Он сердито смотрит на меня, широко разинув рот.

– Я промахнулся из-за тебя!

– А вот и нет. Ты целишься, как годовалый ребёнок.

Он суёт мне в руки ружьё и кивает на небольшую мишень в углу.

– Думаешь, это легко? Попробуй попасть в середину, раз такая умная, – говорит он, но я качаю головой.

– Я не любительница ружей. Не дамское это дело.

Он бросает взгляд на моё рваное платье и окровавленную ногу.

– Дамское, – говорит он с усмешкой. – Похоже, тебя это не очень заботит.

– Да ты обо мне ничего не знаешь.

– Ну так расскажи.

Я прислоняюсь к перилам и скрещиваю ноги, наконец-то у меня появился новый слушатель и можно дать волю воображению.

– С чего бы начать… Итак, стояла глухая тёмная ночь, когда я удрала из дома. Мороз пробирал до костей, и…

– Мороз? Во Флориде?

– Иногда бывает, – говорю я. – Мы жили на севере штата.

Он кивает, довольствуясь моим объяснением.

– Каждый вечер, в одно и то же время, поезд громыхал за нашим домом. Его было слышно через болото. Я с трудом добралась до железной дороги, увязая в трясине и рискуя в любую секунду погибнуть в зубах аллигаторов. Затем я притаилась, пока не услышала звук приближающегося поезда, и бросилась бежать, стараясь запрыгнуть на него, прежде чем он промчится мимо меня.

– Он, должно быть, летел на всех парах.

– Точно, – говорю я. – Но у меня получилось. Я бежала, не чуя ног, и с трудом ухватилась за ручку последнего вагона. Ни за что не угадаешь, кого я обнаружила внутри.

– Кого? – спрашивает он, затаив дыхание.

– Целую толпу бродяг. Десятки людей. В основном мужчин, и несколько женщин в весьма плачевном состоянии. Кстати, ты знал, что они путешествуют на поездах по всей стране?

– Ух ты, – говорит Джордж.

– Они мне понравились. Мы ели холодные консервы и всю ночь распевали песни. Я хотела уехать подальше от дома и осталась с ними, пока мы не добрались до…

Какой штат находится к северу от Флориды?

– …пока мы не добрались до другого штата. Тогда я спрыгнула с поезда и разбила лагерь в лесу. Пожила там некоторое время, пила из ручья, ела фрукты с деревьев, наведывалась в город и воровала что могла. Там я и увидела его. Цирк. Они только что приехали и набирали помощников, вот я и сказала им, что готова выполнять любую работу. Выгребать слоновий навоз. Чистить клетку льва. К тому времени мне уже было всё равно. Но один из циркачей глянул на меня и говорит: «Ты как раз подходящего роста для акробата, ты когда-нибудь…»

– Врёшь ты всё.

– Да что ты знаешь, Джордж? Ты хоть раз покидал свой городишко?

Он отводит взгляд.

– И ты… устроилась в цирк?

– Ненадолго. Сначала было хорошо. Мы ездили по городам, и меня учили всяким разным штукам. Говорили, что я могу стать лучшим акробатом в мире, если буду заниматься, но я не доверяю циркачам, понимаешь? Эх, если б я знала, что меня ждёт впереди, я бы осталась с ними.

– Правда? Что же произошло?

Глаза Джорджа такие восторженные и доверчивые, он попался на крючок.

Я рассказываю ему небылицы о том, как я участвовала в пикете суфражисток, ловила попутки на дорогах, путешествовала на речных пароходах и сбежала из женского монастыря в Виргинии. Всё это выдумки, конечно, фрагменты историй, прочитанных в книгах или подслушанных из разговоров мистера Спенсера с его друзьями.

– Так почему ты ушла из дома? – спрашивает он, поражённый моими похождениями.

Я возвращаюсь в прошлое, в те времена, когда мама и папа были живы, а мы с Джоном играли во дворе и любовались цветами, росшими на берегу озера. Я рассказываю ему о нашем доме, о маленькой школе, в которую я ходила, о самых чудесных днях своей жизни. Прекрасная история, но, как в большинстве историй, правда в ней переплетается с вымыслом. Я говорю ему, что мои родители погибли в пожаре, а не от гриппа, и что я сбежала, до того как суд отправил меня в детский дом.

– А что стало с твоим братом? – спрашивает он, перебив меня.

Я делаю многозначительную паузу.

– Он тоже умер, – говорю я, заканчивая на этом свой рассказ. Я чувствую, что начинаю увлекаться, а мне нельзя откровенничать. – Теперь твоя очередь.

Джордж рассказывает мне про своих троих младших братьях, и собаку, и маленького рыжего кота, который охотится на птиц в саду. Голос у него мягкий и мелодичный, и мне нравится его слушать. Он рассказывает про свою школу и старого учителя, который даёт ему оплеухи за каждый неправильный ответ, и что он терпеть не может учёбу и мечтает сбежать, как я. Мне хочется схватить его за плечи, посмотреть ему в глаза и сказать, чтобы он даже не смел говорить таких глупостей. Мне хочется объяснить, как ему повезло и сколько бы я отдала, лишь бы вернуться в прошлое, когда школа была моей единственной проблемой.

