Абрам Ильич Фет
Мудрецы древности

Прямое использование знания древних очень редко. Знания, построенные на нем впоследствии, или приобретённые независимо от него, сделали его почти ненужным. Эмпирические знания греков могут пригодиться астрономам, изучающим движение звёзд, или палеонтологам, изучающим вымершие виды. Но в общем, древние наблюдения природы не представляют для нас прямого интереса. Теоретическая наука древности сводится к геометрии, и можно заметить, что греческая геометрия уже в наше время снова оказала влияние на нашу геометрию, возродив в ней интерес к изучению геометрических объектов “в целом” и доставив для этого простые, но эффективные синтетические методы. Другой греческой науки, собственно, не было.

Но тут приходит на ум то, что греки называли “философией”. От неё осталось очень немного. По случайным причинам, о которых я дальше скажу, только два древних философа, Платон и Аристотель, известны нам своими “собраниями сочинений”, дошедшими до нас почти в полном виде. Вся остальная философская литература уцелела лишь в виде жалких фрагментов, главным образом сохранившихся в сочинениях бездарного компилятора Диогена Лаэрция. Это был поздний автор, плохо понимавший свои источники и несомненно их искажавший. Некоторые из этих фрагментов свидетельствуют о глубоких мыслителях, опередивших свою эпоху удивительными догадками: достаточно напомнить об “атомах” Демокрита или об Аристархе Самосском, предварившим гелиоцентрическую систему Коперника. Впрочем, можно сказать, что это была не философия, а наука.

О древней науке, впрочем, мы знаем гораздо больше. Первым великим учёным был, несомненно, Пифагор. Пифагор и пифагорейцы стояли в начале греческой науки – примерно так же, как в начале новой науки стояли Декарт и картезианцы. Между Пифагором и Евклидом прошло двести лет, которые и были временем расцвета греческой науки: примерно с 550 до 350 года до н. э. За это время вся духовная жизнь греческого общества радикально изменилась. Если мы возьмём для сравнения период с 1630 до 1830 года, от эпохи Декарта до эпохи французской математической физики, то станет ясно, что Платон был в его время уже анахронизмом вроде Гегеля. Это вовсе не означает, что он не имел общественного влияния. Гегель был схоласт и шарлатан в глазах настоящих учёных своего времени, но это не помешало ему задать тон влиятельнейшей философской школе, породившей марксизм и нацизм. Всё дело в том, что общество неравномерно, и пережитки, архаические в глазах передовых людей, могут быть модными в глазах остальных.

Сопоставление Гегеля с Лапласом и Фурье (математиком Фурье!) может быть полезно, если мы хотим выяснить, чем была “Афинская школа”, то есть какую роль в умственной жизни Греции играла “философия” в смысле Платона и Аристотеля. Начнём с научного фона 300-го года до н. э. Прежде всего можно заметить, что к этому времени наука отчётливо выделилась из философии, и учёные стали специалистами, каждый в своей науке. Уровень этой науки можно установить по дошедшим до нас образцам. “Начала” Евклида были в течение двух тысяч лет единственным учебником математики, хотя их заучивали, как правило, без доказательств, и самая обычная геометрия до сих пор называется евклидовой. Гиппократ справедливо считается отцом медицины; он был строгий учёный, державшийся наблюдаемых фактов, что плохо даётся даже нынешним врачам. Фукидид был историк в лучшем смысле слова, какой мы можем придать ему в наши дни – свободный от предрассудков и иллюзий, точный в изложении фактов и настолько объективный, что можно лишь догадываться о его собственных политических взглядах. И если мы посмотрим на дальнейшее развитие греческой науки, то в третьем веке находим Эратосфена, определившего размеры Земли, и Аристарха Самосского, построившего (вероятно, следуя пифагорейцам) гелиоцентрическую систему. Затем, около 200-го года до н. э. были Аполлоний из Перги, открывший конические сечения и оставивший их применения Кеплеру и Ньютону, и Архимед, уже стоявший на пороге интегрального исчисления. А в первом веке после н. э. Герон Александрийский изобрёл уже нечто вроде паровой турбины и много других машин, не нашедших себе применения в застойном обществе того времени.