Мы просидели на жёсткой соломе несколько часов, время пролетело незаметно, и солнце давно опустилось на небе. Дни становятся короче.

Джордж, похоже, доверяет мне, – он сгребает солому в сторону и поднимает доску в полу чердака, под которой находится его собственное «потайное отделение».

– У меня тоже есть тайник, – говорит он, доставая оттуда металлическую коробку.

– Что тут у тебя?

– Сокровища.

– Какие? – спрашиваю я, но он не торопится показывать, хотя я вижу, что ему очень хочется. Наконец он открывает коробку и перебирает содержимое, вынимая каждую вещицу, одну за другой.

Куча старого хлама, в основном обрывки бумаги и ржавые куски металла, камушки смешной формы и старые игрушки, но с каждой вещицей он обращается так, будто она самая ценная в мире. Тут есть и колода старых, потемневших игральных карт, ржавый карманный нож, несколько наконечников стрел и кожаный мешочек, набитый «золотом дурака». У каждого «сокровища» своя история, и мне нравится слушать о приключениях Джорджа у реки и как он копал землю под узловатыми деревьями.

– Ах да! Тебе обязательно надо это увидеть! – говорит он, доставая металлическую трубку. – Папа купил её в городе много лет назад, но он говорит, что она работает хуже, чем его лампа, так что он отдал её мне.

Трубка блестящая и похожа на рукоятку меча, но вместо лезвия – небольшой стеклянный диск.

– Что это?

Он хитро улыбается и направляет штуковину в угол чердака. Большим пальцем он нажимает на кнопку, и на конце трубки загорается свет – яркий луч бьёт прямо в тёмный угол, как вспышка на фотоаппарате мистера Спенсера, и тут же тени от соломы ложатся на стену.

– Ух ты! – говорю я, и он выключает устройство. – Постой! Пусть светит.

– Дольше, чем на несколько секунд, нельзя, – объясняет он. – Иначе лампочка перегорит. Годится только для коротких вспышек.

– Как она называется?

– Карманная вспышка, – говорит он, и я хохочу, как полоумная, думая, что он шутит, но тут он направляет фонарик мне в лицо, включает его, и у меня перед глазами вспыхивают яркие пятна. Я покатываюсь со смеху.

Приятно поговорить с кем-то кроме Джона и мистера Спенсера.

– Слушай, а куда ты направляешься? – спрашивает Джордж.

– В Орден Серебряной звезды.

Он смотрит на меня, разинув рот. Зря я ему сказала.

– Не может быть.

Я киваю.

– Серебряная звезда, – шепчет он, будто в трансе.

– Ты слышал о нём?

– Да. – Джордж наклоняется ко мне и шепчет: – Говорят, там люди разговаривают с мёртвыми.

– Правда?

– Не ходи туда, – говорит он.

– Почему же? Я так надеялась спросить у родителей, что они думают о моей новой жизни.

Я поддразниваю его, конечно, но слова застревают в горле. Действительно, что бы сказали мои родители? Наверное, велели бы мне прекратить лгать и переживали бы, что мистер Спенсер так плохо с нами обращается, но уверена, они порадовались бы тому, как я забочусь о Джоне.

– Серьёзно. Не ходи туда.

– Ты боишься, Джордж?

– Нет. Все знают, что это обман. Советую одуматься, пока не поздно. Они морочат людям голову, убеждают, что могут разговаривать с призраками, но такого не бывает. Пастор говорит, что это зло, и все, кто туда ходит, скорее всего, одержимы дьяволом.

– Ну и где тут логика? – говорю я. – Либо это обман, либо происки дьявола. Не может быть и то и другое одновременно.

– Конечно, может, – говорит он. Разве такого переспоришь?

– Ты не знаешь, о чём говоришь, Джордж. Никто не знает, существуют призраки или нет.

Кроме меня, конечно. Вот же они, призраки, спрятаны в моём чемодане вместе с ватой и газетными вырезками.

– По крайней мере, я знаю, что там занимаются спиритизмом, и папа говорит, что там полно плохих людей. Он даже близко нас не подпускает и всегда выбирает длинный путь в церковь, чтобы мы не видели их, когда едем через холм, и…

– Это в какой стороне? – спрашиваю я, мне не терпится закончить разговор.

– Вон в той, – показывает он. – Всего в нескольких милях, если идти лесом.

– Значит, мне пора, – говорю я, встаю и осторожно спускаюсь по лестнице.

– Не ходи, – говорит он, высовывая голову и глядя на меня с чердака. – О чём бы ты ни хотела спросить у призраков… оно того не стоит.

– У меня нет выбора.

– Мы увидимся снова? – спрашивает он, и я качаю головой, жеманно улыбаясь.

– Только если ты приедешь в Орден Серебряной звезды. Спроси Лизу, если осмелишься.

– Лизу? – говорит он. – Я думал, тебя зовут Виолетта.

Я краснею. Совсем забыла. Мистер Спенсер прав: я всегда путаюсь в своих выдумках.

– Неважно, как меня зовут, – говорю я, хватая чемодан и направляясь к двери. – Не верь ни единому моему слову.

– Кто же ты?

– Никто, – говорю я. – Я умерла, Джордж. Я всего лишь призрак.

И исчезаю с такой поспешностью, что он, наверное, поверил моим словам.